— Тогда где он? — с мольбой спрашиваю я. — А знаешь что... не важно, сама поведу.
Я разворачиваюсь в сторону гаража прямо в тот момент, когда открывается парадная дверь и в фойе заходит мой отец.
Я восемнадцать лет прислушивалась к тому, как входит (и выходит) мой отец. Можно даже сказать, что я вроде как эксперт в этой области. Ученый по данной проблематике. Если бы в университете преподавалась дисциплина по его уходам и приходам, то у меня была бы должность профессора на постоянной основе.
Именно поэтому я сразу улавливаю едва различимую разницу в том, как он входит в комнату сейчас. Почему-то в его походке больше спокойствия. Между шагами проходит больше времени. И в ритме этих шагов более глубокий резонанс.
— Пап! — наконец удается сказать мне, но не тем голосом, каким был прежде, а его надломленной и побитой версией. — Ты прочел мою записку? И документы, которые я оставила на твоем столе?
— Прочел, — отвечает мой отец ровным и неторопливым тоном. — И предпочел их проигнорировать.
Так и знала. Он мне не доверяет. Думает, я в игры играю. Но это не так. Впервые за всю свою жизнь я честна на сто процентов.
— Лекси, — говорит он спокойно, невзирая на то, что видит, в каком состоянии мои расшатанные нервы, — думаю, нам стоит поговорить.
— Нет! — в отчаянии кричу я в ответ. — На это нет времени. Тебе нужно вернуться в офис. Поговорить с ЛяФлером. Он пытается украсть твою работу!
— Лекси, — повторяет мой отец, на этот раз более требовательно. В его голос внезапно возвращается тот знакомый властный тон. Он указывает рукой в сторону гостиной. — Присядь, чтобы я мог объясниться.
Я достаточно хорошо знаю этот тон. С ним не стоит спорить, поскольку никогда не победишь. Ты просто будешь впустую крутить колесами как грузовик, застрявший в грязи, пока не закончится бензин.
Так что со вздохом я иду в гостиную, несколько раз оглядываясь через плечо, дабы убедиться в том, что мой отец все еще следует за мной. Что он не исчез таинственным образом через парадную дверь, не сказав и слова, как призрак, коим всегда был в этом доме.
Я нерешительно присаживаюсь на край дивана, но мой отец решает постоять. А точнее, порасхаживать по комнате.
Он мерит комнату длинными, неровными шагами, без перестану потирая по подбородку пальцами.
Я в потрясенном состоянии наблюдаю за этим странным, необычным поведением, пытаясь понять, в чем дело. На это у меня ходит несколько секунд. И когда до меня доходит, я чуть не соскальзываю с края дивана.
Мой отец нервничает.
— Брюс сказал мне, что ты к нему приходила, — говорит он.
В моей голове проясняется. Так вот из-за чего все это? Он вышел из себя, потому что Брюс предал его секрет?
— Пап, — быстро вставляю я, — не злись на Брюса. Я сама обо всем догадалась.
— Я не злюсь, — быстро отвечает мой отец. А затем он действительно разражается смехом. Даже не вспомню, когда в последний раз слышала его смех. Ну, в те моменты, когда поблизости не было камер, чтобы это задокументировать и транслировать по миру.
Смех заканчивается так же быстро, как и начался. И в одно мгновение лицо моего отца становится вновь серьезным.
— Брюс был прав, — решается заговорить он. — Мне стоило рассказать правду о вашей матери. С моей стороны было неправильно скрывать от вас.
Это признание делает меня очень тихой. И очень неподвижной.
Я не так поняла?
Я только что все правильно расслышала?
Будто читая мои мысли и отвечая прямо на мой вопрос, он продолжает:
— В своей жизни я наделал много ошибок, Лекси. Некоторые были серьезнее других. Но я научился жить с этими ошибками. И за них несу полную ответственность.
Я не смогла удержать рот закрытым. Он открылся сам по себе.
Какая муха его укусила?
Мне так хочется осмотреться по сторонам, чтобы заметить операторов или репортера. Потому что мой отец делится чем-то личным только в единственном случае: когда знает, что его снимают.
— Но самой моей огромной ошибкой, — продолжает он, — самым огромным сожалением в моей жизни было то, что я не оказал вашей матери ту помощь, в которой она так нуждалась.
Я начинаю качать головой.
— Пап, — молю я. — В этом не было твоей вины. Брюс рассказал мне всю историю. Ты пытался оказать ей помощь. Ты отправил ее на реабилитацию. А больше ты бы ничего не смог...
Но он подымает руку, чтобы прервать меня:
— Пожалуйста, позволь мне закончить.
