– Семена Александровича! Семен Александрович, это вы? Боган говорит.
У меня все готово. Нужен будет рабочий, чтобы повесить. Нет, я сам принесу.
Боган повесил трубку, постоял, вернулся в комнату. Вытащил из-за большого холста с глазами щит поменьше, на щите нарисованы мужчина и женщина в позе полета. Заголовок: "За спортивную жизнь".
Боган оделся. На улицу вытащил щит. Сзади захлопнулась дверь. Боган прищурился.
– Да, снег, – сказал Боган, – я знаю. Ну что ж, зима так зима. Меня это не касается.
Но вид он имел оскорбленный. Оберегая от снега, по улице тащил свой щит. Два раза споткнулся. Пришел наконец. Поставил щит на панель уголком, чтоб не запачкать. Выдохнул морозный пар: "Уф…" Рядом с дверью табличка:
Открыл стеклянную дверь. Просунул щит, просунулся сам. Уборщица подскочила, подержала дверь, пока прошел.
– Директор где?
– Да где ему быть? У себя.
Прислонил щит к стене. Поднялся по лестнице на второй этаж. За дубовой дверью гудело. Боган постучался и вошел. Молодой, интеллигентного вида директор отчитывал уче ника.
– А-а, добрый день! – сказал интеллигентный директор. – Добрый день, я сейчас.
"Ага, без обращения… – подумал Боган. – Без обращения, потому что отчества не знает. При ученике нельзя без отчества, а так – можно, – с горечью подумал Боган. – Можно просто – Павел. Ладно, посмотрим".
– Можете идти, – строго закончил директор. – Идите.
Подросток, покосившись на Богана, вышел, а директор, широко улыбнувшись, гостеприимно раскинул руки.
– Наконец-то! Не балуете вы нас, Павел. Нет-нет, – спохватился директор, – я не в упрек, я понимаю: искусство, талант, это требует времени. А что все-таки, Павел, можно будет как-нибудь заглянуть? Хотелось бы посмотреть хоть краем глаза, над чем вы сейчас работаете. Вы знаете, я много думал над тем, что видел у вас в прошлый раз, и… знаете, пришел к выводу, что это здорово. Просто здорово. Необычно! Неожиданно! И своеобразно. Во всяком случае, прежде я ничего подобного не встречал, а я ведь слежу за искусством. Нет, я все же за то, чтобы такие вещи у нас выставляли. Это будет. Это будит мысль. Пусть это непонятно, я понимаю, – упрямо замотал головой директор, – но это будит мысль. – Он кончил мотать головой. – Так я к вам загляну как-нибудь? Так, ненадолго… Ну, показывайте, показывайте, чем вы на этот раз нас порадуете. Я чувствую: опять что-нибудь сверхъестественное.
"Нет, он ничего, – подумал Боган, – он все-таки понял. Способен понять, – поправился Боган, – однако это все же только оттого, что я взял верный тон.
Да, угрюмая мрачность, – думал он, спускаясь за директором по лестнице, – нужно подавлять".
Директор всплеснул руками, увидев щит.
– Потрясающе, Павел! – Затуманенным взглядом еще раз посмотрел. – Потрясающе!
С чувством стиснул Богану руку. Обернулся к уборщице:
– Екатерина Ивановна, двух учащихся возьмите, пожалуйста, – и снова принялся любоваться щитом.
Уборщица привела двух огромных подростков.
– Осторожно! Осторожно! – восклицал директор, забегая по лестнице вверх. – Не повредите.
– А чего это глаза уж такие большие? – усомнилась уборщица.
Боган хмыкнул:
– Это выразительно.
– И руки уж больно длинны…
– Это экспрессия.
Директор вмешался:
– Да-да, не мешайте, Екатерина Ивановна, это экспрессия. Где вешать, Павел э-э-э…
– Игнатьевич, – не удержался и подсказал Боган.
– Да-да, я вспомнил, – покраснел директор. – Да. Где вешать, Павел Игнатьевич?
Боган зоркими глазами стрельнул по коридору. Рука со сжатыми пальцами ткнула наобум.
– Здесь.
Про себя отметил: положение пальцев правильно.
Директор с глубоким чувством сказал:
– Большое спасибо вам, Павел Игнатьевич! Мы объявим вам благодарность в приказе.
Он с восхищением смотрел Богану вслед. Потом уборщице строго сказал:
– Вы даже представить себе не можете, Екатерина Ивановна, кто у нас работает. Когда-нибудь… – Он не закончил, ему показалось, что уборщица в будущее не верит.
А Боган, выйдя на улицу, хмыкнул.
"Благодарность… В приказе… – саркастически подумал Боган. – И все-таки я его подавил, – с удовольствием подумал он, – все-таки подавил. Правда, может быть, насчет отчества пережал? Нет! Не пережал. Все правильно, нужно подавлять. Подавил – тогда разговаривай. Вот и на работу могу не ходить – понимает, с кем дело имеет. Правда, этот Семен не такой жлоб, как другие. Как эта уборщица, например. Пусть зайдет – это даже лучше. Для отношений".
