Паровоз был черный, как все паровозы, и если разобраться, то мое пианино тоже черного цвета, возможно, паровоз символизировал пианино. Не следует так говорить, ведь пианино – это мой хлеб, но все равно я его ненавижу.
Поразительно, насколько разные чувства может вызывать один и тот же человек, или вещь, или место. Я ненавижу нашу жалкую комнатушку, разделенную перегородкой, когда, например, на уроке сольфеджио ученик отвлекается, услышав, как мама за перегородкой открывает тумбочку, достает шлепанцы и бросает их на пол, невольно давая понять, что сейчас она встанет и пойдет разжигать огонь для мате. Дети словно знают, как это действует мне на нервы, и пока в печке не затрещат дрова, не возобновляют упражнение. Так вот, в этом случае я проклинаю нашу комнату, но если думаю о ней, скажем, на улице, попав под дождь, она кажется мне надежным укрытием, так я боюсь вымокнуть и простудиться. Но это не очень удачный пример, лучше взять Тото, чтобы пояснить мою мысль.
Тото способен раздражать меня как никто другой. С какой самонадеянностью судит этот мальчик всех и вся, несмотря на свои пятнадцать лет. Я прямо ненавижу его, когда он критикует людей, только и думающих о том, чтобы поесть, поспать и купить машину. Его возмущает, что никто не читает, а он прочитывает чуть не по книге в день, что никто не слушает музыку. Он ни с кем не гуляет, ни с кем не дружит в Вальехосе, потому, мол, что здесь не с кем говорить. Я, видимо, составляю исключение, так как он каждый вечер заходит ко мне поболтать. Но меня он тоже критикует за то, что мне нравится музыка романтиков, не знаю уж, кто ему внушил такую ненависть к Шопену. Может, теперь в Буэнос-Айресе это модно.
Но отчасти я сама виновата, все не решусь сказать ему, что охотно поменялась бы с любой здешней обывательницей. Поразительно, но каждый раз, как я собираюсь сказать это, что-то меня останавливает. Я поменялась бы с любой обывательницей, чтобы иметь свой дом, радио, ванну и не слишком грубого мужа, более или менее сносного. Машина меня не волнует. Ну а если бы раз в году я могла ездить в Буэнос-Айрес на приличную оперу или театральный спектакль, я была бы более чем счастлива.
Правда, с другой стороны, мне иногда бывает жаль Тото, а значит, я отношусь к нему с нежностью. Например, когда Пакита пришла и сказала, чтобы я избегала Тото, потому что он дрянь. Она, конечно, рассказала правду: однажды вечером по дороге из кино Тото разговорился с женихом Пакиты – он иногда болтает со студентами. И Тото рассказал ему, что много лет назад Пакита путалась с Раулем Гарсией, и так далее и тому подобное. Жених сказал Паките, что прошлое его не волнует, но чтобы она больше с Тото не разговаривала и домой к нему не ходила. Конечно, Тото зря так сказал, но ведь мальчик ревнует Пакиту, не хочет, чтобы та выходила замуж, они же очень дружили, я это прекрасно понимаю, и если бы не годы, сдерживающие мои порывы, я, встретив, к примеру, мать жениха, когда она гостила в Вальехосе, возможно, не утерпела бы и сказала ей, что в этом городе есть женщины получше Пакиты, более зрелые, более тонкие, допустим, некоторые бывшие мои ученицы, они могут наполнить ее дом радостной музыкой. Уже то, что такой умный мальчик, как Тото, вынужден был унизиться до сплетни, доказывает, что ему, бедняжке, очень скверно, я по себе знаю. Кстати, ужасно любопытно, что это за русская девочка; Тото очень требовательный, и его избранница должна быть выше всяких похвал. Только он не показывает мне письма, и это наводит на мысль, что он, наверное, все выдумал.
Короче говоря, иногда Тото раздражает меня, а иногда вызывает жалость. А бывает, что ни то, ни другое, он становится совершенно мне безразличен, как чужой, особенно если несет сущий вздор, точно безумец. На днях произошло следующее. Он держал в руке «Безумца» Чехова [7], и я спросила, о чем там, хотела проверить, понял ли он. Я этого никогда не читала, но знаю, что там про одного больного, помещенного в лечебницу для туберкулезных, и я не стала читать, мне не нравятся грустные книги. Ну вот, и он принялся рассказывать, что дело происходит в России, и один молодой человек влюблен в девушку из столицы, ему очень одиноко в своей деревне (тут я кое-что уже заподозрила), и как-то в сумерках он, томясь от одиночества, подкарауливает на площади соседскую служанку, которая каждый вечер носит остатки ужина к себе домой, а живет она далеко за площадью. И, повстречавшись с ней, юноша заводит разговор, он знает, что нравится служанке, которая всегда заглядывается на него, и провожает ее в темноте до ворот хозяйского дома. Там в кромешной мгле он целует молоденькую служанку, и хотя все его мечты о первой женщине связаны с образом далекой возлюбленной, его охватывает страстное желание обладать служанкой. Та вначале отказывается, и он принимается ласкать ее то нежно, то грубо, пытаясь соблазнить. Но странное дело: юноша ничего не чувствует, касаясь тела девушки кончиками пальцев, он не ощущает прикосновения, словно пальцы его из воздуха. Целый час он проводит со служанкой и на другой вечер приходит опять, но все повторяется сначала. Тогда он подносит зажженную спичку к указательному пальцу – проверить, что почувствует, обжигается и кричит от боли. Люди слышат крик и распускают слух, что юноша сошел с ума, все говорят об этом со злорадством, довольные, что в городе завелся сумасшедший.