Я замолкаю. Но только потому, что боюсь: если не сделаю этого, то момент будет упущен навсегда. Как знать, когда в следующий раз мой отец решится открыться? Может, это как в случае с теми причудливыми парадами планет, которые случаются раз в пять миллиардов лет. Поэтому уж лучше вытащить свою задницу на улицу и посмотреть на небо.
— Я отправлял ее на реабилитацию, — признает мой отец. — Много раз. В самые лучшие клиники. Но, как я для себя выяснил, это не та помощь, которая ей действительно была нужна.
На моем лице замешательство.
— Пойми меня, Лекси, — продолжает он. — Я начинал с нуля. Моя семья росла без ничего. Мой отец был лодырем и не мог удержаться ни на одной работе. Я поклялся, что никогда не стану таким. Я думал, что лучший способ проявить себя хорошим мужем — это работать. Так я и делал. Постоянно. И чем больше я работал, тем хуже становилось вашей матери. До меня даже не дошло вовремя, что больше всего она нуждалась в том, чтобы ее муж каждую ночь возвращался домой.
Он прекращает ходить и наконец присаживается рядом на диван. Но я не могу взглянуть на него. Поэтому смотрю на пол.
— После ее смерти мои причины отгородиться изменились. Это стало скорее механизмом выживания. Я винил себя в ее смерти, и эта вина была настолько несметной, что я даже не мог посмотреть в глаза своим детям. Особенно тебе, Лексингтон.
Я быстро подымаю голову и поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него.
— Мне? — повторяю я в неверии. — Почему?
В глазах моего отца столько мягкости, сколько я не видела прежде. Как в небесно-голубом отражении двух луж, оставленных после ливня.
— С каждым днем ты становишься все больше на нее похожа, — тихо бормочет он. — Даже не представляешь, как тяжело было смотреть на тебя, зная, что я забрал у тебя мать.
— Это не так, — спорю я, но в горле встает ком, и мне приходится ограничиться только этой фразой.
— С той аварии несколько месяцев назад, — поясняет он, — я много раздумывал о работе и компании и о том, чего это будет стоить в конце концов. С меня хватит сожалений в жизни. Я не могу потерять тебя так же, как потерял ее. — Он замолкает на некоторое время, чтобы ослабить галстук и перевести дыхание. — Вот почему сегодня я подал в отставку.
Уходит несколько секунд, чтобы полностью переварить его слова. И как только мне это удается, я ракетой срываюсь с места.
— Ты сделал что?
— Ушел с поста Генерального директора «Медиа империи Ларраби». Заявление вступает в силу незамедлительно. Я отошел от дел. Паскаль ЛяФлер займет мое место в качестве главы компании.
— Но з-з-зачем ты так поступил? — заикаюсь я. — После всего, через что я прошла, чтобы спасти твою работу.
Он улыбается. Это деликатная, неуловимая улыбка, которая в то же время касается его уставших глаз, придавая им крошечный проблеск жизни.
— Именно поэтому.
Смотрю на него озадаченно.
Мой отец поясняет:
— Каждое решение, которое я принимал для этой семьи, было эгоистичным. Корыстным и касающимся моих собственных интересов. По этой же причине я никогда не мог полностью осуждать тебя в бесчисленных эгоистичных поступках, которые ты совершала, пока росла. Поскольку знал, что этому ты научилась непосредственно от меня. Но то, что ты сделала для меня и моей компании, было настолько бескорыстным, что я понял — ты ни за что не могла научиться этому у меня. Это ты освоила сама. — Он смолкает и делает глубокий вдох. — И это то, чему мне определенно стоит у тебя поучиться.
— Так что выходит? — спрашиваю я, все еще пытаясь осмыслить новую информацию. — Ты просто... покончил? С работой? Уходишь в отставку?
— Не совсем, — отвечает он. — Я буду работать в роли советника для компании. Но это существенно сократит мои рабочие часы и у меня появится гораздо больше свободного времени.
— Для чего? — спрашиваю я.
Он обводит комнату взглядом, словно впервые видит ее.
— Ну, для начала — для этого.
Сбитая с толку, я следую за его взглядом, чтобы найти ответы.
— Для того чтобы разговаривать с моими детьми, — поясняет он. — Проводить с ними время. Быть рядом.
Теперь внезапно и я с тем же успехом вижу эту комнату, словно впервые. Весь дом, на самом деле. Пытаюсь представить, каково будет жить с отцом под одной крышей, ходить по одним коридорам, спать в комнате через две двери от его. Но, если честно, просто не могу это вообразить. Эта идея слишком далека и непонятна. Как иностранный язык, который я не могу понять и уж тем более говорить на нем.
