— Ты уедешь с ней? — Мне невыносима была мысль об отъезде брата, ведь тогда мне придется остаться наедине с Эмори.
— Да. Ей нужен кто-то. И ты, конечно, тоже можешь поехать, если хочешь.
— Не могу. — Я покачала головой.
Жорж кивнул. Я все еще обходила больницы и морги. Он понимал, что я не успокоюсь, пока не похороню младшую дочь как подобает. Я встала, мечтая лечь в кровать Эффи. Порой я себе это позволяла. Постель все еще хранила ее запах, и я как будто чувствовала маленькое тельце рядом. Наклонившись, я поцеловала Жоржа в щеку.
— Ты такой милый. Я никогда не смогу тебя отблагодарить за все. Луэлла не стала бы нас слушать. Я уверена, что Англия — наилучший выбор, и я не смогу отдать ее в более надежные руки. Мне грустно будет тебя терять. Ты должен, по крайней мере, позволить мне проводить вас обоих. Скажешь ей об этом?
— Конечно.
Три недели спустя я сидела за столиком в кафе «Мартин» со своей старшей дочерью. Прошло шесть месяцев после ее ухода, но она стала такой взрослой и незнакомой, будто минуло десять лет. Но, по крайней мере, она оставила свои цыганские одежды и облачилась в купленный мной дорожный костюм. Он был велик, потому что она сильно исхудала. Но, смотря на нее, я почти верила, что она снова принадлежит мне. И все же я не знала, что сказать. Только что я спорила с ребенком, а теперь передо мной взрослая женщина.
Мы не обнялись и не дотронулись друг до друга. Мы сидели за столом с официальным видом, будто никогда не ужинали в одной комнате. Я заказала печень, а она курицу. Мы обе почти ничего не ели и не говорили. Я спросила, хочет ли она поехать в Лондон. Она ответила, что не особенно.
Когда официант убрал тарелки и принес меню с десертами, я почувствовала, что это наши последние минуты вместе. Их корабль отходил через три часа. Я умоляла Жоржа убедить Луэллу провести последнюю неделю дома, или хотя бы последнюю ночь, но она отказалась. Без Эффи — нет. Этот ланч — последний шанс поговорить, и мы почти упустили его.
— Так не пойдет, — быстро сказала я. Луэлла взглянула на меня поверх меню. — Нам нужно найти способ примириться друг с другом. Ради Эффи, если не ради нас самих. Помнишь, когда вы ссорились, она заставляла тебя выходить из комнаты, а потом возвращаться и начинать все с начала?
— Забыла, как меня это бесило, — улыбнулась Луэлла. — Она никогда не давала позлиться как следует.
— Думаю, она не хотела бы, чтобы мы сейчас злились друг на друга.
— Я не злюсь. — Она отложила меню и гордо расправила худые прямые плечи. — Я злилась, когда ушла. В основном на папу, на тебя меньше.
— А на меня за что?
— Ты его терпела, — сказала она с такой уверенностью, будто за время отсутствия все поняла. Горе сделало ее взрослой, но все-таки не до конца.
— Я его любила, Луэлла. С людьми, которых любишь, приходится мириться.
Луэлла удивилась. Я положила руки на стол и наклонилась в ее сторону.
— Что? А ты думала, мы с твоим отцом всегда были на ножах? Он тоже меня любил, и ты это знаешь. Просто он вырос из этого раньше, чем я.
— Ты знала, что он делает и с кем? — жарко спросила она, как будто вернулась прежняя дерзкая Луэлла.
Она все-таки не совсем изменилась.
— Да, моя милая, и задолго до тебя.
— И как ты это вынесла?
Действительно, как? Я смотрела на соседние столики, за которыми спокойно обедали мужчины и женщины. Ее юношеский идеализм казался таким трогательным. С ее точки зрения все было просто. Наступил 1914 год, и мир очень сильно изменился с тех пор: с 1897-го, когда мы с Эмори встретились. Поколение Луэллы может просто этого не понять. Они ходят в колледжи, опускают талии платьев и обрезают юбки, требуют права голоса и независимости. Теперь я понимала, что решимость моей дочери, ее желание избавиться от всего ей неугодного, даже от собственной семьи, — все это достойно восхищения. Я оставила свою мать, движимая страхом, а вовсе не уверенностью. Бросилась из одних удушающих отношений в другие. А Луэлла убежала одна.
