Ознакомительная версия.
Снаружи стоял чудный январский день — солнечный, но не жаркий. Зеленели газоны; мимо, наклонившись к коляске, прошла молодая мамаша; две крашеные марокканки гортанно, на всю округу, переговаривались, свесившись из окон противоположного дома. Никому не было решительно никакого дела до его бессмысленного и нелепого страха. Разве что вон тот неопрятный старик и его беспородный, столь же старый и неопрятный пес обратили внимание на неуместную суетливость севиного появления и теперь недоуменно взирали на него от соседнего деревца.
— Проспал, — бросил им Сева, направляясь к машине. — Будильник, понимаете ли…
Старик молчал, не отрывая от него слезящихся глаз, да и пес глядел волком. Сева пожал плечами. Сзади хлопнула дверь парадного. Бурей вылетел разноцветный подросток в бесформенном афро-марокканском репперском прикиде, закинул за спину пестрый рюкзак и вприпрыжку помчался вниз по улице. Уже садясь за руль, Сева усмехнулся на свой давешний беспричинный ужас. Всего лишь проспавший школу мальчишка… это его шаги грохотали сверху. А что до «куда ты?» — так это наверняка мать или бабка не хотели отпускать ребенка без завтрака. У жизни всегда находятся простейшие объяснения нашим глупым страхам. Вот и для детективной ханниной истории со свитком найдется. Точно найдется. Он мотнул головой, отгоняя от себя воспоминание о полоске белой кожи в щели распахнувшегося халата. Хватит. Вернись уже на землю. Погулял и будет. Он завел двигатель и вырулил в узкий проход между машинами. Несмотря на позднее утро стоянка перед домом была забита до отказа. Старик все так же провожал его взглядом.
— Подарить тебе фото, дед? — пошутил Сева, проезжая мимо.
В лице старика что-то дрогнуло, но он снова не ответил, зато пес тявкнул и сделал попытку грозно взрыть землю задними ногами, как это он делал в далекой молодости перед схваткой. Сева кивнул.
— Правильно, псина… — аккуратно лавируя между машинами, он медленно продвигался к выезду на дорогу и попутно бормотал себе под нос, пестуя нарождающееся хорошее настроение. — Я всегда утверждал, что в собаках намного больше человеческого, чем в их хозяевах. Будь здоров, Полканище. Не боись, задирай ногу на каждую пальму, пока задирается. А не станет сил задрать — писай так, вприсядку. Жизнь, брат, это…
Сева поискал наиболее точное продолжение, но не нашел и решил замять для ясности, тем более, что пес остался в сотне метрах позади и уже при всем желании не мог расслышать обращенного к нему поучения. Зато хорошего настроения все прибывало. Если разобраться, то в позднем выезде имелся неоспоримый плюс: пробки на Тель-Авивской трассе к этому времени уже определенно рассосались. Вот только сдвинулся бы куда подальше этот «Террано», так некстати перегородивший дорогу… Сева включил радио и поискал станцию, решительно бракуя новостные каналы в пользу музыкальных. Вот это вроде ничего… Клептон?.. похоже, Клептон…
Он поднял глаза от кнопок приемника — «Террано» все так же торчал на пути, полностью блокируя выезд. Тонированные стекла не позволяли разглядеть, кто там сидел внутри, но кто бы это ни был, сколько можно загораживать дорогу? Всему есть предел… Сева коротко гуднул. Никакого эффекта. Да что это за хамство! Он определенно начинал раздражаться. И так опоздал, а тут еще… Сева снова нажал на клаксон, на этот раз длинно, с подчеркнутым возмушением. Ноль реакции! Открыв окно, Сева высунул голову и крикнул:
— Эй! «Террано»! Будем ехать или как?!
Джип стоял, как прежде, непроницаемо поблескивая темными стеклами.
— Аа-а, черт бы тебя побрал совсем!.. — матерясь на затейливой смеси русского и арабского, Сева выскочил из машины и побежал к «Террано». — Эй! Мать твою… Эй!
Еще не подойдя к джипу вплотную, он услышал завывающие звуки восточной музыки. Чертовы арсы…
— Эй!
Тонированное стекло плавно опустилось. На Севу смотрела пара абсолютно пустых глаз. Их обладатель был черен волосом, лицом и, очевидно, сердцем. Плюс ко всему, он выглядел совершенно обдолбанным.
— Что ты кричишь, тварь русская? — черный говорил тихим свистящим шепотом. — Тебе что, жить не хочется?
Он выбросил вперед руку и, ухватив Севу за отворот куртки, резко притянул к себе. Сева чуть не упал от неожиданности. Теперь он стоял, поневоле прижавшись к гладкой дверце «Террано». Кроме черного в машине были еще двое: улыбающийся гнилозубый шпаненок на переднем сиденье и увешанная золотом знойная брюнетка на заднем — оба такие же обдолбанные, как и их водила.
Брюнетка с видимым трудом сфокусировала на Севе разбегающиеся глазки и хихикнула.
— Не хочется… зачем такому жить, Сасон? У него и крови-то нету.
— А вот мы проверим… — так же тихо пообещал Сасон и вдруг заверещал, выкатив белки и напрягая жилы на смуглой, поросшей курчавым волосом шее: — Убью пидара! Убью! Убью! Чтоб знал, падла!.. Бенда! Бенда! Бенда, маньяк, я с тобой разговариваю!
