— Подумаешь, засек с бабьем! Экая невидаль! Иль сам не мужик, никогда не изменял своей кикиморе? То-то и видно! В машине букет цветов и коробка конфет. Уж конечно, не жене повез, к ней лишь вечером вернется. А теперь к какой-то милашке навострился. Знаю этих моралистов! Пожелай я тебя оконфузить, проследи с денек, такие кадры сделал бы, твое высшее общество долго потешалось бы! Да и кто из мужиков, ложась в постель к замороженной треске, не захочет заменить ее на козочку иль серну? Сам мужик! Понимать должен! — возмущался человек.
— Она воспитана в высокой духовности, ей привили тонкое понимание музыки и живописи. А мне они не нужны! Я лишь хозяин торговой фирмы, и мне до задницы все искусство. Мы торгуем кирпичом, цементом, стеклом и пиломатериалом. Заключаем сделки, завозим и развозим стройматериалы. Мне не до иностранных языков! На своем базарим, и то чаще матом. А тут какая-то баба корячится, подайте ей домработницу! Ишь, размечталась, стерва! Дома с нее пылинки сдували, думали, что и я на руках носить стану? Хрен в зубы. Обойдетесь! За границу ее повезешь? Но и там дураков нет! Никто не возьмет домработницу, если жена имеется. И я вашей Светке райской жизни не обещал. Говорил, что никогда не обижу, не трону пальцем, обеспечу всем. Ни в чем не будет знать отказа, никогда не стану попрекать тратами, не опозорю и не унижу, окружу заботой. Все свои обещанья сдержал. Я не клялся в верности до гроба. Не трепался, что она будет единственной в моей жизни. Обещал только реальное с самого начала, — вспомнил Иван, как встретил Светланку на берегу Днепра. Она приехала туда со своей компанией, жарили шашлыки, завели громкую музыку, крутили песни знакомые всему городу, пели и танцевали, купались и загорали.
Иван с друзьями расположились рядом. Поставили палатку, развели костер и тоже взялись жарить шашлык.
Компании быстро познакомились, а к вечеру уже подружились. Вскоре Иван присмотрелся к Светке. Может, потому, что очень много парней крутилось вокруг нее. И это раззадорило. Он пригласил потанцевать. Потом сидели у костра все вместе, пели, пили пиво, Светланка отказалась от вина. Ивану это понравилось. Она не курила, в отличие от других. Не горланила песни, а пела их тихо, мечтательно глядя в звездное небо.
От ее кожи пахло солнцем и ромашками, дымком от костра. Светка сидела, прижавшись спиной к березе, любовалась искрами, летевшими из пламени. Казалось, она не замечала никого вокруг, думала о своем, сокровенном.
Ваня подсел к ней совсем близко, их плечи соприкоснулись, но девчонка не отодвинулась. В ее глазах вспыхивали сполохи пламени.
— Пошли, погуляем по берегу! — коснулся руки.
— Немного погодя, давай посидим. Мне так хорошо здесь. Будто в сказку попала.
Иван тихо погладил ее плечо, руку. Светка сидела как завороженная.
Потом они гуляли по берегу, о чем-то говорили, смеялись. Иван под утро взял ее под руку. Поцеловать себя в эту ночь Светлана не разрешила. Оттолкнула парня, нахмурилась и ушла в палатку к своим. Помирились утром за общим кофе, какой приготовили перед самым отъездом в город. Обменявшись номерами телефонов, договорились вечером встретиться. Они пошли в кино. Весь сеанс Светланка смотрела фильм, а Иван не сводил глаз с нее. Он обнял ее за талию, потом за плечо и только решил поцеловать, в зале зажегся свет, закончился фильм.
Они еще гуляли по городу, но вокруг горел свет, и навстречу шли люди.
Сколько раз он приглашал ее к себе домой, девчонка не согласилась. Долго не знакомилась с друзьями и никогда не звонила по телефону первой. Она не спрашивала Ивана, где и кем работает, сколько получает. Других это интересовало в первую очередь. Она попросила рассказать о родителях.
— Мать с отцом и сегодня живут в деревне. На своем хозяйстве, их оттуда не выманить. С утра до ночи вламывают. Лоб в поту, спина в мыле. Оно и понятно, в семье кроме меня пятеро младших, всех хотят выучить и поставить на ноги. Меня уже подняли. Даже кооперативную квартиру купили, с расчетом, что тоже не меньше пятерых ребятишек заведу, — почувствовал, как дрогнула девчонка и сказала заикаясь:
— Вань! Это же неприлично столько детей иметь! Ну одного, от силы двоих, зачем же целый оркестр? Мне кажется, такое безнравственно!
— В деревне рассуждают иначе. Чем больше детей, тем больше помощников, тем крепче и богаче дом и хозяйство. Если в семье мало детей, значит, хозяева меж собой не ладят, живут плохо, часто ругаются и не любят друг друга. Так считает весь сельский люд с давних пор. И говорят, что только плохому хозяину и мужу жена не рожает много детей, потому что не верит, не надеется на него, что сумеет прокормить и вырастить каждого.