Не думая, я стянула с руки перчатку и протянула открытую ладонь через стол. Я не знала, зачем я предлагаю ей руку в шрамах. Может быть, дело в том, что они успокаивали Эффи. Я не понимала этого, пока Жорж не заговорил о демонстрации наших слабостей, о том, что они делают младшее поколение менее уязвимым из-за их собственных недостатков.
Луэлла посмотрела на мою руку, но не коснулась ее.
В ее глазах стояли слезы, а плечи опустились.
— Ты всегда позволяла Эффи трогать твои голые руки, а я не понимала почему. Почему ты не позволяла этого мне? Я один раз хотела снять с тебя перчатку, а ты отдернула руку. Зачем?
— Не знаю, Луэлла. Не помню. Возьми мою руку сейчас.
— Это не то же самое, — пробормотала она, но все же протянула руку мне в ответ.
Я осторожно сжала ее пальцы.
— Не вини себя из-за Эффи. — Я понимала, что это основная причина гнева, который кипит в ее холодных глазах. Он вырвется на свободу, когда она сама не будет этого ожидать. И я не собиралась отпускать ее, пока она не поймет, что я ее не осуждаю.
Она покачала головой. По щекам у нее текли слезы.
— Это полностью моя вина. Если бы я не ушла, она не отправилась бы меня искать. Даже если бы вы показали ей письмо. Я же не сказала, куда ушла, и не написала ей потом. Я снова и снова думаю, что могла бы все сделать по-другому. Я могла бы все это предотвратить. — Она выдернула из моих ладоней руку и заплакала.
Я подождала несколько минут и тихо сказала:
— Эффи умирала, Луэлла. Мы никогда об этом не говорили. Никто из нас не хотел в это верить, особенно твой отец, но все врачи твердили одно и то же. То, что Эффи прожила так долго, — уже настоящее чудо.
— Она не умерла! — Луэлла подняла голову. — Я знаю, что она не умерла. Я просто не понимаю, куда она делась. Она села не на тот поезд и вышла в другом городе? Может быть, даже в Калифорнии? Вы же не искали за пределами Нью-Йорка и Бостона, а она может быть где угодно.
— Она могла бы телефонировать.
— Может быть, у нее нет денег.
— Она умная девочка. Она нашла бы способ.
— Что если ее забрали в полицию, приняли за бродяжку или что-то вроде того и посадили в один из этих домов?
— Каких домов?
— Ну, Домов милосердия. Вроде Инвуд-хаус.
— Они для уличных девок. Это же почти тюрьмы, туда отправляет суд.
— Папа грозился отправить меня в такой.
— Не всерьез.
— Туда посадили одну девочку из школы.
— Правда?
— Да. Отец.
— За какие грехи?
— Она получила телеграмму от юноши.
— Ну это, пожалуй, слишком.
— Иов и Сидни уже проверили такие дома в округе. Монахини сказали, что там нет никого по имени Эффи Тилдон. Но вы могли бы поискать в других городах!
— Луэлла, а ты не думала, что мы искали? Я обзвонила все больницы и учреждения, которые только могла вспомнить. Не в Калифорнии, конечно, но она и не могла забраться так далеко.
Луэлла обмякла на своем стуле:
— Трей говорит, что она жива.
— Кто такой Трей?
— Цыганский мальчик. Они с Эффи хорошо друг друга понимали.
— Она никогда о нем не говорила.
— Я думаю, она о многом молчала.
Подошел официант, я быстро натянула перчатку и выдавила вежливую улыбку.
— Десерта не нужно, спасибо. Принесите счет. — Я посмотрела на свои часики. — Нам пора. Жорж уже ждет, вы же не хотите опоздать на пароход.
В порту дочь позволила мне обнять себя, и я разрыдалась. Ледяной ветер сушил слезы на моих щеках. Жорж тихо стоял рядом, держа в руках кожаный саквояж. По трапу поднимались путешественники.
— Идите, — сказала я, но Луэлла не двинулась с места.
Она до боли сжимала мои руки.
— Наверное, мне не надо ехать, — сказала она. — Трей говорит, что лучше подождать. Он уверен, что Эффи вернется домой. Я уезжаю только потому, что больше ему не верю.
— Ты уже ничего не можешь сделать, дорогая. Я напишу, как только появятся новости. Обещаю. Я проверю дома, о которых ты говорила. Каждый день я проверяю больницы. — Я улыбнулась. — Телефонистки уже узнают меня по голосу. Слышала бы ты, как они вздыхают и неохотно соединяют меня. Но неважно. Я не брошу попыток.
