Собрались было сгонять одним днем в Карловы Вары, но Златкина подружка, та самая барменша, с которой все и началось, посоветовала прокатиться на Кутну Гору, посмотреть знаменитую Костяницу, церковь, построенную из человеческих костей в память о жертвах средневековой чумы.
Типа, нельзя в Чехии побывать и это место не посетить.
Странно.
Я в Праге был далеко не впервые и про Костяницу мне слышать доводилось.
Но ни разу там не был.
Ну, и зажегся, естественно.
Парни тоже встрепенулись, – типа, ну, ни фига же себе.
Поехали…
…Мрачное зрелище, доложу я вам.
Особенно меня поразили подвески и светильники.
Из мелких и крупных человеческих костей.
Многие, похоже, из детских.
Бр-р.
Вышли мы оттуда потрясенные и подавленные.
В книжках про такое читать иногда даже прикольно.
Но когда видишь своими собственными глазами…
Не знаю.
Мировосприятие точно меняется.
Иногда – совершенно радикально.
Кто-то, наверное, после таких вещей начинает верить в Бога.
А кто-то – наоборот, перестает.
Когда мы зашли перекусить в первый попавшийся кабачок и случайно накрыли там пятерку бритишей из Лидса, пользоваться этой приятной в любое другое время неожиданностью никому не захотелось.
Да пошли они.
Пусть живут, суки.
До поры до времени.
Нас-то тут, с учетом пары-тройки приблудившихся поляков, десятка три.
Не считать же парней по головам.
И так все понятно.
Но поторопиться стоило.
Во избежание, так сказать.
Я остановил своих поднятой вверх рукой и, криво усмехаясь, подошел к заставленному пивом столику бритишей.
– Hi there, – кривлюсь немного насмешливо. – Did we meet before?
Достал сигарету и демонстративно медленно прикурил.
– We are in unequal position, – продолжаю, – so just pay what you have to and get out of here. Before we get angry.
Из всей пятерки дернулся только один.
Тот самый здоровенный лосяра, с которым мы уже дважды неудачно для его задницы пересекались.
Но его тут же схватил за руки приятель.
Остальные просто кивнули и подняли вверх пустые ладони, поддерживая наше миролюбивое начинание.
Потом что-то быстро подсчитали, бросили на стол кучку мятых купюр и гуськом потянулись к выходу.
Лосяра, правда, подзадержался.
– I remember you, – рычит, – russian asshole!
И ушел следом за остальными.
Я только плечами пожал.
Я тебя тоже люблю, думаю.
Мы с тобой обязательно встретимся, и не раз.
Подумаешь…
Зато настроение-то как сразу улучшилось!
Теперь можно и по пивку, безо всяких мыслей о средневековых ужасах…
…Ночью усталая Злата, прижавшись ко мне всем телом, вдруг предложила поехать пообедать к ее родителям.
Она после поступления в университет снимала небольшую квартирку неподалеку от Вышеграда, у них так принято.
А не рановато ли, думаю.
Но деваться некуда.
Соглашаюсь.
Ладно.
Не свататься же к ним еду.
Так, познакомиться с родителями своей новой девушки.
Нормальное явление.
Ни к чему не обязывающее…
…Вылетали мы с парнями, как я уже говорил, поздно вечером, «Аэрофлотом».
«Чешскими авиалиниями» можно и подешевле добраться – в одну-то сторону, но они летают в Москву по утрам, а какой идиот помчится в выходной день из стылой, но солнечной и прозрачной Праги в слякотную, плотно закрытую толстыми облаками и насквозь пропитанную лужковскими реагентами Москву?
Кроликов в других местах разводят.
На других фермах.
Несмотря на весь наш неподдельный патриотизм.
Чек-аут был в нашей гостинице, как и по всей Европе, – в двенадцать дня.
Поэтому с утра я покидал шмотки в сумку, расплатился за мини-бар кредиткой на ресепшен, закинул сумку в гостиничную камеру хранения, мы вызвали такси и – поехали.
Квартира Златкиных предков располагалась в симпатичном особнячке на одной из тихих улочек Нового Места. Большая, гулкая, чуть пыльноватая, она свидетельствовала о благополучии владельцев.
Предки моей новой девушки явно не бедствовали.
Как они, интересно, отнесутся к знакомству дочери с околофутбольным отморозком, да еще русским в придачу?
Русских ведь такие чехи не просто «не любить» должны.
А тихо ненавидеть.
Посмотрим, посмотрим.
Хотя и плевать, в принципе.
К счастью, у меня не было времени разглядывать обстановку и размышлять над проблемами чешско-российских отношений: тут же появилась уютная пухлая тетка с характерными повадками восточноевропейской прислуги и пригласила нас в гостиную, где уже был накрыт стол.
Стол был, кстати, ничего себе.
