От самоотдачи её лицо порозовело. Мокрая прядь, заправленная за левое ухо, подсохла, распушилась и частично вырвалась на свободу. Миша нехотя моргнул. Не хотелось ничего упустить. Мышцы его нижней челюсти стыдливо сократились, захлопывая рот, приоткрывшийся от красоты.
— Да вы наверняка лучше знаете, как это всё происходит, — она вонзила свои ровные, тронутые кариесом зубы в остаток блина, намотанный на вилку. — Вывэ ввач.
— Было дело, проходили… — сознался Миша.
— Мммм… Ну вот, видите. Правда ведь, как будто всё известно, да? В общих чертах? — Вера вытерла губы нарезанной салфеткой.
— … Жду подвоха.
— Правильно ждёте. Потому что ничего красного в этой схеме так и не было. Электромагнитные колебания заданной частоты были. Сложные соединения органические были. Нейроны были, синапсы были, мышцы были. Язык приставал к нёбу заднему. Кккк… Кккк… А красного — ни капельки не было красного. Как говорит австралиец всё тот же: почему мозг не работает в потёмках? Если всё — если от поверхности чайника до шевеления языка — если всё можно описать без субъективного переживания красного цвета, то откуда оно у меня в голове? А главное, зачем? Вот сижу я, и внутри у меня видятся картинки. Звуки слышатся, укропом пахнет. Задница, извините, нагрелась от сидения на стуле, — Вера на секунду привстала. — Уууух! — плюхнулась обратно. — Зачем это шапито внутри?
— Хм, — сказал Миша. — Интересный вопрос.
— Правда же интересный, да? Представляете, вот есть люди, у которых определённая область мозга повреждена. Та самая, которая за создание картинок в голове отвечает. И эти люди свято уверены, что ослепли. Глаза у них в полном порядке, сигналы от глаз в кору бегут куда надо. А потом как будто теряются бесследно в извилинах. Спрашиваешь такого пациента: «Вы видите что-нибудь?» А он тебе: «Нет, ни-че-го не вижу». «Ну, вот и славненько. А давайте-ка мы положим ваш пальчик вот сюда на кнопочку, и вы её будете нажимать каждый раз, когда загорается красная лампочка». «Да вы что, издеваетесь?» — Вера так убедительно изобразила негодование, что головы за соседними столиками дружно повернулись. — «Я же сказал, что ни черта не вижу!» «А вы нажимайте, как бог на душу положит. Пажааалста! Мы вам денежку дадим». И вот садится он, нажимает на кнопку якобы от балды, и — сим-силябим ахалай-махалай — у него девяносто девять процентов попаданий. Получается, зрение прекрасно работает безо всяких внутренних картинок!
— Жуть какая, — поёжился Миша. Он представил себя в абсолютной темноте, с пальцем на кнопке.
— Это ещё цветочки, — успокоила Вера. — В этом деле кроется ещё один слон, чудовищных размеров. Я им напрямую не занимаюсь, но обойти его невозможно. Если моего слона зовут Трудная Проблема Сознания, то этого впору называть Совсем Трудная Проблема Сознания. Вот смотрите: я без зазрения совести бросаюсь фразами вроде «я вижу», «я сижу», «я нюхаю укроп»… «Я бросаюсь фразами». Но кто, собственно, такая эта «я», которая где-то там сидит, — Вера ткнула себя в лоб, — и субъективно нюхает укроп? Иначе говоря, для кого…
— Погодите, — перебил Миша, чтобы сделать первый в своей жизни комплимент, который угодит прямо в цель. — Вы говорили про людей, которые думают, что они слепые, но когда лампочка загорается, они на кнопку жмут. А… Посложнее лампочки они видят вещи? Я имею в виду, допустим… — он сам ещё не понимал, куда клонит, но на горизонте сияло что-то спасительно умное. — Например, если перед таким пациентом день за днём будет садиться очень красивая женщина. Например, если вы будете садиться. Вот как вы сейчас передо мной сидите. Вы садитесь и говорите, как сейчас говорили, но только за стеклом, чтобы ничего не было слышно. Чтобы пациент не знал даже, что перед ним кто-то есть. И так минут, ну, по тридцать каждый день. Он же может через неделю влюбиться и вообще не знать, в кого влюбился. Как вы думаете? Может?
Вера посмотрела на него, словно он только что материализовался из воздуха, напоённого укропом. Потянулась за нарезанной салфеткой. Потом, видимо, вспомнила, что уже вытирала губы. Вернула руку в исходное положение.
— Через неделю? — улыбнулась она.
— Эээ… — Миша начал катастрофически краснеть. — … Ну да, через неделю! — внезапно его окатила та же волна эйфории, что и два дня назад, в кабинете, когда Вера рассказала про забытые деньги. — Он же вас не слышит! Сами посудите. Если б слышал, тогда втрескался бы сразу, о чём разговор. А так через неделю приблизительно. При условии, что глаза действительно видят.