— Хорошо, что мы живем в городе. Иначе отца в деревне не уважали бы. Ведь я в семье совсем одна. В нашем кругу считают, что двое детей еще терпимо, а трое уже недопустимо. Так безрассудно плодятся только отсталые, неграмотные люди, какие живут только плотскими инстинктами и совсем не заботятся о завтрашнем дне.
— Выходит, мои родители пещерные? Ведь в нашей деревне только в одном дворе двое детей растут. Да и то потому, что их отец хворый. У остальных самое малое четверо. А есть и те, у кого по семь и по восемь ребят в доме. По-вашему, все бескультурные и дикие, вроде туземцев?
— Ну зачем так грубо? Просто они отсталые. Нет других интересов, малограмотны. Оттого другого не знают, как только плодят детей.
— Светка, ты ошибаешься. Мои родители вовсе не забитые люди. Да, они много работают, но умеют веселиться от души, рожать и растить детей, заботиться об их будущем, уважать родителей, стариков, не обижать соседей и помогать друг другу во всем. Мы в голод делили поровну на всех каждый кусок хлеба, потому выжили. Да, мы знаем о каждом человеке все. Потому хреновые люди в деревне не приживаются. Их не признают и не уважают. А в городе всякие прикипаются. Зато все культурно. Каждый в своем гнезде прячется. Никто не откроет двери нараспашку, только через глазок или цепочку. С родителями, хоть те через квартал живут, видятся только по большим праздникам. Только по телефону базарят. А где истинное тепло и забота? Зато в деревне нет проблем. Все на глазах друг у друга. Ребятня с детства вместе растет. Деды и бабки о каждом заботятся. У нас уваженье к хлебу и к старикам не привитое, оно в крови, вместе с нами рождается. У детей вместо игрушек с ранних лет мозоли на ладонях. Наши женщины редко отдыхают. Но зато в праздники ни одна городская не станет рядом с нашей.
— Зато и пьют деревенские без меры, как говорят, до свинячьего визга надираются. От детей до стариков без меры хлещут брагу и самогон, — вставила Светка зло и выдернула свою ладонь из руки Ивана.
— Не надо! Наплели тебе зряшное! Конечно, случается у иных «перегрев», но вовсе не поголовно. Каждый помнит, что с рассветом надо на работу. Потому меру знают. Помню, как сам однажды домашнего вина перебрал. Знаю, что пили на чердаке, всем классом. Как же, взрослыми стали, закончили школу. На радостях дорвались. Одного не помню, как внизу оказался, в грядке. Все болит, ломит, выкручивает. Короче, выпал с чердака, как из гнезда, забыл, что не в постели. Дня три всего крутило. Потом прошло. С тех пор не перебирал, знал свою меру. Оно и в городе, как посмотрел, пьют не меньше, а даже больше деревенских. Потому, что стопоров нет. Не давят заботы. А и народ здесь хуже!
— Это почему? С чего взял? — вспыхнули в глазах злые искры.
— Чего закипела? Вон, посмотри, послушай, — указал на открытое окно. За ним ругались муж с женой:
— Отдай мою получку, лярва! Все до копейки выгребла, свинья! Ни на курево, ни на обед не оставила, сука корявая! Сколько не дай, все мало! Когда подавишься, лоханка немытая?
— Уйди! Отцепись, алкаш проклятый, чтоб ты задохнулся своим дерьмом, урод! Не бей! — завизжала баба.
— Вот такого в деревне нет. Случается, сцепятся мужики по пьянке, но жен вот так не позорят. Не обзывают на всю деревню последними словами и не грозят, как вот это отморозок, — отвел Светку подальше от окна.
Едва присели в скверике на скамью, мимо них пробежал зареванный, орущий малыш. За ним бабка с прутом в руке:
— Говорю, стой, выкидыш собачий! Рахитик сопатый! Догоню, уши оторву и в жопу вставлю! Выпорю как Сидорову козу! Стой, говорю, паршивец проклятый! — орала бабка и неслась за мальчишкой фурией.
— Дура старая! — оглянулся пацан и, споткнувшись, упал на дорогу. Ободрал коленки, локти, испачкался. Пока вставал, бабка с прутом подоспела. Ударила пацаненка так, что тот взвыл.
Иван не выдержал. Вырвал мальчишку из рук бабки, отряхнул, подвел к колонке, умыл, успокоил. А старухе сказал с укором:
— Не все тебе внука мучить. Погоди! Вот вырастет и припомнит день нынешний. Тебе не убежать от него. Ох и получишь за сегодняшнее! Кровавыми заплачешь. Не теряй мозги, чтоб хоть было кому тебя похоронить. Твой внук не всегда будет маленьким.