Тогда юноша собирается уехать к далекой возлюбленной и покончить с кошмарами. Он пишет ей о своем намерении и уже, связав в узелок вещи, готов тронуться в путь, когда получает от нее письмо; она сообщает, что не ждет его, ибо выходит замуж за другого. Это последний удар, и герой сходит с ума, так что движимые злобой односельчане невольно оказались правы. На этом – конец.
Ну кому нужна такая ложь? Не понимаю, зачем мальчик, у которого все в жизни есть – или будет, забивает себе голову глупостями вроде пальцев из воздуха и прочей ерундой, выдумывает иной, безрадостный сюжет для рассказа, и без того весьма грустного. Это и вызывает во мне безразличие к Тото, отчужденность, словно мы говорим на разных языках. Верно, что отрочество – пора неуравновешенности.
Ну вот, вижу, я забыла объяснить, что натолкнуло меня на эти мысли. А дело было так. Вчера, в воскресенье, приходит ко мне Тото и говорит, что их радио свободно: матч «Ривера» отменили и отцу оно не нужно. Значит, есть прекрасная возможность послушать воскресную трансляцию оперы из театра «Колон», это единственная передача из «Колона», которая идет на коротких волнах, и ее можно принимать в Вальехосе. Так вот, транслировали дневной спектакль «Трубадура», и пел сам Бениамино Джильи. Слышно было превосходно, точно мы сидели в самом театре, я уже много лет не слышала прямой трансляции из оперы. Первый акт был чудесен, но в начале второго акта вошел сеньор Касальс и сказал, что с «Ривером» все уладилось и сейчас начнется репортаж. При этом он не переставал улыбаться, но нам пришлось уйти, чтобы уступить ему место, мы прошли из гостиной во двор, потому что мама Тото хотела нарвать для меня цветов, и там его братишка играл в железную дорогу. Красивая и очень дорогая игрушка. Поезд ходит по кругу, проезжая через станции, мосты и переезды, и при этом зажигаются разноцветные огоньки.
Да-да, огни сами зажигаются перед маленьким поездом: красные – в случае опасности, зеленые – когда путь свободен, и желтые – еще для чего-то; так же и я, думая о Тото, который либо ругает мещан, либо разоблачает Пакиту, либо выдумывает глупости про пальцы из воздуха, попеременно чувствую к нему то ненависть, то нежность, то безразличие.
Сегодня я решила сходить в кино, но, к счастью, задержалась с уроками и не пошла, и слава Богу, ведь если в зале мало народу, приходится два часа мерзнуть, а сядешь возле печки – потом на улице можно простудиться.
Все актеры в фильме незнакомые, меня просто привлекло название: «Сладострастие». Для меня это все равно что назвать фильм «Атлантида» или «Эльдорадо» – нечто многообещающее, но совершенно неведомое. Если разобраться, слово «сладострастие» всегда казалось мне несколько сомнительным, утрированным, оно обозначает нечто реальное, но не очень существенное. Ну что такое сладострастие? Минутная глупость какой-нибудь служаночки, отдавшейся хозяину.
Однако если подумать, то не мне об этом судить, я не могу говорить о том, чего не знаю. Да и стоит оглянуться вокруг, как я увижу, что каждый день здороваюсь с целой кучей сладострастников. Взять хоть соседей, и уже будет предостаточно. Делию, к примеру. По-моему, один только муж не знает, что она спит с половиной города. Теперь вот с Эктором – юноше путаться с замужней женщиной!
Но что же я такое сегодня пишу? Сплетни чистейшей воды. Хватит, если путного сказать нечего, лучше уж помолчать. И скверно, что я взялась их судить, да-да, очень скверно; чтобы судить их, я должна быть такой же, как они, то есть здоровой. В сладострастии есть, наверное, что-то ужасно притягательное для людей с хорошим здоровьем, я даже толком не знаю, что означает «сладострастие», – скорее всего то, что чувствуешь, когда кровь бурлит, когда у тебя нет астмы и ты хорошо питаешься, особенно ешь много мяса и фруктов, а это самые дорогие продукты.
