— Насколько я понимаю, — сухо ответил Сергей, — семьи создают не для того, чтобы разговаривать, а для того, чтобы растить детей. Я тебе уже сказал: Лена беременна, и ребенка мы решили сохранить. Ты верно заметила, я — мужчина. Пусть и молодой, но все равно мужчина, и за свои поступки буду в полной мере отвечать сам. И за свою жизнь тоже. Надеюсь, ты не собираешься настаивать на том, чтобы я уговаривал Лену сделать аборт? Имей в виду, для меня это неприемлемо.
Юлия Анисимовна тяжело вздохнула.
— Сынок, я — педиатр, поэтому ты прекрасно понимаешь, что об аборте речь идти не может. Пусть твоя Лена рожает, ради бога. Миллионы женщин рожают без мужей и прекрасно живут, даже наша Нюта — и та при всей своей безалаберности вырастила отличного парня. Разумеется, этот ребенок будет твоим, ты дашь ему отчество по своему имени, и даже можешь дать нашу фамилию, ты будешь помогать деньгами, платить алименты. Мы с папой обеспечим его самой лучшей медицинской помощью, какая только возможна. Мы не бросим его, можешь не сомневаться. Но жениться-то зачем? Не надо, Сережа, послушай меня. Лена не та девушка, рядом с которой ты сможешь прожить жизнь. У тебя сложный характер, ты вообще сложный человек, ты — тяжелый для тех, кто рядом с тобой. У тебя взрывной темперамент, ты настоящий внук своего деда, ты увлечен своей будущей профессией, и Лена никогда не сможет тебя понять и тебе соответствовать. И будет ревновать тебя к профессии. Тебе с твоим характером нужна не жена, а боевая подруга.
— То есть чтобы мне соответствовать, нужно быть дочерью академика? — зло спросил Сергей, который не терпел снобизма ни в ком и не собирался прощать его даже собственной любимой матери. — И носить норковые шубки и лайковые перчатки?
Юлия Анисимовна удрученно покачала головой:
— Ты не понимаешь. Соответствовать — это значит точно чувствовать, что тебе в каждый в каждый конкретный момент нужно: разговоры или молчание, общение или одиночество, бурная деятельность или полный покой. В принципе, в том, чтобы соответствовать, нет ничего сложного, если у тебя развито чутье на данного человека или сам человек не противоречив и достаточно предсказуем. Ты же соткан из сплошных противоречий, ты абсолютно непредсказуем и неуправляем, ты не поддаешься убеждению, и нужно быть совсем особенной женщиной, чтобы существовать рядом с тобой и сделать тебя счастливым. Лена этого не сможет, поверь мне. Надо было мне давно уже познакомить тебя с Оленькой Бондарь, я сколько раз собиралась, но ты же все время уклонялся, ты не хотел. Вот это достойная девушка, которая могла бы тебе соответствовать. Она с тобой в одной профессии, она будет тебя понимать, и потом, она умная девочка, школу закончила с золотой медалью, идет на красный диплом у нас во Втором меде, она начитанная и глубокая, она сможет дать тебе психологический комфорт и душевный покой, то есть именно то, что так необходимо любому врачу. Начнешь работать — поймешь.
Про Ольгу Бондарь Сергей слышал уже, наверное, раз сто. Девушка была дочерью какой-то маминой коллеги, и мама все уши ему прожужжала про то, что ему надо обязательно с ней познакомиться, потому что это в высшей степени удачная партия. Удачность «партии» заключалась в том, что у родителей Ольги был какой-то довольно близкий родственник, занимающий ответственный пост в Минздраве. Именно он в свое время перетащил их из глухой провинции в столицу, устроил на хорошую работу. Было это давно, Ольга практически выросла в Москве и свою жизнь в провинциальном маленьком городке не помнила. А добрый родственник продолжал опекать и поддерживать семью Бондарей, благодаря чему мамина коллега имела на работе весьма заметные преференции. Сергей сильно подозревал, что его маме нравится не столько сама девушка, сколько возможности и связи ее семьи.
— Начитанная и глубокая, говоришь? — Сергей презрительно прищурился и сжал губы точь-в-точь как дед Анисим. — Отличница? Да тебя это меньше всего волнует! Не надо мне сказки рассказывать. Тебе нужен этот Лукинов из Минздрава, я же все понимаю. Ты хочешь продать меня в рабство и получить в обмен связи и возможности Бондарей. Я не собираюсь знакомиться ни с какой Ольгой, мне нет до нее дела. Позавчера мы с Леной подали заявление в ЗАГС, через два месяца мы поженимся. Я, собственно, только хотел поставить тебя в известность.
— Через два месяца? — усмехнулась Юлия Анисимовна. — А чего ж так тянуть? Если твоя девочка действительно беременна, пусть принесет справку из женской консультации, и вас распишут на следующий день. Или она все-таки не совсем беременна, просто хочет за тебя замуж? Поэтому и справки никакой нет. А потом она что-нибудь придумает, например, выкидыш или еще что, женщины на такие дела большие мастерицы. Сереженька, сынок, возьми себя в руки, посмотри на вещи трезво: тебя пытается окрутить деревенская девица с видами на московскую жизнь, мужа и жилплощадь. Неужели тебя это устраивает? Ты никогда и никому не позволял манипулировать собой, почему же ты допускаешь это сейчас? Опомнись! Тебе, наверное, кажется, что ты очень любишь эту свою Лену?
