Минкин усмехнулся.
"Вам кажется, странно, – усмехнулся Минкин, – вам странно?" Да, библиофилам казалось странно. Разные бывают библиофилы, бывают библиофилы классические, собирающие редкие инкунабулы, книги девятнадцатого, восемнадцатого веков и даже более ранние книги. Есть любители переплетов из телячьей кожи, есть любители сафьяновых переплетов; любители сафьяновых переплетов, как правило, более тонки, но ни те ни другие не интересуются содержанием книг: их больше занимает качество пористой бумаги, какая-нибудь виньетка и другие такие же тонкости. Бывают собиратели тематические. Те собирают символистов, другие акмеистов, некоторым необходимо иметь все издания романа Горького "Мать". Один любит Георгия Адамовича, другой – Георгия Иванова. Есть любители поэзии вообще. Они собирают решительно все поэтические издания. Есть собиратели журналов.
Минкин собирал не так, он собирал по-другому. Что-нибудь хочет достать, говорит совершенно точно, что именно. Но сегодня нужно одно, а завтра кое-что из совершенно другого раздела. Например, в среду достанут ему из-под прилавка исследование доктора Келлера "Современные психопаты" тысяча восемьсот девяносто второго года издания, а в пятницу он покупает за шестьдесят семь копеек "Историю создания русского парового двигателя" в мягкой обложке. Казалось бы, нет никакой системы, а вот система была, только система непостижимая для не имевших ключа. Следуя этой системе, он покупал и брошюрку за двадцать копеек, и ветхий томик за тридцать рублей, а то даже отпечатанный на машинке перевод или перепечатку с какой-нибудь уж совсем редкой книги. Да, система.
Минкин снисходительно посмотрел на воображаемых библиофилов. "Вам странно? Я это знаю. Я принял это к сведению".
Он сел на диване, взъерошил бороду, сунул ноги в больничные шлепанцы. Встал, прошелся по комнате особым манером до окна. Посмотрев в окно, увидел снег. Это его озадачило. Некоторое время он постоял у окна, посмотрел на снег.
"Ну что ж, – Минкин встряхнул волосами, – примем это к сведению.
В конце концов, этого и следовало ожидать".
Он отошел от окна – со всех сторон книги.
"Кроме того, это очень красиво, – подумал Минкин, – это лучше всякой мебели. Мебель это пошло, а книги – нет".
Взял нужную, раскрыл, полистал. Сел на коврик, раскрытую книгу положил перед собой.
"Открыть форточку? – подумал Минкин. – Нет, холодно сегодня, лучше – озонатор".
Встал, полез под стол и вытащил оттуда черную, всю в дырочках штуку. Включил, и в комнате запахло электричеством. Понюхал электричество и сел на коврик. Заглянул в книгу и стал особым манером укладывать ногу – не получилось. "Скажите пожалуйста, не получается! Ну что ж, этого и следовало ожидать. Так сразу, конечно, и не получится. Хатха-йога постигается упорным трудом. Ну что ж, тогда – пранаяму, а потом – медитировать". Совершил пранаяму, то есть особым манером дышал, а медитировать не вышло – не умел.
"Ну что ж, этого и следовало ожидать. На сегодня довольно, а Хатха-йогу нужно будет все-таки освоить. Не сразу, конечно, но главное – книгу достал".
Надел брюки, свитер, пиджак, взрыхлил волосы, бороду растрепал. Подошел к зеркалу – в основном остался доволен.
"Только вот моргаю. С этим нужно бороться. Моргание, конечно, признак, но я не нуждаюсь".
Прошелся вдоль полок особым манером, аккуратно ладонью книги выровнял.
– Книги! У меня принцип, – с удовольствием сказал Минкин и посмотрел на библиофилов.
Минкин собирал книги по особому принципу. Нет, в его библиотеке были, разумеется, и поэты, но уже какие-нибудь совсем исключительные, упоминаемые разе что в примечаниях; была и проза, но тоже только то, что абсолютно невозможно достать. Однако суть коллекции заключалась не в этом. Минкин мыслил системно – и книги были научные. По разным вопросам. Ну, во-первых, было несколько серий. Вот, например, серия "Жизнь замечательных людей". Эта – была вся целиком. Интересная серия: из этой серии можно извлечь много полезного. Минкин извлекал: один писатель был алкоголиком, у другого был геморрой, третий бессовестно жульничал в карты; о композиторах еще интересней: Гофман любил изобретать, Вагнер мог писать музыку, только надев зеленый халат. Другим дела нет до этих, казалось бы, мелочей, а Минкин извлекал. Извлекал и классифицировал.