— Ну? — лениво откликнулся гнилозубый Бенда, не стирая с лица все той же бессмысленной улыбки. Он явно витал в очень дальних мирах, до которых было нелегко докричаться.
— Гну! — передразнил Сасон, не сводя с Севы сумасшедших глаз, в которых дергались булавочные зрачки. — Зарежь гада. Прямо сейчас! Быстро!
Брюнетка хлопая в ладоши, запрыгала на заднем сиденье. Сева дернулся, но черный держал крепко. «Уйдете — погибнете сразу»… он снова рванулся — впустую. Сасон выпрастал из окна вторую руку и еще более закрепил свою и без того крепкую хватку.
— Да ну… — Бенда отрицательно покачал головой. — У меня и ножа-то нету.
— В бардачке, в бардачке… — пропела сзади брюнетка. — Давай скорее, Бендале, уйдет ведь, сволочь…
Гнилозубый покопался в бардачке и вытащил оттуда выкидной нож-бабочку.
— Да это ж мой, — сказал он удивленно. — Откуда?
— Твой, твой, — нетерпеливо выкрикнула брюнетка, начиная терять терпение. — Ты че, совсем дурной? Ты ж его сам туда положил, от шмона, когда в клуб заходили. Да ты будешь его резать или нет, астронавт хренов? Сасон, миленький, держи пидара крепче, уйдет ведь!
— Не уйдет… — зловеще прошептал черный.
— А уйдет — догоним, — засмеялся Бенда и, распахнув дверцу, с неожиданной легкостью выпрыгнул наружу.
Сева с отчаянием огляделся по сторонам: вокруг не было видно никого, кто мог бы помочь. Гнилозубый, поигрывая ножом, обходил капот. Как глупо, Господи, как глупо… «Уйдете — погибнете сразу»… чертова Кассандра! Ну делай же что-нибудь, идиот! Ведь зарежут, зарежут, как барана! Совершенно неожиданно для самого себя он вдруг наклонился и вцепился зубами в поросшее черным волосом запястье. Сасон взвыл и отдернул руки. Отшатнувшись, Сева сделал несколько неверных шагов и бросился наутек. Ему казалось, что он почти не продвигается вперед, как во сне.
— Стой, гад! — Бенда несся за ним, размахивая ножом.
Мимо промелькнули слезящиеся глаза старика; Сева отшвырнул ногой истерически гавкающую собачонку, влетел в парадное и бросился вверх по лестнице. Снизу хлопнула дверь — его продолжали преследовать и здесь! Только бы успеть, только бы… Он потянулся к звонку издали, еще с низа лестничного марша, но звонить не пришлось. Ее дверь распахнулась заранее, будто ждала и захлопнулась за его спиной немедленно, будто знала, что больше ждать некого. Сева прислонился плечом к стене. Он задыхался, во рту стоял неприятный привкус чужой крови, на языке ощущались налипшие волоски… Сева вспомнил смуглое волосатое запястье, и ему стало дурно. Кто-то пробежал по лестнице вверх, затем вниз… завыла полицейская сирена.
— Я же вас предупреждала… зачем вы?..
Ханна стояла перед ним, завернувшись в большое махровое полотенце, босая и мокрая — какая была, когда в отчаянной спешке выскочила по неведомому наитию из ванной, чтобы открыть ему дверь. С ее волос стекали капли воды, она ежилась от холода и с хлюпаньем переступала по мокрому полу. Он сделал шаг вперед и, схватив ее в охапку, прижал к себе.
— Ты меня раздавишь… — сказала она со смешком.
Полотенце развязалось, его руки скользили по гладким изгибам спины, ягодиц, бедер. Он провел губами от плеча к шее и выше, и нашел ее рот, ее припухшую губу, созданную для целования… но не сразу, нет, а вот так — легкими, нежными касаниями губ и языка, вокруг, вокруг, до головокружения, до дурмана.
— Кровь, — сказала она хрипло. — У тебя вкус крови на языке…
— Ага, — подтвердил он, поднимая ее на руки. — По дороге к тебе я откусил кусок от волосатого чудовища.
— Зачем? Я ведь обещала тебе завтрак.
— Потом. Потом. Потом.
Потом был слишком долгий переход в спальню, с губами и ладонями, стонущими от вынужденного безделья, и слишком долгое освобождение от слишком многой одежды, и томительная, тягучая, отчаянная пауза перед тем, как два вытянувшихся рядом и еще разъединенных тела прижмутся, вожмутся друг в друга по всей слишком большой длине, по всей слишком обширной площади, тоскуя каждой необъятой клеткой, каждым сиротливым кусочком, оставшимся без своей доли ласки, без быстрого и требовательного бега пальцев, без трепещущего языка, без размазанных по коже губ, без касания, сплетения, сжатия, объятия, встречи. Без тусклого блеска полузакрытых, невидящих, обращенных в небытие глаз, без судорожного дыхания из гортани в гортань, без невнятного шепота, без грохота крови в висках, без слипшихся старательных животов, без невидимой, вибрирующей на грани невозможности точки, в которую, как в море, стекается в итоге все это — и сплетенные руки, и губы, и мечущиеся бедра, и отяжелевший язык — все, без остатка.
Ознакомительная версия.