Посмотрел на небо, поежился:
"Зима? Ладно, это меня не касается".
Толкнул дверь. Войдя в комнату, зябко потер маленькие ручки – пальцы правильно. Потер уши.
"Холодно, черт возьми, на улице!" Посмотрел на холсты: да, это поразит, это современно. Подсознание плюс громадный интеллект. Научно и современно.
"Сухов-Переросток?" – тревожно подумал Боган.
"Нет! – Боган прянул ушами. – Нет!" Сложил надлежащим образом пальцы, посмотрел на них, посмотрел на холсты.
"Нет, главное, разбудить подсознание и интеллект. Я разбужу подсознание, Минкин разбудит интеллект. Сухов-Переросток авантюрист, – подумал Боган. – Что он может предложить? Чем может поразить? Авантюрист, – убежденно подумал Боган. – Нет, я не буду пускаться в авантюры, – решил Боган, – я научно добуду себе славу!" – и скрестил руки на груди.
Сухов-Переросток стряхнул снег и вошел в прихожую. Долго закрывал дверь. Сбросил на сундук казенный тулуп, вздохнул. В тусклом зеркале отразилось вогнутое лицо, ноздри, сонные глаза.
– Поспать бы, – сказал Сухов-Переросток, – хоть бы часика два.
Из коридора в мятой полосатой пижаме вышел отец.
– Отдежурил? – спросил отец.
– Как видишь.
– Поешь?
Сухов-Переросток иронически зевнул. Сверху посмотрел на отца, подумал.
– Подумаю, – ответил Сухов-Переросток.
– Об этом думать нечего, надо есть, – по-военному строго сказал отец. (Отец был военный.) – Думать надо о другом. Подумать стыдно – сторожем работает. До чего докатился! Сторож в гастрономе.
– Ну и сторож…
– Ну и… Не ну и, а сторож. Здоровый лоб с образованием. Почти с высшим. Пускай не кончил, но ведь почти… Интересную работу имел – выгнали… Стыд и срам!
– Оставь, – отмахнулся Сухов-Переросток, – оставь – устал.
Отец снял широкую пижамную куртку и стоял маленький, щупленький, в маечке. Сухов-Переросток иронически посмотрел на отца. Усмехнулся.
– Эх, не драл я тебя, – сказал отец, натягивая голенище, – не драл, а теперь поздно.
Он выпрямился и потопал блестящим сапожком.
– Ладно, – сказал отец, топнув другим сапожком, – иди ешь.
Сухов-Переросток болтнул головой, прошел в кухню. На газовой плите булькал кофейник. Он иронически посмотрел на кофейник. На все посмотрел иронически. Это все был быт, предрассудки. Сухов-Переросток презирал предрассудки. Стукнув клепаными брезентовыми брюками, сел.
– Устал, – устало сказал Сухов-Переросток, – докатился!.. Ха! Ради чего я работаю сторожем? – сказал с горькой иронией и снял со сковородки крышку. Втянул ноздрями куриный аромат.
"Поспать? – тупо думал Сухов-Переросток. – Если спать, то не успею. При отце ничего делать нельзя. В каких условиях приходится работать! А надо спешить: осталось два дня. Нужно срочно действовать, пока отец будет на службе. В каких условиях!" – скрежетнул зубами.
– Солдафон! – сказал он и посмотрел на дверь.
Отец, маленький, аккуратный, стоял в дверях.
– Солдафон! – оскорбленно усмехнулся отец. Он помолчал. Сел на беленький табуретик, подбоченился. Ему было рано на службу.
– Нет, не солдафон, – сказал отец, – я офицер. Подполковник. А вот кто ты? Неудавшийся художник? Сторож? Скажи, в чем твое призвание?
Сухов-Переросток иронически улыбался.
– Эх, распустила тебя мать, – вздохнул подполковник. Грустно помолчал. – Послушай, я тебе отец, я тебе добра желаю. Ты знаешь, я не хотел, чтобы ты был художником. Я их не люблю – богема. Ты поступил в училище. Ладно. Я переменил свое мнение. Думаю: бывают и приличные люди, члены Союза художников, есть народные художники, академики, некоторые преподают… Ну, в общем, люди как люди. Ты учился, я тебе помогал. Стипендию ты не получал – хорошо. Кормили тебя, одевали, я сам тебе кисти, краски покупал, этюдники по двадцать семь рублей дарил. Учился ты – еле тянул. Год не дотянул – выгнали. Ладно. Что дальше? Имел интересную работу по профилю. Интерьеры, это же твой профиль? Что получается? Выгнали. По сорок седьмой! Стыд и срам, за прогулы. Встать вовремя не мог. Полгода не работал. Наконец устроился. Кем? Сторожем. Позор! И я думаю, – продолжал отец, – что случилось. Был парень как парень. Занимался в авиамодельном кружке, в футбол играл, боксом занимался, а после этого училища…
– В футбол играют только бездарности.
– Дурак ты. Пеле что, по-твоему, бездарность?
