— Ну, умник, подтверждай свою репутацию, говори, что ты стал бы делать.
Сергей подумал несколько секунд. В принципе, ответ был ему известен, он успел все обдумать, пока шел из палаты в ординаторскую, и сейчас просто на всякий случай проверил сам себя.
— Я бы увеличил объем инфузии, — помолчав, сказал он. — Добавил бы растворы электролитов и реополиглюкин.
— Ишь ты, щедрый какой! — фыркнул Олег Алексеевич. — Будто ты сам не знаешь, что реополиглюкин — страшный дефицит, его в отделении — считаные флаконы, и расходуется он только в самых экстренных случаях.
— Разве Красикова — не экстренный случай? Когда же еще применять этот препарат, если не сейчас?
— Вот именно, что не сейчас, — в голосе доктора зазвучало усталое раздражение. — Хотела баба помереть — и пусть себе помирает. У нас нечем лечить тех, кто жить хочет, а Красикова жить не хочет. Она ведь если и выкарабкается, останется инвалидом до конца жизни, будет манной кашкой через трубочку питаться. Ох, не люблю я этих суицидентов! Силы на них тратишь, препараты, знания и умения прилагаешь, а для чего? Для того, чтобы они пришли в себя, оклемались, нагло спросили врачей: «Зачем вы это сделали? Почему вы не дали мне умереть?», а потом повторили попытку. Лучше уж весь наш ресурс направить на спасение жизней тех, кто хочет жить и знает, как своей жизнью правильно распорядиться, а не тех, кто не справляется с собственной жизнью и не знает, куда ее девать и что с ней делать. Ладно, студент, все ты правильно говоришь, реополиглюкин будем вводить. Хотя и жалко каждый флакон до соплей.
И это тоже не было для Сереги в новинку, подобные рассуждения он слышал от врачей реанимационного отделения не один раз. Все-таки нет на свете ничего интересней, загадочней и притягательнее смерти! Во всяком случае, для него, Сергея Саблина. Он вот уже который год пытается разобраться и в механизме умирания, и в отношении людей к этому непознанному до конца явлению.
И с удивлением обнаруживает самые разные виды, формы и проявления и самой смерти, и отношения к ней.
Он выполнил назначение Олега Алексеевича, однако через короткое время давление у Красиковой упало до показателей 60 на 20. Сергей кинул взгляд на дренажную банку от желудочного зонда и обратил внимание, что по дренажу идет не грязно-бурая мутная жидкость, а темно-вишневая кровь. Кровотечение!
Саблин бросился за доктором, который тут же помчался в палату, на ходу бросив:
— Возьми на первом посту аминокапронку, срочно капать!
Когда Сергей вернулся в палату, там кроме Олега Алексеевича находился и ответственный дежурный по отделению.
— Давай быстро аминокапронку, — обратился к нему доктор, — давай дицинон, готовь систему с преднизолоном, будем интубировать и на аппарат переводить.
На шум и суету в палате прибежал медбрат с соседнего поста и кинулся помогать Сергею. Они работали уже вчетвером. Из коридора донесся грохот колес — это катили аппарат искусственной вентиляции легких. Одна сестричка вкатила в палату аппарат ИВЛ, следом за ней тут же появилась вторая, державшая в руках реанимационный ящик, из которого извлекла и начала готовить инструменты к интубации трахеи. Саблин поймал себя на том, что не уверен до конца: правильно ли действуют врачи и что вообще происходит. Видно, рано его похвалили, и легенды, которые якобы ходят о нем по отделению, не имеют под собой никакого основания. Мало он еще знает, ох, как мало! Вот сейчас, если бы не было рядом врачей, он точно растерялся бы и не смог принять правильного решения. А в результате мог бы погибнуть больной. Учиться ему еще и учиться!
Красикову заинтубировали, перевели на аппарат, и работы Сергею прибавилось.
— Олег Алексеевич, а почему вы ее не везете в операционную? — спросил он. — Ведь очевидно же, что желудочное или пищеводное кровотечение.
— Щас! — сквозь зубы откликнулся доктор. — Как хирурги ее на операцию возьмут с таким давлением? И что они там будут оперировать? Стенку желудка или пищевода со сплошным некрозом? Да она у них в руках расползаться начнет. Там же по сути одна сплошная язва. Будем ее тянуть на аппарате, аминокапронку капать, может, кровотечение само и остановится. Да, не забудь положить ей на живот пузырь со льдом.
Холод способствует спазму сосудов и уменьшает кровотечение, об этом Серега Саблин знал еще с детства.
Когда в 8 часов утра следующего дня Сергей уходил с суточного дежурства, Красикова так и лежала на аппарате ИВЛ, капала «система», в банке от желудочного зонда медленно повышался уровень буро-красной жидкости. Сдав палату сменщику, Сергей, перед тем как уйти, бросил взгляд на женщину-суицидентку. Он отчего-то был уверен, что больше не увидит ее.
Муж Красиковой все еще сидел в коридоре перед входом в отделение реанимации. Он поднял на Саблина глаза, в которых читалось непереносимое страдание.
