Он не знал, как выглядит эта пивная. Он не знал, зачем ее открыли и почему дали ей такое название. Но как бы то ни было, он знал, что должен туда попасть, потому что он один из членов товарищества.
Кажется, он где-то слышал, что Заветная пивная была государственным проектом. Этот странный факт означал, что правительство активно помогает беспорядку воцаряться в городе. Вдобавок ко всему, Кадзуо не знал, куда идти. Он получил приказ прибыть к «ближайшей» пивной. Надо было срочно спросить дорогу.
На улицах хлопали двери — лавки начали закрываться. Свет пробивался сквозь щели в дверях и ложился длинными тонкими линиями на дорогу.
— Извините, не подскажете, где здесь Заветная пивная? — спросил Кадзуо. Из-за того что свет падал сзади, лицо хозяина лавки казалось совершенно черным.
— А вы, стало быть, служите в правительстве, — вместо ответа сказал тот, внимательно всматриваясь в собеседника.
— Да, служу.
Хозяин лавки объяснил ему дорогу и скрылся за дверью. Кадзуо двинулся в путь. Он вышел на окраину города — дальше начинались темные, без единого фонаря, спальные районы. Что и говорить, не самое подходящее место для пивной.
Дорога изгибалась. Над ней носился холодный ночной ветер. Белизна гравия на желтом полотне дороги была единственным ориентиром. Вокруг густо росли деревья, сбоку шел длинный каменный забор. Ни в одном доме не было света, издалека доносился собачий лай.
На каком-то углу он свернул и вышел на темную улочку, посреди которой стоял иностранец. Вернее, это вначале казалось, что он стоит — на самом-то деле он двигался, но не вперед, а, подволакивая ноги, медленно пятился назад. Иностранец не обратил на Кадзуо ровным счетом никакого внимания. Кадзуо поспешил пройти мимо него.
Улочка вывела его к перекрестку в форме буквы Т. Темнота улицы, которая соответствовала ножке буквы, была совсем непроглядной. Кадзуо показалось, что какой-то человек молниеносно нырнул в глубокую темень, словно желая спрятаться от него. Там, где улочка, по которой он пришел, сливалась с темной-темной улицей, виднелись оставшиеся после пожара развалины, окруженные полуразрушенным забором. Пробоина в заборе выполняла роль входа и выхода. Кадзуо не сомневался, что это и есть Заветная пивная.
Он шагнул в пробоину. Внутри маленького бетонного закутка было темно и тихо, наверное, раньше тут был черный ход. Над головой — только пасмурное небо. По ту сторону невысокого бетонного заграждения то ли текла река, то ли лежал поросший травой пустырь.
Это-то и была Заветная пивная. На грязном бетоне валялись пустые склянки. В самом центре лежала раздавленная, будто на нее наступили, бутылка сакэ, из нее вытекала черная, похожая на кровь жидкость. Кадзуо принюхался, но не смог разобрать, что это за сорт.
Он еще немного постоял в закутке. Жуткий холод. И никого нет.
Кадзуо сдался и вылез через пробоину обратно на улицу. В непроглядной темноте улицы-ножки снова едва заметно промелькнула чья-то быстрая тень. Кадзуо пошел обратно по улочке, снова встретил иностранца, который медленно продолжал пятиться назад. И, как и прежде, он не обратил на Кадзуо никакого внимания…
На этом месте Кадзуо проснулся. Но как ни странно, он до сих пор отчетливо помнил свой сон.
…Фусако залезла к нему на колени. Детское тельце мало соответствует умозрительному понятию плоти, скорее, оно ощущается как большой кусок мяса. Когда мы обнимаем женщину, мы, по сути, обнимаем отдельные ее части: лицо, грудь, «то самое» или бедра. И в таком случае понятие «плоть» обобщает все вышеперечисленное. А в случае с девятилетней девочкой все совсем иначе. «Девочка — это просто мясо», — подумал Кадзуо. Кожей, сквозь ткань штанины, он приблизительно определил вес и температуру ребенка.
Фусако шалила. Усевшись на его колено, как на коня, она положила руки ему на плечи и, нисколько не стесняясь, заглянула ему в глаза:
— Я отражаюсь в глазах дяди Кадзуо. А дядя Кадзуо отражается у меня в глазах?
— Отражается, — ответил Кадзуо.
Фусако неумолимо продолжала игру в переглядушки. Уголки ее губ едва заметно приподнялись, лицо приняло выражение, которое часто бывает у женщины, вдруг задумавшейся о том, что поцелуй мужчины по сути — самое главное в жизни. Такую вот женскую задумчивость нередко можно увидеть на собачьей морде. Когда-то давно у Кадзуо была собачка Джолли, она часто смотрела на него именно с таким выражением.
