Он стоит на месте и недолго смотрит на меня, после чего подозрительно осматривает комнату. Я не подымаю голову, избегая зрительного контакта, пытаюсь совладать с дыханием. И молюсь о том, чтобы он не смог услышать, как колотится мое сердце.
— Ежкин кот! — слышится голос Люка в ухе. — Он там? Я даже не видел, как его машина заезжала в гараж. Что ты собираешься делать?
Мне хочется прошептать в ответ, что визжанием в мое ухо делу не поможешь, но, очевидно, об этом не может быть и речи.
— Что ты здесь забыла? — спрашивает он своим суровым, гнусавым французским акцентом.
Нацепляю выражение недалекой глупышки и указываю рукой вглубь комнаты.
— Я убираться в комнате.
Я бы сейчас на все пошла, лишь бы в руке оказалась метелка из перьев. Или хотя бы флакон с универсальным очистителем. И очень надеюсь на то, что он не понимает, как тяжело убирать комнату пустыми руками.
Он продолжает смотреть на меня, его глаза прожигают дыру на макушке моей головы.
Пожалуйста, поверь мне, молчаливо умоляю я. Пожалуйста.
— Я ведь сказал горничным, что не желаю здесь никого видеть, — наконец говорит он, и я чувствую, как вдыхают легкие.
— Мне очень жаль, — извиняюсь я, проносясь мимо него к двери. — Это мой первый день, сэр. Я не допускать ту же ошибку больше.
Он позволят мне уйти, но не отрывает от меня глаз, пока я быстро иду по коридору к входной двери. Делаю вид, что взбиваю подушки на диване, пока не замечаю, как он исчезает за дверью своего кабинета.
Затем я на цыпочках прохожу прихожую, тихонько проскальзываю через входную дверь и мчусь на всех парах к машине Люка, молясь о том, чтобы месье ЛяФлер не заметил пустую картонную папку в нижнем ящике или две разогнутые скрепки на полу до тех пор, пока мы не уедем.
Уже стемнело к тому времени, как мы подъезжаем к офису моего отца в центре города. Люк паркует машину и тянется, чтобы отстегнуть ремень безопасности, но я кладу руку поверх его. Он смотрит на меня с любопытством.
— Ты не против подождать в машине? — спрашиваю у него. — Мне нужно сделать это самой.
Он кивает, но не убирает свою руку. Она прочно остается под моей.
— Конечно.
— Ты уверен, что он увидит договор до собрания акционеров? — спрашиваю я.
— Да, — заверяет меня Люк. — Если ты оставишь его на столе, то с уверенностью могу сказать, он увидит его как только придет утром на работу.
Прикусываю губу.
— Ладно, хорошо.
Быстро сжимаю руку Люка, затем беру в руку документы и открываю дверь машины. Спешу через автостоянку к лифту.
Использую ключ-карту Люка, чтобы открыть дверь в приемную, и еще раз, чтобы попасть в кабинет моего отца.
Нахожу блокнот с логотипом «Ларраби Медиа» и вырываю первую страницу. Царапаю по-быстрому записку, убеждающую моего отца внимательно прочесть эти документы, прежде чем принимать окончательное решение насчет слияния. После чего прикрепляю скрепкой записку к кучке документов, что украла из кабинета ЛяФлера, и кладу их на стол, прямо поверх его клавиатуры, где он их точно заметит, когда придет сюда следующим утром.
И теперь мне пора уходить.
Но вот загвоздка: мои ноги не двигаются. Я замерла на месте, а мои глаза приклеены к улике, которую, рискнув всем, я пыталась раздобыть.
Мой отец стольким пожертвовал ради этой компании. Включая время, отведенное для семьи. Для жены. Меня. Он даже сдал меня прессе, только ради блага этого слияния.
Его никогда не было рядом. Он постоянно разъезжал по командировкам. Иногда складывалось такое впечатление, что «Медиа империя Ларраби» всегда была его истинной любовью, его настоящей страстью, тогда как все мы были просто брошенными хобби. Полусобранными моделями самолетов, оставленными в гараже в качестве пылесборников.
Так с чего вдруг я пытаюсь сберечь что-то подобное? Почему несусь сломя голову, лишь бы убедиться, что он не потеряет контроль над компанией?
Каким местом я, блин, вообще думаю?!
С тех самых пор, как увидела ту фотографию ЛяФлера в журнале и поняла его план, я испытывала какой-то безумный порыв стать героем и совершить подвиг. Победить злодеев и спасти девицу в беде (в данном случае — работу своего отца).
