Его прервал звонкий, чистый голосок мальчика из хора, читавшего молитву.
Вновь наступила тишина. Совершающий богослужение священник взял облатку в виде большой лепешки, встал на колени, протянул ее к распятию, возвышающемуся над дарохранительницей. Прихожане набожно склонили головы. Затем священник разломил хлеб и положил крошечку в свой рот. Потом, взяв чашу, отлил глоток и поднялся.
В этот момент хор запел гимн во славу Всемогущего. Начинался обряд принятия святого причастия.
Идельсбад переключил внимание на Яна. Но что с мальчиком случилось? Кровь отхлынула от щек, лицо выражало чрезвычайное напряжение, на него словно наклеили восковую маску.
Сразу встревожившись, гигант подтолкнул локтем дона Педро:
— Посмотри на Яна! Такое впечатление, будто ему дурно.
К ступеням, отделяющим алтарь от нефа, подошел Медичи. Оказавшись перед священником, он встал на одно колено и приоткрыл рот, дабы принять святое причастие.
— Нет! — Крик Яна эхом усилился под сводом. — Нет, монсеньор! Не ешьте облатку!
Оттолкнув Энрике и других, он по центральному проходу подбежал к Медичи.
— Нет, — повторил Ян. — Не надо. Вы умрете.
Козимо нахмурил брови:
— Что ты говоришь, дитя мое?
— Это в хлебе. Болезнь находится в хлебе! Облатки отравлены.
Прихожане задвигались. Никто ничего не понимал, а меньше всех священник, с растерянным видом протягивавший облатку Козимо.
Медичи с раздражением спросил:
— Что за выходки? Разве ты не видишь, что прервал службу?
— Уверяю вас, монсеньор. Вы должны мне поверить! Болезнь во Фьезоле и Ольтрарно вызвана хлебом. В него подмешана спорынья ржи.
Идельсбад пробился к мальчику.
— Ян, объясни спокойно, в чем дело? При чем здесь спорынья ржи?
Священник посчитал нужным вмешаться:
— Тем более что наши облатки сделаны из незаквашенной пшеничной муки…
— Объясни же нам, — настаивал гигант.
— Один булочник из Даммы… Это он мне обо всем рассказал, когда я приходил к нему за облатками. — Запинаясь Ян лихорадочно заговорил: — Спорынья ржи — это небольшой наплыв, вызываемый опасным грибком, который разрастается, отравляя зерно. Добавленная в муку, она может вызвать огонь, пожирающий внутренности, судороги, страшную боль. Мало-помалу от тела начинают отваливаться все члены…
— Абсурд! — произнес чей-то голос. — Совершеннейшая чушь!
Все взгляды устремились на протестующего. Это был Антонио Сассетти, один из советников Медичи. Его худая фигура четко выделялась на свету, обычно бесстрастное лицо было невероятно жестоким.
Он подошел к Яну и решительно взял его за руку.
— Ступай, малыш, на свое место. Ты вносишь беспорядок. Имей хоть немного уважения!
— Нет! — крикнул Идельсбад. — Позвольте ему высказаться.
Ян все так же возбужденно продолжил:
— Болезнь, которая поразила тех людей… у нее точно такие же признаки, описанные булочником. Вы…
Сассетти опять оборвал его:
— Это бессмыслица! Если бы мука была заражена, отравился бы весь город, а не один квартал или деревушка! Повторяю: все эти утверждения — сплошная чушь!
— А может быть, и нет, синьор Сассетти! — Мужчина лет шестидесяти встал перед советником Козимо. — Я врач. Этот ребенок не несет вздор. Я слышал его слова и вспомнил все имеющее отношение к спорынье. Такая болезнь действительно существовала в отдаленные времена. Люди той эпохи окрестили ее огненной болезнью. У меня есть старинная рукопись, в которой написано, что около девятьсот девяносто седьмого года этой болезнью был поражен город Лимож. Аббат и епископ согласовали тогда свои действия с герцогом и велели жителям соблюдать строгий пост в течение трех дней. Через три или четыре столетия — не помню, в каких краях — упоминалось о тайном приговоре Всевышнего, который обрушил на народ божественную кару за все прегрешения. В тексте говорится: «Смертельный огонь пожирал выбранные им жертвы как среди власть имущих, так и среди бедняков; остались в живых немногие, но лишенные рук или ног в назидание будущим поколениям». — И врач заключил: — Как видите, слова этого мальчика не безосновательны.
Сассетти пришел в себя. Его лицо вновь стало холодным, непроницаемым. Почти не разжимая губ, он обронил:
— Я не верю ни одному слову.
Некоторые прихожане покинули свои места, чтобы приблизиться к алтарю. На их лицах было написано крайнее недоумение.
— Я нахожу ваш скептицизм по меньшей мере странным, — с насмешкой произнес Идельсбад.