Было несколько энциклопедий – бездна информации. Какую фамилию ни возьми – деталь. Медицинский раздел был представлен психоаналитиками. "Фрейд многое объяснял в природе аномалий". Был Абу Ольфа Радж и "Физиогномика" Аристотеля. Книга по френологии тоже была, пока одна. Лицо и череп занимают важное место в жизни человека. Очень интересовался Минкин хиромантией и хирософией – этих книг было много. Была "Астрология". Но, главное, были мемуары. Без мемуаров обойтись было невозможно, и они составляли большую часть библиотеки. Это был фактический материал. С ним проводилась большая научная работа. По вопросу, которым занимался Минкин, в то время еще не было специальной литературы. Поэтому Минкину приходилось черпать информацию из разных источников. И вот источники были. Они стояли на стеллажах, пестрыми лентами опоясывали стены, распирали стенки книжного шкафа, расширяли эрудицию. Минкин был человеком большой эрудиции.
– Да-а-а, – сказал Минкин. – Да-а-а… – протянул он задумчиво, – книги у меня не стоят на полках без дела. Я их читаю, читаю, – повторил он. – Я читаю их постоянно, читаю везде: дома, на работе, в поездах, в трамваях, в ванной, даже… хм… – Минкин запнулся. – Везде, – обобщил Минкин и подошел к столу.
За этим столом провел немало бессонных м-м… часов. Провел колоссальную научную работу. Черпал, извлекал, классифицировал, составлял таблицы, сопоставлял. Он был пионером. Труден путь пионера. Труден, но почетен. Труд был окончен.
– Условно окончен, – сказал Минкин, – он перманентен, он развивается.
Вынул из ящика пачку листков машинописного текста и еще один мелко исписанный листик.
– Всё! – торжественно сказал Минкин. – Здесь всё. И то, что здесь, то бесспорно. Всё это научно обосновано, теоретически доказано, подтверждено экспериментами. Это – бесспорно. Бесспорно и перманентно, – добавил Минкин и подумал: "Отдать заключение Зинаиде Нарзан? Пусть перепечатает, чтобы уж было всё. Нет, заключение я не могу доверить даже Зинаиде Нарзан. До двадцать четвертого – никому. А двадцать четвертого…" – Ладно, – сказал Минкин, – Сухов-Переросток… Боган… Ладно.
Где взять людей? Нужны люди. Нужны еще люди. Их пока мало. Надо найти. Надо определить. Необходимо общество. Общество, которое было бы способно…
Но тут у Минкина забурлило в животе, и он вышел из комнаты, и, чтобы не прерывать течение мыслей, не взял с собой ни книги, ни журнала.
Гудзеватый нащупал выключатель, щелкнул. В глаза ударили лампочки.
В головах стоял двуглавый торшер.
"Хорошо бы иметь кресло-торшер, – подумал Гудзеватый, – так, чтобы и сидеть и светило".
Видел однажды такой торшер в журнале "NBI". По-немецки Иван Соломонович не читал, но журнал покупал: любил современную жизнь.
"Да, хорошо бы!" Все остальное было со вкусом: удобство и эстетика. Занавески с абстрактным рисунком, светлые обои. "В такую комнату нужны светлые обои". На стене репродукция Пикассо. Репродукция не помещалась в металлическую рамку – с одной стороны пришлось на четверть подрезать.
"Жалко! Вообще комната обставлена со вкусом: полированная мебель, столик низкий, низкие кресла – пара. Сидеть "тет-а-тет". Много книг на асимметричных полочках. Есть зарубежная литература: Хемингуэй, Стейнбек и Апдайк. Много мемуарного жанра – жизнь людей искусства очень неприлична. Под потолком треугольничком плафон. Не совсем треугольничком, отчасти – окружностью. Только вот своды?.. Потолок сводчатый – это несовременно. Теперь несущие стальные конструкции, прямые строгие линии, больше вкуса во всем. Что ж, человечество прогрессирует, развивается и вкус. Все стало проще, естественнее. Конечно, своды устарели.
Ничего! Подойдет очередь. Жить в новом районе. Широкие светлые проспекты, аллюминий и стекло. Нержавеющая сталь. Вот если бы стали строить небоскребы, как в Америке. И побольше рекламы. "Реклама – двигатель торговли". Ну и вообще это красиво. Это будет. Сейчас начинают понимать необходимость рекламы. Разрастается город: скоро будет новый Нью-Йорк. Новые дома, хоть и не небоскребы, но тоже прямые строгие линии. Старые дома, дворы-колодцы, все это снесут. Нет, будут, конечно, оставлены исторические и культурные памятники, такие, например, как Исаакиевский собор, потому что там маятник Фуко, доказывающий вращение Земли и существование материи, или Госэрмитаж, там тоже культурные ценности, произведения, так сказать, искусства. Вот одна только гробница Александра Невского весит девяносто пудов чистого серебра. Это же тысяча четыреста сорок килограммов! – поразился Гудзеватый. – Ну, конечно, там не так много вкуса – в завитках собирается пыль. Нет, никто в принципе не возражает – достопримечательности нужны, но жить лучше в новом районе. Много света и все удобства. Далеко? Ничего, метро есть. Ну а если в театр или в филармонию, если возвращаться с дамой, например, можно взять такси. Вот свою бы машину! Выйти из филармонии с ключом на цепочке, открыть дверцу. Ехать по прямому, как стрела, проспекту, среди реклам… Рядом дама интеллигентная, близкая по уровню. Скажем, вдова режиссера.
