Шуинн взял рисунок, сделанный Супругой П., и стал внимательно его рассматривать.
– Президент хочет, чтобы она выглядела по-новому, – сказал мистер Чарльз. – Это первое.
– Даже Президент может быть просто влюбленным мужчиной. Кроме того, это, возможно, попытка достигнуть примирения после того, как во время выборов пресса травила его жену за излишнее пристрастие к французским нарядам.
До сих пор все пытались выяснить, кто именно сообщил сотрудникам небольшой газетки «Женская одежда на каждый день», что Супруга П. только за время предвыборной кампании потратила тридцать тысяч долларов на одежду, купленную в Париже. «Оба такие умные и обаятельные, – писали они о будущем Президенте и его жене, – но стремятся выиграть выборы по билетам на показ высокой парижской моды».
Зарплата среднего американца в то время равнялась пяти тысячам шестистам долларов в год, и когда разразился скандал вокруг парижских нарядов будущей Первой леди, миссис Никсон[17] не преминула подлить масла в огонь: постоянно твердила, что президенту США и его жене следует одеваться по-американски, а сама она, например, покупает себе одежду исключительно на распродажах, причем в самых крупных универмагах, где цены и так весьма умеренные.
Сперва Супруга П. решила не обращать на все это внимания, но когда агентство «Ассошиэйтед пресс» процитировало эту статью, все вокруг неожиданно заинтересовались газетой «Женская одежда на каждый день», и скандал стал разгораться. Первой леди тогда пришлось отвечать на всевозможные нападки с помощью эксклюзивного высказывания на «модных страницах» «Нью-Йорк таймс». «Такую сумму я смогла бы истратить, разве что если бы вздумала носить нижнее белье из собольего меха», – в частности, сказала она. За этим последовало официальное заявление центрального офиса избирательной кампании, в котором говорилось, что Супруга П. «очень огорчена незаслуженными обвинениями в излишней экстравагантности и чрезмерном увлечении модой, якобы играющей в ее жизни главенствующую роль». Ситуация развивалась чрезвычайно бурно и вскоре вышла из-под контроля; по всей стране газеты принялись публиковать весьма компрометирующие Первую леди материалы; писали, например, что ее пышные волосы «слишком сильно начесаны, так что прическа напоминает воздушный шарик», а то и что-нибудь похуже. Наконец, газета «Женская одежда на каждый день» извинилась перед Супругой П. и ее семьей и приклеила ей новый ярлык. С подачи этой газеты Первой леди присвоили титул «Ее Элегантность». Осознав, сколько неприятностей и боли незаслуженно ей причинили, в газете поклялись никогда больше ее не критиковать, однако ее имиджу уже был нанесен невосполнимый ущерб. Даже через восемь месяцев после выборов репортеры все еще кружили вокруг Первой леди, точно стервятники, выжидая, когда она снова совершит ту же ошибку.
– Кстати, такой розовый костюм может оказать ей весьма плохую услугу, – сказал мистер Чарльз. – И самое главное – он совершенно французский! А Белый дом к тому же хочет, чтобы мы купили у Шанель право на воспроизведение точной копии этого костюма. И если это просочится…
– Это уже не будет иметь особого значения, – возразил Шуинн. – Костюм будет считаться американским, раз его сошьем мы. Репортерам будет не к чему придраться. Раз костюм будут шить у нас, то этот заказ не лишит работы никого из американцев. И Первая леди сможет преспокойно носить французскую модель, не подвергаясь критике, – для нас это поистине благословенный подарок.
Если Шуинн прав, то это и впрямь было задумано весьма разумно.
В мастерскую, гогоча, как гуси, уже начинали вваливаться остальные работницы. Затем, как всегда с небольшим опозданием, явилась Мейв. Мейв отвечала за примерки. Когда-то она была такой же девчонкой из Инвуда, как и Кейт, но теперь ей давно перевалило за пятьдесят, а она так и осталась старой девой. Естественно, ирландка с волосами цвета стали. Крупная, широкоплечая, почти квадратная.
– У нас что, Рождество?
– Рождество, Рождество, – подтвердил мистер Чарльз.
И Мейв, взглянув на рисунок, который Шуинн по-прежнему держал в руках, заметила:
– Между прочим, эта женщина – отличная рисовальщица. Только, по-моему, самой Шанель этот вариант точно не понравится – уж больно розовый.
Розовый для Индии – что для нас темно-синий.
Диана Вриланд
На самом деле костюм был не совсем розовый; он был малиновый. Именно так обозначила этот оттенок Шанель, а следом за ней так его стала называть и Супруга П. Но в «Chez Ninon» все продолжали называть его «розовым». Розовый. Розовый. Розовый.