— Что вы хотите этим сказать?
— Почему вы так настаиваете, чтобы мы приняли святое причастие? Вполне логично, если мы воздержимся при наличии сомнения.
— Сомнение? Какое еще может быть сомнение? По-вашему, мы должны верить бредням этого мальчишки?
— А по-вашему, мы должны рискнуть?
Сассетти презрительно передернул плечами и промолчал.
— Он прав, — поддержал его Козимо. — Разве присутствующий здесь врач не сказал, что устами младенца глаголет истина?
Ответа не последовало.
Козимо подозрительно взглянул на своего советника:
— Думаю, нам есть о чем поговорить, Сассетти. — И добавил: — Любопытно. Я вдруг вспомнил о том деле с займом. Вы так и не предоставили мне сведения о тех двух торговцах, которые имели акции квасцовых шахт в Тольфе. Ведь вы не забыли, не так ли?
Уголки губ советника слегка задрожали. Сквозь зубы он пробормотал:
— Не вижу связи, монсеньор. — Он обратился с вопросом к священнику: — Вы приняли святое причастие, отец мой?
Тот невнятно проговорил:
— Да… в самом деле.
— Испытываете ли вы какое-либо недомогание? Боль? Тошноту?
Служитель культа поспешил ответить отрицательно.
— Однако если верить этому врачу и ребенку, вы должны уже впасть в агонию, испытывать жестокие страдания! — Повернувшись к Медичи, он продолжил: — Слабые души весьма впечатлительны. Я докажу монсеньору… — Сассетти неожиданно упал на колени перед священником и торжественно заявил: — Причастите меня, отец мой! — Так как священник не двинулся с места, он настойчиво повторил свою просьбу. — Вы меня слышите? Вы лучше других должны знать, что смерть не может войти в тело Спасителя. — И снова, на этот раз приказным тоном, потребовал: — Дайте мне святое причастие!
Священник взглядом испросил молчаливого согласия Медичи; неуловимым движением век тот разрешил.
В воцарившейся тишине священник безропотно покорился и вложил облатку в рот Сассетти. Тот склонил голову, сложил руки и начал молиться. Весь собор, сдерживая дыхание, замер в молчаливом ожидании.
Через короткое время, показавшееся вечностью, Сассетти поднялся, раскинул руки.
— Где смерть? — торжествующе воскликнул он. — Где эта так называемая огненная болезнь? — Его взгляд пробежал по остолбеневшим прихожанам, и он продолжил: — Неужели вы стали язычниками и отказываетесь вкусить от тела Господа нашего Иисуса Христа? Символа вечной жизни?
Он сделал шаг в сторону придела и схватил за руку мужчину, сидящего между Фра Анджелико и Альберти.
— Подайте пример, мой друг!
Лукас Мозер — это был он — резко высвободил руку и отвернулся. Сассетти возобновил попытку, но безуспешно.
— Подойдите, — сказал он, повернувшись к священнику. — Подойдите, прошу вас. Даруйте святое причастие нашему брату. Я убежден…
Конец фразы повис в воздухе. Мозер, побледнев, встал со своего места, на лбу у него выступил холодный пот. Словно преследуемое животное, он сильно толкнул своего соседа, пытаясь выбраться из ряда.
В последний момент Сассетти удалось удержать его.
— Куда вы, брат мой? Сохраняйте хладнокровие.
— Нет! Я не хочу. Я не хочу умирать!
— А кто вам говорит о смерти? Успокойтесь! Не будьте смешным!
Голос Идельсбада перекрыл последние слова флорентийца:
— Это тот человек, монсеньор! Он участник заговора!
Ошеломленный Козимо еще некоторое время колебался.
— Отпустите меня! — завопил Мозер. — Дайте мне выйти!
Гигант бросился к нему, а Медичи, оправившийся от изумления, уже приказывал:
— Стража! Арестуйте этих людей!
Столпотворение началось в священных стенах, заглушая гулкие шаги: стража, будто ждавшая этого момента, появилась из четырех углов собора. Сначала схватили Лукаса Мозера, который стал брыкаться, разразился бранью, отбивался, но безрезультатно.
А советник Медичи даже не шевельнулся. Он оставался спокойно-ледяным, когда солдаты подошли к нему.
— Бесполезно! — презрительно бросил он. — Трусость мне не знакома. Я не из тех, кто убегает. — Он посмотрел на Медичи: — Сделайте милость, избавьте меня от унижения… — И тихо добавил: — Через двадцать четыре часа все будет кончено.
Страх охватил присутствующих. Художники, знатные и простые прихожане взирали на советника Козимо с растерянностью, смешанной с ужасом. Происходило ли все на самом деле, или Санта-Мария дель Фьоре охватили галлюцинации и кошмары?