Фусако вдруг очень близко наклонилась к нему и указала шепотом:
— Слушай, давай поиграем в поцелуйчики?
Кадзуо не успел увернуться от маленьких, сухих, крепко сжатых губ. Он беспомощно дернул головой уже после того, как все произошло. Смущенный, он не знал, как себя вести, — эрекция была для него совершенной неожиданностью. Он попытался ссадить Фусако с колен, но девочка отчаянно сопротивлялась. В конечном итоге ему удалось кое-как усадить ее на стул, где и положено сидеть воспитанным девочкам. Фусако в негодовании сучила ногами. Но тут раздался стук в дверь. Голос Сигэи произнес:
— Алё, молодая госпожа, вы в гостиной?
Фусако сделала вид, что разговаривает по телефону:
— Алё, Сигэя? Это я, Фусако. Я сейчас в гостиной, у меня гости.
— Алё-алё. А кто у вас в гостях?
— Кадзуо Кодама. Пожалуйста, принеси нам чаю и сладкого.
— Да-да, я сейчас.
За дверью послышался звук удаляющихся шагов. В отличие от внешнего вида голос Сигэи вовсе не казался чудовищным. Наоборот, в этом голосе даже было что-то привлекательное. Фусако пошла ставить пластинку. Кадзуо побоялся, что она выберет ту, под которую они часто танцевали вдвоем с Кирико, и встал со стула, чтобы помешать девочке. Он заставил ее завести пластинку, которую Кирико никогда при нем не заводила.
И вот раздались звуки музыки. Началась песня. Между звучавшей мелодией и воспоминаниями об этой комнате не было никакой связи. Но в вечер знакомства на танцплощадке, когда зазвучала эта мелодия, Кирико пожала плечами и сказала:
— Фу, какая гадость. Терпеть не могу эту песню.
И теперь Кадзуо вспомнил этот случай. Внезапно он испытал приступ ревности. Наверное, эта песня напомнила Кирико о неудачной связи с другим мужчиной. Не умри Кирико, проживи она чуть дольше, и Кадзуо был бы обречен на страдания.
В дверь снова постучали. Фусако с наивной резвостью побежала отпирать дверь. Сигэя внесла в комнату поднос с чайными чашками и с угощением к чаю. Она была пугающе приветлива.
— Маленькая госпожа так скучает в одиночестве. Господин Кодама, если бы вы могли приходить сюда почаще… А по субботам вы даже можете вместе обедать. Маленькая госпожа, что вы скажете?
Следующий день — воскресенье — Кадзуо провел очень неторопливо. Он прогулочным шагом дошел до ближайшей трамвайной остановки, купил билет, сел в трамвай, долго ехал и вышел там, где ему захотелось. Раньше он никогда здесь не выходил. Начиналась вечерняя сутолока, столь характерная для пригорода. Громкоговоритель, потрескивая, пронзительным женским голосом рекламировал домашнюю мебель. Кадзуо расхотелось гулять. Он просто сел на скамейку возле трамвайной остановки и стал наблюдать за подъезжающими и отъезжающими трамваями. Рядом с ним на скамейку опустился старик в шотландском плаще с накидкой и принялся протяжно напевать вполголоса речитатив из какой-то пьесы Но.
«Шотландский плащ. Песни театра Но. Городской трамвай. Крошечная станция. Слива растет в горшке… Наверное, когда я выйду на пенсию, я тоже буду жить в окружении этих вещей…»
Пение старика сделалось, нестерпимо громким. Надо раз и навсегда уяснить для себя, что в мире просто не существует безобидных увлечений. «Придет время, и я тоже достигну того возраста, когда мне будет приятно причинять окружающим как можно больше неудобств. Таким способом все здравомыслящие люди избавляются от своего одиночества».
…Он коснулся рукой в перчатке деревянных досок скамейки. Скамейка была шероховатой от пыли. Подъехал трамвай. На этом трамвае уехали старик и его песня. И до самой ночи, пока он не лег спать, в голове Кадзуо вертелась одна и та же мысль о «человеческих развалинах», в которые превращаются все здравомыслящие люди.
В понедельник еще не превратившийся в «человеческую развалину» молодой человек в лекционном зале министерства читал лекцию по принятию мер против инфляции. Основная мысль лекции заключалась в том, что, так как основная проблема кроется в нынешнем правительстве, то единственное, что остается, — это ждать, пока у населения сформируется гражданское самосознание. Другого выхода нет. Самое странное, что никто ни разу и не засмеялся от словосочетания «гражданское самосознание». В словах «гражданское» и «самосознание» чувствуется какой-то забавный привкус — такой бывает у холодных котлет из сладкого картофеля, которые продают в пригороде и заворачивают в обрывок старой газеты. Когда эти слова появляются рука об руку, невозможно не засмеяться. Должно быть, лектор тоже был порядком удивлен и разочарован.