— Да, я ее люблю, — твердо ответил Сергей. — И мне это не кажется, я это точно знаю.
— Ну понятно, — мать покачала головой. — Ты просто не понимаешь разницы между сексом и совместной жизнью, и, как и все молодые, путаешь любовь с банальным вожделением. А ведь пора бы уже научиться видеть разницу, тебе двадцать шесть, ты давно не ребенок.
— Мама, я люблю Лену и женюсь на ней, и мы будем вместе растить и воспитывать нашего ребенка. Это все, что я хотел тебе сказать. И твое и папино мнение по этому вопросу меня интересует меньше всего. Жить мы с вами не собираемся, будем снимать комнату в коммуналке, это по деньгам вполне доступно. Только одна просьба: не надо говорить гадости про мою любимую женщину и будущую жену, не надо настраивать меня против нее и рассказывать, какая она плохая. У меня есть собственное мнение о Лене.
— Ну что ты сынок, — очень серьезно ответила Юлия Анисимовна. — Слова дурного не скажу. Но хорошо относиться к ней не обещаю. Тебе она нравится, а мне — нет, и я не собираюсь это скрывать и притворяться, чтобы сделать тебе приятное. Идиллической жизни в большой семье с бабушками и дедушками не жди. Тебя такие трудности не пугают?
— Не пугают. Я умею брать на себя ответственность. И плакаться к тебе не прибегу, можешь быть уверена.
— Но ты хотя бы понимаешь, как тебе будет трудно? Ты отдаешь себе отчет, на какую жизнь обрекаешь себя?
— Я все отлично понимаю. И ко всему готов.
Однако Юлия Анисимовна не собиралась сдаваться без боя, она снова попыталась апеллировать к здравому смыслу своего сына, выросшего в семье врачей.
— Сереженька, — мягко заговорила она, — вот посмотри, что получается. Ты двадцать четыре часа отдежурил, и не где-нибудь, а в реанимации, на тяжелейшей работе, где не то что поспать — присесть за сутки некогда. После этого ты бежишь в институт, где от тебя снова требуется внимание, концентрация, значительные интеллектуальные усилия. И вот ты пришел домой. Что сделала бы девушка, которая понимает, как ты живешь? Она покормила бы тебя, отправила в душ и уложила бы спать, при этом отключила телефон, чтобы никакой, даже очень важный, звонок случайно не разбудил тебя. А когда ты отдохнешь, она спросила бы, как прошло дежурство и какие сложные случаи были у тебя, внимательно выслушала бы, обсудила с тобой, при этом точно зная, как правильно реагировать на твои слова о том, что ты ошибся, чего-то не учел, чего-то недоглядел. И радовалась бы твоим удачам. А Лена твоя что сделала? Зная, что ты после суток и после института, она звонит тебе в то время, когда ты, по идее, уже должен крепко спать. И не просто звонит, а морочит тебе голову пустопорожними разговорами по полчаса, вместо того чтобы дать тебе отдохнуть.
В этот момент Сергей вдруг почувствовал, что действительно смертельно устал. Однако ему очень не хотелось, чтобы мама это поняла. Это подтверждало бы ее правоту насчет Ленкиного поведения.
— Да я не устал, я нормальный.
— Ага, — усмехнулась Юлия Анисимовна. — Это сейчас, когда тебе двадцать шесть. А когда ты будешь оперирующим хирургом, и тебе будет сорок, а она не будет давать тебе покоя перед операцией? Ты же видишь, как мы с папой…
— А с чего ты взяла, что я буду хирургом? — перебил ее Сергей.
— Ну как же, мы с папой…
— Вы с папой — это одно, а я — самостоятельная единица. Я не собираюсь становиться хирургом, я буду патологоанатомом. Я говорил вам с папой об этом тысячу раз, начиная чуть ли не с первого курса.
Это было правдой. Насколько Сергей Саблин любил медицину и интересовался ею с самого детства, настолько же он не интересовался людьми и не испытывал ни малейшего желания их лечить. Ему было неловко признаваться в этом и родителям, и однокурсникам, не перестававшим удивляться его настойчивому желанию заниматься патологической анатомией или судебно-медицинской экспертизой. А примерно курсе на четвертом Сергей вдруг отчетливо осознал, что он не только не хочет лечить больных, но еще и не готов их терять. И история с Красиковой и ее мужем еще раз это доказала. Не хочет он иметь свое кладбище. Не хочет он ответственности за чужую жизнь. Отец вообще ни во что не вникал, а вот мама была категорически против профессионального выбора сына и каждый раз объясняла ему, какую глупость он собирается сделать, в надежде на то, что непокорное чадо в конце концов одумается.