Это слово Шанель раздражало. Да и, по правде говоря, в просьбе этих американцев все ее раздражало.
Телеграмма пришла на адрес ее парижского офиса – улица Камбон, 31, – уже под конец дня. Шанель в это время была на шестом этаже в личном ателье; она стояла на коленях, и с ее шеи свисали на черной бархотке знаменитые золотые ножнички. Она выравнивала по подолу юбку из шерстяного крепа, надетую на тощую, словно недокормленную, манекенщицу. Ассистент Шанель, одетый в черный кашемировый свитер с высоким горлом, что в такой теплый день, да еще и в жарко натопленной комнате представлялось несколько избыточным, еще раз прочел хозяйке телеграмму от «Chez Ninon». Шанель вздыхала, качала головой, но так и не сказала ни слова в ответ.
– Поднимите руки, – велела она манекенщице. – Хорошо. Опустите. Хорошо. Снова поднимите.
Стены мастерской практически состояли из зеркал, так что Шанель было отлично видно, как черная шерстяная ткань реагирует на движения и как она смотрится на свету. Манекенщица поднимала и опускала руки уже, по крайней мере, час, а может, и больше, но Шанель все не унималась: ей нужно было, чтобы пройма жакета сидела идеально.
– Так, еще разок…
Манекенщица с трудом сдерживала слезы.
Шанель было семьдесят восемь лет – и она по-прежнему работала с прежней отдачей. В своем ателье она выглядела и абсолютно современной, и одновременно очень старой. Одета она была как обычно – в костюм и черную испанскую шляпу наподобие тех, что носят пастухи близ Севильи, с тульей, похожей на слоеный пирожок. Костюм тоже был старый – она носила его почти каждый день, – так что часть пуговиц на нем оторвалась и была заменена булавками. Жакет почти протерся на локтях и под мышками, но Шанель все равно очень любила этот костюм. Он был сшит из «фирменной», скрепленной ее подписью ткани цвета экрю за номером H1804 «Линтон Твидз». Пятьдесят процентов шерсти, пятьдесят процентов мохера. Эта чудесная смесь создавала эффект переплетения двух, чуть разнящихся по тону нитей. Но краска была одной и той же. Весь фокус заключался в том, что разные нити по-разному впитывали краску, а потому мохер казался чуть темнее чистой шерсти – и в итоге ткань выглядела как меланж двух оттенков белого. Это была та самая стильная утонченность, которую Шанель просто обожала. Ну и, естественно, на ней, как всегда, были жемчужные бусы. Ниток жемчуга на шее висело так много, что они не просто удлиняли шею, но делали ее немного похожей на страусиную.
Главная модель этого года – «маленький черный костюм» – сводила Шанель с ума.
– И еще разок, – скомандовала она манекенщице.
Девушка снова подняла над головой дрожащие руки. В комнате было слишком жарко. Ассистент Шанель, которому все это здорово наскучило, рассматривал себя в бесчисленных зеркалах. На носу у него сидело пенсне в золотой оправе, которое несколько уравновешивало острые углы, из которых, казалось, только и состояла его физиономия, однако никакого практического применения это пенсне не имело. И никого не интересовало, что ассистенту невыносимо жарко – он все равно обязан был стоять, обливаясь потом, возле Мадемуазель и ждать ее ответа – столько, сколько потребуется. Он осторожно держал телеграмму двумя пальцами, отнеся ее подальше от собственного тела и словно опасаясь, что и эта бумажка промокнет насквозь, как его свитер.
Мастер, осуществлявший примерку и тоже с головы до ног одетый в черное, подавал Шанель одну булавку за другой. Он тоже весь взмок и был страшно бледен. Но Шанель, похоже, не замечала, что для кого-то подобная духота может быть мучительной. Сама она всегда мерзла, и жарко натопленная комната была для нее в самый раз. Субтильную манекенщицу буквально поглотил огромный кусок черной шерстяной ткани, в который она была завернута. Ткань почти сливалась с ее черными волосами, и на этом фоне как-то особенно тревожно выделялись потрясающе красивые зеленые глаза девушки. В данный момент Шанель драпировала плотную ткань вокруг ее хрупкого тела, создавая невероятный объемный воротник, напоминавший капюшон монашеской сутаны. Шерстяная ткань делала стоявшую в комнате жару просто невыносимой, но никто не предложил бледной манекенщице стакан воды или несколько минут отдыха, чтобы она могла присесть и хоть немного прийти в себя. Монашеский клобук никак не желал сидеть как следует, да и в проймах жакет по-прежнему немного морщил. Когда Шанель в очередной раз перекалывала булавки, ее руки слегка дрожали.
