— Ну, будь здоров, не поминай лихом! Скоро свидимся.
Машина теперь была другая, впрочем, как и вся ее команда, состоявшая из трех хорошо одетых и воспитанных мужчин. Один из них оглядел громоздкую фигуру Космача, однако сесть на переднее сиденье, где было бы свободней, не предложил, открыл заднюю дверцу и посадил в середину. Подперли боками с двух сторон, водитель выставил на крышу маячок и поехали. Надежд, что в аэропорт, уже не было никаких, и оставалось, не показывая вида, запоминать дорогу да мысленно готовиться к защите.
Пожалуй, теперь начиналось самое главное — можно сказать, дружеская беседа с Данилой отходила на второй план. Уговаривать или допрашивать станут другие, чужие люди, ничем не связанные, и потому особенно рассусоливать не будут.
Но и ему будет легче…
* * *
За свою судьбу Космач не волновался, одна боль и тревога преследовала — боярышня, оставленная в Холомницах. Когда он ушел к сонорецким старцам и, естественно, в Полурады не попал ни к началу успенского поста, ни к зиме, она прождала его ровно год и, по рассказам Клести-малого, высохла в щепку, если бы не успели отнести ее на Сон-реку к старцам, наверное, умерла бы. Но даже после излечения все равно каждый год ждала его к началу успенского поста, по сорок дней сидя на жданках.
В то время он не знал об этом, но сейчас прекрасно представлял, что задержись он на день — снова начнется пост…
А более всего в голове зудела мысль о внезапном и откровенном признании Коменданта. Почему он сделал его накануне событий? Случайно получилось или так замыслили в этом управлении, узнав, что боярышня идет к Космачу?
Покаявшемуся старику будет больше доверия…
Оставалось надеяться и утешать себя природной кержацкой прозорливостью Вавилы, ее детским умением уходить от опасности. Когда он пришел в Полурады с ассистенткой, долго никак не мог встретиться с боярышней с глазу на глаз. Наблюдал за ней, много раз пытался перехватить, когда Вавила по какой-то надобности уходила в лес или носила воду с озера, и даже устраивал засады — бесполезно! Она будто чуяла преследование и невероятным образом уходила от него. Наконец, изучив ее каждодневные маршруты и занятия, он установил закономерность: по понедельникам с утра боярышня стирала белье на озере в километре от скита. Брала две корзины на коромысле, самодельное, неприятно пахнущее жидкое мыло, валек и, несмотря на погоду, почти в один и тот же час шла в свою прачечную: жизнь в скиту была размеренной и ритмичной. Лучше места для встречи было не сыскать, можно подойти незаметно и так же исчезнуть, если появится кто-то еще. Но стоило Космачу прийти на озеро чуть раньше и затаиться где-нибудь на берегу, стирка или вовсе отменялась, или вместо Вавилы приходила ее мать.
Тогда он устроил засаду у намеленного настоятелем сонорецкого монастыря Амвросием камня в березовом лесу, куда боярышня тайком бегала молиться. Приходил сюда и рано утром, и днем, и даже ночью, часами сидел и слушал, надеясь уловить хотя бы ее шаги — все бесполезно. И, отчаявшись, однажды вышел из укрытия, встал на камень, поднял руки, взмолился:
— Господи! Услышь меня! Приведи ее сюда!
Может быть, мгновение прошло, не больше, а Вавила неожиданно вышла из-за берез, показалась и тут же скрылась. Космач вскочил с колен, побежал следом, но только мелькающее среди деревьев ярко-синее платье увидел.
Так бы и не встретился, если б по какой-то непредсказуемой, дикой случайности не столкнулся в лесу, когда она шла с ведрами сотового меда на коромысле. А потом возле угольных ям сама подошла…
На московской кольцевой повернули направо и минут двадцать ехали на хорошей скорости, после чего выскочили на новенькую развязку, выписали круг и полетели в сторону области. Сопровождающие сидели с каменными лицами и за всю дорогу даже словом не перебросились. Только однажды пискнул радиотелефон, и водитель обронил некую контрольную фразу — то ли начальству, то ли жене:
— Я завтракал сегодня, на аппетит не жалуюсь.
