Роза посмотрела на мать. Одри сидела совершенно неподвижно, устремив взгляд на колючий букет отточенных карандашей, торчавший из вазочки на столе врача.
— Что, собственно, вы предлагаете? — задала вопрос Роза.
— Итак, у нас есть выбор. — Доктор сложил ладони домиком. — Джоел никогда письменно не отказывался от «воскресительных» методов лечения, а значит, решать за него придется вам. Родственники некоторых больных в подобной ситуации предпочитают воздерживаться от антибиотиков, предоставляя действовать естественным силам организма. Можно также отказаться от искусственного кормления…
— У Джоела пролежни! — воскликнула Одри. — У моей мамы тоже были пролежни. Но никто не предлагал ее за это убить.
— Разумеется! Но возможно, я не совсем ясно выразился. Пролежни — лишь одна из внушительного набора серьезных проблем, с которыми столкнулся Джоел.
— Из-за вас у него появились эти чертовы пролежни, а теперь вы используете их как предлог… чтобы истребить его!
— Хорошо, — торопливо сказала Роза, — мы подумаем. И мы ценим вашу прямоту, доктор. А теперь нам лучше пойти и обсудить то, что вы сказали, с другими членами семьи.
— Их не устраивают выплаты по страховке Джоела, им мало, — сообщила Одри, как только они вышли из кабинета Краусса. — Поэтому они и хотят от него избавиться, чтобы освободить место для кого-нибудь более прибыльного…
Роза мрачно смотрела прямо перед собой.
— Послушай, чего они хотят — это их дело. Вопрос в том, чего хотим мы? И самое важное, чего хотел бы папа? Ведь если у него нет реального шанса поправиться…
— У-у, вот куда тебя занесло. Насмотрелась фильмов про зомби? Полагаешь, мы должны его просто убить?
— Прекрати, мама! Ты не единственная, кто его любит. Нам всем тяжело. Но с таким качеством жизни, как у него…
— Откуда ты знаешь, какое у него качество жизни? Сумела проникнуть в его мозг? Я читала книгу о людях в состоянии комы, в ней приводится куча доказательств в пользу того, что такие больные видят красочные сны, очень похожие на жизнь. По-твоему, сны — сущая фигня? Да кто ты такая, чтобы судить об этом?
— Ох, мама.
— Что — «мама»? Я не вру. Почитай книжку, если не веришь.
— Он пребывает в вегетативном состоянии. Растениям не снятся красочные сны.
— Ладно, спасибо за поддержку. Огромное херово спасибо. Мне стало намного легче.
— Я и не стремилась поднять тебе настроение. Я лишь стараюсь понять, что лучше для папы.
— А я, значит, не стараюсь? Ты на это намекаешь? — Забросив сумку на плечо, Одри зашагала по коридору.
— Ты куда?
Одри неопределенно махнула рукой:
— Не знаю. Скоро вернусь.
В ожидании возвращения матери Роза сидела в палате отца и перебирала диски, скопившиеся в его шкафчике. Раньше, когда Джоел только впал в кому, Одри постоянно требовала, чтобы ему включали музыку. Но надежда на то, что знакомый аккорд или любимая мелодия заставит его сознание встрепенуться, давно угасла, и в последнее время диски доставали редко. Роза хмуро читала названия: «Последние песни» Штрауса, «Луис и Элла», «Арета Франклин поет госпел», «Страсти по Матфею», «Коронационные гимны» Генделя… Роза улыбнулась. Однажды они с отцом жутко разругались из-за этих гимнов. Она обвинила Джоела в том, что он наслаждается «реакционной» музыкой, прославляющей монархию.
— Но, лапуля, — возражал Джоел, — мало кому удалось сочинить столь прекрасную музыку!
— Эстетическая красота, папа, не существует вне зависимости от политики и идеологии.
— Разве? Ну, тогда тебе придется простить папаше эту маленькую слабость…
— Почему? Почему нужно прощать? А не лучше ли побороть слабость?
— Видишь ли, Роза, я всегда говорил, что внутренние противоречия — нечто вроде профессиональных издержек прогрессивно мыслящего американца…
— Чушь! Ты просто любишь себя побаловать.
— Послушай, Ро, я с пониманием отношусь к твоему желанию обрести самостоятельность и стать интеллектуально независимой. Споры с родителями — необходимый и значимый этап твоего развития. Однако в данный момент, уж прости, ты как заноза в заднице…
Но Розу нелегко было сбить с толку:
— Лицемер! Трезвонишь на каждом углу о том, как ты ненавидишь систему, как предан делу социализма. Но стоит возразить против буржуазного музыкального произведения, которое ты обожаешь, и ты затыкаешь мне рот.