Скорее не чешский, а английский.
Или – старосоветский, судя по фильмам об отечественной номенклатурной элите.
Родители моей девушки даже на первый взгляд казались куда более интересными.
Отец – высокий, худой, сутуловатый, сильный мужик хорошо за пятьдесят в строгом дорогом костюме.
И худенькая изящная мама в длинной светлой юбке и темной блузке, с копной длинных пепельных волос – приблизительно того же возраста.
Я бы не возражал, чтобы Злата в возрасте «за пятьдесят» выглядела так же.
Порода, блин.
Хорошо, я догадался чистый серый свитер надеть от «Барберри» и относительно свежие голубые джинсы с белыми кроссовками.
Хотя на фоне этой породистой чопорности видок у меня был все равно, как бы это помягче сказать, – не соответствующий.
Ну, да ладно.
Английский у меня приличный, тут я не подкачаю.
Пусть гадают, откуда мой неистребимый славянский акцент.
…Златка разрушила всю строгость атмосферы, радостно кинувшись маме на шею, а ее отец крепко пожал мне руку и обратился на языке родных до самых печенок осин.
С едва уловимым акцентом.
– Присаживайтесь, молодой человек, где вам удобнее. Или, может, аперитив?
Ага, думаю.
Так вы, господа, похоже, из «бывших».
Понятно тогда, откуда в вашем доме эта знакомая номенклатурная стилистика.
Мне стало легче.
Но от аперитива отказываться не стал.
А то в горле пересохло, пока наблюдал, как Злата с мамой о чем-то по-чешски щебечут, не обращая на нас, мужиков, внимания.
– Не откажусь, – говорю, – только, если можно, – что-нибудь национальное. Недолюбливаю все стандартизированное, в том числе еду и напитки.
Гляжу, папаша смотрит на меня еще более заинтересованно.
Хмыкает, лезет в старинный, темного дерева буфет, достает оттуда пыльную, зеленого стекла бутылку без этикетки и две пузатых хрустальных рюмки.
– Это сливовица, – поясняет, разливая по рюмкам прозрачную коричневатую жидкость, – но не простая. Мой отец такую делал, на хуторе. Его убили в шестьдесят восьмом. Не ваши, свои. За то, что был коммунистом и любил Советы. А мне, студенту, было тогда девятнадцать, и я участвовал в беспорядках с другой стороны, поэтому потом пришлось бежать в Германию. Там я… м-м-м… скажем так, разбогател, женился на Анеле, Златиной маме, и в девяносто втором вернулся сюда, в Прагу. Купил бывшую квартиру родителей, и теперь мы в ней живем. А сливовицу эту покупаю у соседей моего отца, там же, неподалеку от его хутора.
И – смотрит на меня внимательно.
Ждет, как я отреагирую.
Я только плечами пожал.
– Ничего, – говорю, поднимая пузатую рюмку, – особенного. У меня дед по маме почти двадцать лет провел в сталинских лагерях. Профессор, лингвист. Кому он там понадобился – черт его знает. А другой, по отцу, всю жизнь служил в КГБ, хотя особо и не выслужился. Он вполне мог быть среди тех, кто посадил маминого отца. Они всегда обсуждали это, когда садились выпивать вместе. Я тогда маленький был, но хорошо помню их беседы.
Он кивает, тоже поднимает рюмку и улыбается:
– Меня зовут Мартин, – говорит. – У нас не принято звать по отчеству.
– Данила, – отвечаю, – можно Дан или Дэн. Отчеств и я не люблю. Но у нас принято чокаться.
– А вы колючий человек, Дан, – улыбается. – Я и сам такой. А чокаться я умею, потому что работаю с русскими.
– Ну, тогда прозит! – улыбаюсь в ответ, и мы чокаемся.
Сливовица оказывается обжигающе крепкой, градусов под пятьдесят, но удивительно мягкой и вкусной.
Просто отличные ощущения.
Серьезный напиток.
Где-то пониже горла вспухает и начинает медленно скатываться вниз по пищеводу густой, мохнатый, теплый комок, и рука непроизвольно тянется за сигаретами.
Мартин усмехается.
– А вот курить, Дан, у нас можно только в специальной комнате. Пойдемте, я вас провожу.
И говорит что-то по-чешски, обращаясь к Злате и ее маме.
Потом подхватывает одной рукой бутылку со сливовицей, а другой, продолжая улыбаться, указывает мне путь.
– Прошу!
…«Специальная комната» оказалась просторным кабинетом, в котором крепкий мужской запах трубочного и сигарного табака намертво въелся в стены.
Два темно-коричневых кожаных кресла, такого же цвета диван со скомканным клетчатым шотландским пледом, журнальный столик с парой массивных пепельниц и большим сигарным ящиком, небольшой шкафчик, уставленный разнокалиберными бутылками и стаканами.