На тридцать втором километре свернули влево, на заснеженную, обледеневшую дорогу, въехали в лес и скоро очутились перед воротами воинской части. Из будки выскочил офицер и успел распахнуть створки, так что машина даже не останавливалась. Вид у территории был нежилой, несколько солдат ковыряли лопатами тающий снег у казармы, вдали ползал одинокий грейдер, и больше ни души. За каменными постройками и березовой лесополосой оказались склады — огромные ангары, выстроенные колоннами, тянулись вглубь и исчезали в белизне сугробов. А между ними все пространство вкривь и вкось было заставлено танками, укрытыми снегом до самых башен, так что они выступали над поверхностью, будто могильные холмики, и потому торчащие наружу стволы орудий напоминали кресты, поваленные бурей или чьей-то злой волей. И все вместе походило на паровозное кладбище: повсюду реял дух смерти, как будто исходивший от некоей потусторонней силы.
По единственной расчищенной дороге машина докатилась до облупленного двухэтажного здания среди складов и с ходу въехала в подземный гараж. Космача провели по внутренней лестнице на первый этаж и оставили в небольшой комнате, весьма напоминающей гостиничный номер — даже сидячая ванна есть, только вот на окне, под симпатичными жалюзи, решетка из толстой арматуры. Дверь не заперли, вероятно, полагаясь на внутреннюю и внешнюю охрану, ушли, не сказав, сколько здесь сидеть и чего ждать. Космач осмотрел свою камеру, потом выглянул в коридор — пусто в обе стороны, нет обычного для конторы движения, или еще рабочий день не начался?.. Только у лестницы, отмеченной южными растениями в кадках, маячит часовой в гражданском костюме, но с коротким автоматом на плече.
Мысль о побеге все время сидела в голове, становилась навязчивой и мешала сосредоточиться. Поэтому он заставил себя прикрыть дверь, стащил с постели чистое, отглаженное белье, не раздеваясь, лег на матрац и укрылся шубой.
У странников, впрочем, как и у старообрядцев некоторых других толков, была одна замечательная черта: пока они на воле и в своих пенатах, можно одним неосторожным словом обидеть смертельно и не дождаться прощения. Но стоит кому-то из них попасть в тюрьму (а попадали часто), вдруг откуда-то появлялись и железные нервы, и абсолютное спокойствие в любой ситуации. Они стоически выносили издевательства над собой, с готовностью подставляли другую щеку и при этом благодарили своих обидчиков, таким странным, неожиданным образом достигая обратного эффекта — неуязвимости. Ему хоть кол на голове теши, все — спаси Христос.
Наверное, дело было в особом, ныне утраченном восприятии мира: они принимали его таким, каков он есть, и не старались ничего изменить, зная, что это промыслы Господни. Поэтому на свободе действовали одни законы, в неволе — совсем другие, ибо только в юзилище начинается путь мученичества и сильный должен прощать слабости слабого. Непротивление злу становилось мощнейшим способом самозащиты от книжников, фарисеев и скверны, от них исходящей. А короче — от среды обитания.
Космач все это знал, однако не мог быть ни подвижником, ни мучеником, а сыграть все это еще никому не удавалось. Оставалось единственное средство самообороны, много раз проверенное на практике и изобретенное теми же странниками: прикидываться блаженным, полоумным, темным кержаком, из-за своей дикости не понимающим, что происходит и что от него требуется. При этом бесконечно молиться, петь псалмы, тропари и таким образом выматывать нервы противнику. Эти воспитанные и образованные ребята вряд ли когда сталкивались с подобными субъектами и долго не выдержат.
Заснуть он не успел, хотя позывы уже чувствовал, дверь открылась, и на пороге оказалась официантка с подносом — принесла завтрак! Может, не в тюрьму — в санаторий попал?..
— Зачем вы сняли белье с постели? — спросила она удивленно.
— Дак замараю, — простецки объяснил Космач, сгребая в одну тарелку салат, омлет и сосиски с зеленым горошком. — Один раз поспать могу и так. А то стирать кажный раз… И посуды много не носи, нам привычней с одной миски хлебать. А заместо вилки — ложку бы дала.
Официантка недоуменно пожала плечиками и удалилась. А он облил мешанину горчицей и стал механически брякать вилкой. Съел все до последней горошины, подчистил тарелку кусочком хлеба — салфетку не тронул, бережно отложил в сторону: важна была каждая деталь, надо вживаться в роль и валять дурака так, чтобы даже опытный глаз ничего не заметил.
Ровно в десять, когда должен был открыться аэропорт, в комнату заглянул один из парней и сообщил, что его приглашают на беседу к начальнику управления. Космач надел шубу, шапку взял в руки.
— Ну, айда, раз приглашает.
Кабинет был на втором этаже, в приемной за компьютером сидел молодой человек, видимо, секретарь, он же охранник: кулаки размером с телефон. Но тоже воспитанный.