Я даже не особо задумывалась над тем, что будет, не покажи я ему эти документы. Если я просто по-тихому верну их обратно в передник униформы и сделаю вид, что ничего из этого никогда не происходило. Если позволю завтра акционерам проголосовать «за», как и планировалось.
Я прекрасно знаю, что будет. Мой отец порекомендует слияние, акционеры проголосуют, и сразу же после подписания контрактов Правление проголосует за его увольнение.
Мой отец останется без работы. И не какой-нибудь там работы, а работы, благодаря которой он увиливал от отцовских обязанностей. Работы, которая мешала возникновению реальных отношений между мной и Ричардом Ларраби.
Если мой отец настолько слеп, чтобы увидеть, что эта компания разрушила его семью, тогда, может, кому-нибудь стоит показать ему. Тыкнуть носом. И, может, этим самым кем-то должна быть я.
Медленно тянусь вниз и сжимаю бумаги в руке, удивляясь тому, насколько тяжелее они кажутся теперь, когда на них повесили такой груз ответственности.
Завтра все это может закончиться.
Возможно, во всей этой плохой ситуации получится найти что-то хорошее. Как с теми пятидесяти двумя работами, к которым принудил меня отец. Возможно, если посмотреть на это с подобной точки зрения, то можно увидеть, что хорошее зарыто где-то глубоко под всеми валунами и хаосом плохого. Я смогу вернуть своего отца, просто утаив от него эту информацию. Я могу уничтожить единственное, что не дает ему сблизиться со мной. Со всеми нами.
Если бы я никогда не согласилась на эту кажущуюся бесконечной серию низкооплачиваемых работ, то не подслушала бы разговор между ЛяФлером и его сторонниками. Может, это был какой-то грандиозный план Вселенной, созданный с целью показать мне выход. Показать свет в конце туннеля.
И теперь все, что мне остается — идти к нему.
Но как бы отчаянно я ни хотела в это поверить, кое-что не сходилось. Как для послания Вселенной уж больно оно выглядело обманчиво. Разве сообщения Вселенной не должны быть ясными и неподкупными?
Удержание этой информации от моего отца просто для того, чтобы он был рядом в моей жизни, было ничем иным, кроме как пресловутой махинацией. Мне ли не знать об этом. Многие годы я пользовалась этим навыком.
С другой стороны, может, таким образом Вселенная старается доказать мне, что я все еще желаю свет в конце туннеля. Что меня все еще заботит его наличие. Что я еще не сдалась.
Может, настоящее хорошее состоит в понимании того, что хотя у меня есть пятьдесят две причины ненавидеть своего отца, мне нужна только одна причина любить его.
И, возможно, эта причина не значится в списке. О ней не написано в книге. И ей не посвящена статья журнала. Может, эту причину нельзя опубликовать, как удаленную главу из истории моей жизни. Или, что еще лучше, главу, которую еще даже не написали.
И я точно знаю, что хочу увидеть в той главе. Кем меня должны запомнить.
Девушкой, которая спасла работу своего отца, несмотря на все причины, склоняющие ее этого не делать.
Потому что именно так поступают члены семьи.
Люк заезжает на подъездную дорожку моего дома и выключает зажигание.
— Могу ли я проводить тебя до двери? — спрашивает он, чем вызывает у меня улыбку.
Не думаю, что кто-нибудь когда-либо раньше задавал мне такой вопрос. Он казался таким старомодным и милым. Но опять же, по сути Люк таким и был. Просто прежде я этого не замечала. Я была слишком сосредоточена на его недостатках. Недостатках, которые, вот неожиданность, даже не могу вспомнить.
— Конечно, — говорю я и выхожу из машины.
Мы идем молча. Слышны только наши шаги по тротуару. Тишина заставляет меня волноваться. Мне хочется сказать ему что-нибудь, но впервые с момента нашего знакомства у меня не находится слов.
В чем я уверена, так в это в своем желании: чтобы расстояние от подъездной дорожки до входной двери было в сотню раз длиннее, потому что мы доехали слишком быстро, и я ловлю себя на мысли о том, что хочу попросить его остаться.
Я тянусь к дверной ручке, но останавливаюсь, почувствовав, как его теплые пальцы накрывают мою руку.
— Подожди, — говорит он, аккуратно отводя мою руку от двери и свободно держа ее в своей. — Хочу кое-что сделать.
Подымаю глаза и встречаюсь с ним взглядом. Кажется, словно его карие глаза сверкают на фоне прожекторов, освещающих лужайку.