Джоел наконец потерял терпение:
— Да как ты смеешь? Попридержи язык! Не тебе учить меня социализму. Всю мою жизнь…
— Да, я в курсе. Всю свою жизнь ты защищаешь парочку жалких свобод, которыми правящая элита сочла целесообразным одарить рабочий класс…
До чего же настырной она была — гроза родителей! Сколько лет подлавливала отца на слове, терзала умными сентенциями — и что в итоге? Ни один из ее великих принципов не пережил испытание временем. И вот ее отец умирает, и она уже не сможет повиниться и попросить прощения.
Роза вложила в проигрыватель диск «Жрец Задок и пророк Натан».
Ее покаянному настроению очень бы подошло, если бы музыка, которую когда-то она столь дерзко отвергала, сразила ее наповал, но, увы, мелодия лишь вгоняла в дремоту. Какие-то англичане пиликают в снобистском упоении что-то монархическое.
Роза уже собралась выключить проигрыватель, когда в палате появилась высокая женщина с длинными серебристыми дредами.
— Извините, — остановилась она на пороге, — мне сказали, что с ним никого нет. Я зайду позже.
— Ничего страшного, проходите, — пригласила Роза.
— Я не помешаю?
— Ни в коем случае.
Женщина изучала ее лицо:
— Вы, должно быть, дочка Джоела?
— Да. Меня зовут Роза.
Посетительница не представилась. Держалась она столь величественно, что Роза постеснялась спросить ее имя. Возможно, это какое-то знаменитое имя, которое Роза должна была знать. Женщина приблизилась к изножью кровати и посмотрела на воскового Джоела:
— Как он?
— Не очень хорошо. У него тьма разных инфекций, и врачи обеспокоены его состоянием.
— Ясно.
Роза поглядела на нее с одобрением. Большинство посетителей считало своим долгом повествовать в утомительных подробностях, как они переживают и тревожатся. Хорошо хоть на сей раз не придется внимать этому спектаклю.
— Красивая музыка, — сказала женщина.
— Да.
Они молча слушали:
По правую руку твою царица в златом одеянье,
Да насладится царь твоей красотой.
— Это Гендель, — сообщила Роза.
Незнакомка насмешливо выгнула брови:
— Я знаю.
— Простите, — покраснела Роза. — В классической музыке я полный профан и тупо предполагаю, что другие тоже.
Вдруг у них за спиной раздался крик — пронзительный вопль изумления и боли. Они обернулись — в дверях стояла Одри с глазами как блюдца.
— Убирайся отсюда, б…! — заорала она.
Роза в ужасе встала:
— Мама, пожалуйста, у нас гостья.
— К ней-то я и обращаюсь! — кричала Одри. — Пошла вон! Во-о-он!!!
Она так широко раскрывала рот, что Розе был виден свод ее нёба и маленький язычок, непристойно подрагивающий в глубине глотки.
— Успокойся, Одри, — заговорила незнакомка с холодной невозмутимостью. — Я пришла сюда не для того, чтобы воевать с тобой.
На миг в комнате стало тихо.
Да насладится царь!
О, сладость наслажденья!
Насладится царь твоей красотой.
Одри бросилась на незнакомку, высоко задрав руку, изготовясь нанести удар.
Поначалу Карла опасалась катастрофы. В ней не было и намека на изящество — что взять с великанши. Руки постоянно попадали в неудобное положение, и она понятия не имела, как нужно целоваться. Халед с презрением отвернется от нее. Дабы опередить его, Карла вооружилась бесстрастной критичностью. У него слишком влажный рот. Он чересчур толстый. Его нарастающий энтузиазм нелеп и неприличен. Майк исполнял супружеский долг чинно, с каменным лицом, не глядя на нее и не заставляя смотреть на него, — и ей нечего было стыдиться. И уж конечно, он никогда не разговаривал во время акта.
Халед встал, чтобы достать презерватив из кармана пиджака. Откинувшись на подушки, Карла наблюдала, как он движется по комнате, вывернув внутрь колени и прикрывая руками живот и мошонку, словно персонаж из эротической комедии.
— А ты стеснительный! — удивленно улыбнулась она.
— Есть немного. — Он посмотрел на свое тело. — Боюсь, я не спортивный малый.
Простота этого признания, его безыскусная откровенность смягчила Карлу. Как доверчиво он показывает ей свою наготу! У него и в мыслях нет, что в их отношения может затесаться что-либо, кроме доброты и снисходительности друг к другу. Желудок Карлы, сжавшийся в твердый, тугой комок, начал потихоньку расправляться. У нее закружилась голова: она ощутила свободу, как ребенок, сбежавший от надзора взрослых. В этом гостиничном номере — в этой постели — они могут делать все, что захотят, и никто им не указ.