— Она жива? — шепотом спросил Красиков. — Только правду скажите, я должен знать.
После бессонной ночи, проведенной на стуле в коридоре, лицо мужчины выглядело изможденным и страшным, а щеки, покрытые отросшей щетиной, казались грязно-серыми.
— Жива, — коротко кивнул Саблин и торопливо прошел мимо.
«Нет, — думал он, невольно ускоряя шаг, чтобы как можно быстрее отдалиться от убитого горем мужчины, — я не смогу. Я никогда не смогу. Хорошо, что она еще жива. А если бы нет? Если бы сейчас мне пришлось ему сказать? И увидеть смертный ужас и удушающую тоску в его глазах? Нет!!! Я никогда не буду клиницистом. Я не стану лечить людей. Я не хочу!!! Говорят, что у каждого клинициста есть свое кладбище, но зато и есть толпа тех, кто ему благодарен и готов отдать ему и всю свою любовь, и последний кусок. Мне не нужна ничья любовь. Мне не нужно, чтобы мне отдавали последний кусок. Пусть у меня ничего этого не будет, но у меня не будет и кладбища. Нет!!! Не хочу!!! Ни за что».
* * *
Когда через три дня Сергей Саблин заступил на следующее дежурство, он, как обычно, заглянул в журнал умерших, чтобы узнать, какие из реанимационных случаев закончились летальным исходом, и увидел в списке фамилию Красиковой. В краткой записи о причине смерти было указано: «Тяжелая степень отравления уксусной эссенцией. Ожог рта, глотки, пищевода, желудка и тонкого кишечника. Ожог верхних дыхательных путей. Экзотоксический шок. Токсическая нефропатия тяжелой степени». Вот и все. Остались позади свадьба, беременность, ожидание ребенка, радость материнства и отцовства, проблемы, трудности, минуты счастья, страшное горе, невыносимое чувство вины, несправедливые обвинения, скандалы, побои, принятие самого, наверное, трудного и самого неправильного, с точки зрения врача, решения, физические страдания отравившейся Красиковой и нравственные страдания ее нелепого и недалекого мужа. Теперь вся жизнь этой женщины уложилась в несколько слов, записанных в журнале умерших неразборчивым, типично «докторским» почерком. Один ее поступок привел к смерти, смерть повлекла за собой крушение целого мира, который никогда уже не будет таким, как прежде. Вот в чем необратимость смерти. Вот почему она так притягивает Серегино внимание.
Сергей отработал суточную смену, потом помчался в институт на занятия, которые честно высидел, несмотря на бессонную ночь. Домой идти не хотелось, и в то же время он понимал, что идти надо. Сегодня он должен объявить родителям о своем намерении жениться на Лене и о том, что через шесть с половиной месяцев у них родится внук. Или внучка. Он обещал Ленке сказать им сегодня о том, что позавчера они подали заявление в ЗАГС и через два месяца станут мужем и женой. Можно, конечно, протусоваться где-нибудь до позднего вечера, ведь для того, чтобы произнести три фразы, много времени не нужно. Сказать — и нырнуть в свою комнату, лечь под одеяло и крепко уснуть. Но Саблин понимал, что так не получится. Во-первых, он ужасно хотел спать и чувствовал, что до позднего вечера просто не дотянет, если не подремлет хотя бы часа полтора. А во-вторых, и в общем-то, в-главных, разговор о будущей женитьбе тремя фразами никак не ограничится, потому что Ленка не нравится его родителям. Точнее, она активно не нравится маме. Отец вообще обращает мало внимания на подобные обстоятельства, если они не имеют прямого отношения к его профессиональной деятельности. Отца, Михаила Евгеньевича Саблина, доктора наук, профессора и носителя множества регалий и наград, в том числе и международных, интересовала только ангиохирургия и возможности совершенствования операций на сосудах. Таким он был всегда, сколько Серега себя помнил: вечно погруженный в свои мысли, в свою работу, в специальную литературу, в своих больных. Ему было все равно, что подавали на ужин или какую сорочку мама приносила ему по утрам, он никогда не помнил дни рождения родственников и друзей и вообще ни одной памятной даты, не любил праздников и выходных дней и совершенно не умел отдыхать. Зато мама, Юлия Анисимовна, тоже доктор наук и тоже профессор, правда, без международного признания, старалась держать руку на пульсе, постоянно общалась с огромным количеством людей, всё про всех знала и помнила, всем помогала, без конца что-то устраивала и организовывала, за кого-то просила и о чем-то договаривалась, никогда не забывала поздравить и часто собирала гостей в их просторной квартире. При этом еще и кафедрой педиатрии руководила. Она не уставала от этой бурлящей жизни, более того, на взгляд сына, чувствовала себя в ней как рыба в воде и получала истинное удовольствие от того, что могла решить чью-то проблему и помочь. В ней всегда горел какой-то азарт: не может быть, чтобы она не смогла устроить, добиться, сделать, достать, организовать. И, уж конечно, она, в отличие от отца, была знакома с девушкой своего единственного сына и имела о ней вполне определенное мнение. Естественно, нелестное.