— Понятно, — сказала Вера. Улыбка немного съёжилась, но не пропала. — Я не знаю, насколько такие пациенты способны различать детали. Но эксперимент интересный. Надо попробовать.
Давайте, кстати, зажмуримся на пару мгновений. Насладимся всеведением. Миша — не который тогда, в прямом эфире, а который за опустошённым столиком в Швеции, — не помнил из этой сцены почти ничего. Даже судьбоносный комплимент выветрился изо всех видов памяти. Осталось только порозовевшее лицо на размытом фоне, подклеенном из другого кафе, и «шапито внутри». «Шапито внутри» соответствовало «квалитативным состояниям» из названия диссертации. Вера наверняка разъяснила ему и «онтологический статус», и наверняка показала на пальцах, почему онтологический статус внутреннего шапито двадцать пять веков бередит умы за отвесными лбами (она здорово всё объясняла, он часто понимал с первого раза), но это он тоже забыл. Подвернулась другая загадка.
Миша сгрёб одну из перчаток обратно в карман. Встал. Застолбил своё кресло пакетом с покупками. Нашарил в брюках пятикроновую монету. Вспомнил, что официантка унесла кружку. Добавку за пять крон без кружки не дают. Миша посмотрел на шкафчик, в который суют подносы с грязной посудой. Оттуда, что ли, кружку взять? Да что за фигня, ну чего ты жмотишься. Куда тебе деньги. Теперь-то. Куда.
Он выпустил монету из пальцев. Вытащил пальцы из кармана. Спустился на первый этаж.
Пока сходил по спиральной лестнице, в голове крутилось воспоминание, сочное и процентов на тридцать ложное: декабрь на Радищева; Вера наклоняется к нему через угол стола; он неуклюже гладит её по виску средними фалангами скрюченных пальцев; их самый первый поцелуй; внутренности ноют, потому что до последнего поцелуя всего сорок девять дней. Мелодраматическим задним умом он всегда знал, что Вера исчезнет. Не представлял только, что буквально.
В середине мая, когда развалилась версия № 1, пришлось по-честному допустить все остальные. Через три дня после пробежки от Баскова до 8-ой Советской он приехал в ту самую «Чашку» на Кирочной. Забил на английский оттуда. Сел в углу, за тот самый столик. Первым делом вырвал из блокнота все исписанные страницы. Не перечитывая.
На этот раз он начал с перечисления фактов. Факты распадались на две основные категории: 1) что было и 2) чего так и не было.
Вторая категория стала для Миши откровением. Он уже озаглавил первую страницу словом «ФАКТЫ», уже подчеркнул это слово двумя решительными линиями, он даже залез на вторую страницу, расставляя по пунктам всё, что вы читали выше про комнату на Радищева. И тут вспомнил, что существует милиция. Вспомнив, минуты две-три смотрел на дорожное движение в кусочке окна. Глаза ничего не видели, хотя почти не моргали.
— И. Ди. От. — прошептал он наконец, не шевеля губами.
Затем перелистнул пару страниц и написал «НЕ-ФАКТЫ». Подумал, что в философии для такого наверняка есть умное название, и Вера его наверняка знает.
Знает? Знала?
Он вывел чёрную единицу с петелькой на макушке. Закрыл её круглой скобкой. Пункт номер один:
«На меня не вышла милиция»
Вскоре стало ясно, что это единственный не-факт, зависящий от посторонних сил. Остальное не произошло по его собственной милости:
«2) Больше не заходил в комнату (замок тот же?)
3) Не искал Виталика (Удельная, мин. 10 от метро, на Энгельса? «вишнёвый» «гольф» — или просто записку в ящик?)
4) Не спрашивал соседей (дядю Геру?)
5) Не связался с Милой (бизнес-центр на Малоохтинском «у моста», нем. компания — быт. техника? посуда?)
6) Не связался с Вериной матерью (Кукушкина? Татьяна? Тамара? г. Бежецк Тверской обл., уч. хим. и биол., шк. Гумилёва)
7) Не связался с Бельским (СПбГУ, филос. фак., завкаф. чего-то мудрён.)».
У пунктов 2–7 было что-то общее. Помимо бездеятельности. Что-то выпуклое, угрожающее. Несколько секунд Миша не мог сообразить, что именно. Потом дошло: пункты со второго по седьмой оставались не-фактами ради того, чтобы фактом ни в коем случае не стал пункт первый («На меня не вышла милиция»). Подсознание про милицию не забывало ни на секунду. А Вера ещё доказывала ему, что нет никакого подсознания. Как же это его нет, если вот оно. Или Вера не это доказывала? Он же в тот раз через жопу всё слушал. Водил носом по её ключицам. В плечо целовал. Наверняка подсознание как бы есть, но с подвохом. Не подсознание в обыденном смысле, а смешение понятий каких-нибудь. Только вылетело из головы, что там конкретно с чем смешано. Выпало из сознания, которое не сознание, прямо в подсознание, которое не подсознание. Любомудрие, ёлки зелёные. Профессор Бельский пускай этим заморачивается. Ты про милицию думай. Про милицию.
