Но вот в период собеседований в зимнюю сессию, когда студенты сравнили между собой число предложений и отказных писем, стало ясно, что наши однокурсники-негры котируются выше, чем кто бы то ни было другой. Судя по числу полученных ими предложений, возникало такое впечатление, что работодатели просто отчаянно за них боролись.
— Том Соуэлл уже объяснил весь этот феномен, — одним зимним вечером сказал профессор Хили, когда мы сидели с ним в китайском ресторане. Соуэлл, экономист при Институте Гувера, сам был негром. Он считал, что хотя политическое движение, известное как "позитивная акция", действительно давало темнокожим рабочим определенные преимущества, эти самые преимущества распространялись отнюдь не на всех. По его словам, работодатели знали, что если им когда-либо придется уволить негра, имелось много шансов, что их привлекут к судебной ответственности, обвинив в расизме. Это вело к тому, что особо стали цениться, так сказать, «надежные» негры: с хорошим образованием, положительными отзывами с прошлых рабочих мест, словом, такие негры, которых вряд ли вообще когда-либо придется увольнять. Три женщины и десять мужчин с темной кожей из нашей стенфордской бизнес-школы были как раз такими «надежными» неграми.
Я всегда считал, что у них есть причина негодовать. Они были вынуждены соперничать со снисходительно опекающей их системой, дающей им какие-то особые привилегии, которых они и не просили и в которых не нуждались. И все же им приходилось реагировать на такую расовую политику, пусть даже пытаясь ее игнорировать. Никто не пробовал разжигать страсти, дескать, негритянское сообщество в Стенфорде изолировано и притесняемо. (Да, имелась Ассоциация темнокожих бизнес-студентов, но она носила почти полностью социальный, а не политический характер). Студенты-негры просто-напросто были тринадцатью слушателями бизнес-школы из числа 333 прочих талантливых молодых людей. Как и все мы, они верили в то, что после выпуска найдут себе интересную работу, сделают хорошие деньги и в конечном счете достигнут влиятельного и престижного положения в обществе. "Я здесь для того, что научиться как можно большему, — так сказал мне один из них, — получить удовольствие от жизни как можно больше, и найти как можно более хорошую работу". Другими словами, точно такое же отношение к бизнес-школе, как и у любого другого человека. Когда мы в начале весеннего семестра выбирали себе старосту курса, победителем стал студент-негр, но цвет его кожи на это никак не влиял. Мы искренне считали, что именно он сумеет лучше всех заниматься финансовыми вопросами и добьется того, что студенческое «правительство» сможет устраивать для нас хорошие вечеринки.
Соуэлл и другие экономисты утверждали, что там, где есть возможности для экономического развития, расовые различия теряют свой смысл. Я не экономист. Но я знаю, что Стенфорде раса почти ничего не значила.
Значил пол.
— Это не школа, а какое-то осиное гнездо, рассадник дискриминации женщин, — заявила мне Луиза Пеллегрино, когда мы одним субботним вечером собрались на барбекю в доме, который она снимала на пару с Сэмом Барреттом. И хотя Луиза слыла на нашем курсе одной из самых яростных феминисток, а я в свое время работал на Рейгана, меня она воспринимала скорее не как врага, а просто как умственно отсталого дитятю. Словом, пока я грыз свою баранью косточку, она, по ходу дела ковыряя вилкой в соевом твороге, изложила мне манифест стенфордских феминисток.
Такие непреходящие женские ценности, как сотрудничество и отзывчивость к нуждам других, считала Луиза, по самой своей сути стоят в моральной иерархии выше ценностей, проповедуемых мужской волчьей стаей, а именно, "естественный отбор, где выживает сильнейший и пусть сдохнут все остальные". По ее мнению, обязанность бизнес-школы в том-то и состоит, чтобы пропагандировать вышеозначенные женские ценности. "Бизнес-образование должно быть цивилизованной силой, — заявляла она, — а не возвратом к психологии пещерного человека с дубиной". И тем не менее, именно искусству охаживать колотушкой всех по голове нас якобы и учили.
— Возьмем семинарские обсуждения, — говорила она. — Ведь они словно игрища самцов. Даст один студент неверный ответ, как тут же десяток других тянут руку, чтобы показать, что вот у них-то есть правильное решение. Конкуренция — и ничего кроме.
Здесь я возмутился:
— Но, Луиза, ведь сами рынки основаны на конкуренции!
— Питер, — ответила она, — ты такой неандерталец… Я хочу, чтобы бизнес-школа все это изменила. Хватит уже мужчинам корежить мир агрессией. Пора бы и немного ласки и спокойствия. Если угодно, в биологических терминах это значит: поменьше тестостерона и побольше эстрогена. У этой школы есть обязанность дать начало такому новому миру…
По моей оценке, пожалуй, треть женщин в нашей школе придерживались тех же взглядов, что и Луиза. Феминистки изнывали и тосковали. Поскольку им казалось, что бизнес-школа должна быть радикально иной, характер этого учебного заведения беспрестанно причинял им боль. Но больше всего, как мне кажется, их раздражало то, что мало кто из однокурсников воспринимал их всерьез. Тяжело, когда ты открыто объявляешь себя бунтарем, а тебя никто просто не замечает.
Остальные женщины в Стенфорде страдали на свой собственный манер.
— Местные дамы ждут от себя очень многого, — поделилась со мной Дженнифер, когда мы сидели в «Оазисе». — Нам всем хочется быть на вершине, но при этом почти все, кого я знаю, хотят иметь еще и семью.
Верно. Нельзя сказать, что карьера и семья категорически не сочетаются между собой. Но попробуй-ка их совместить…
— Мы хотим сначала утвердиться в своей карьере, а уже потом создавать семью, — говорила Дженнифер. — Это значит, что придется ждать минимум до тридцати, прежде чем заводить детей. Кое-кому из нас начинает казаться, что это слишком долго. Я это признаю, о'кей? Хочу быть мамой. Здесь говорить такие вещи популярности не принесет, да и некоторые женщины из нашего класса меня сочтут за предательницу. Но ведь это правда…
У Дженнифер были хорошие отметки и она нашла себе место для летней практики в крупной компании, продающей потребительские товары. Все говорило за то, что после выпуска из Стенфорда в следующем году она сможет подыскать себе значительную, ответственную и очень прибыльную работу.
— Но я вот думаю сейчас: "Постой-ка. Моя мама оставалась дома со мной и моими братьями, и она всегда говорила, что воспитывать нас — это самая стоящая вещь, какая у нее была в жизни." Может быть, попытка сделать крупную карьеру — это значит принять мужские ценности. Может быть, как раз проявление большего уважения к идее материнства — это и есть настоящий феминизм.
Слушая Дженнифер, я пришел в выводу, что у меня лично никогда не было причин пересматривать свои планы в последний момент. В бизнес-школе женщинам было намного сложнее, чем мужчинам. Мужчинам только приходилось беспокоиться за то, чтобы делать дело. Не спорю, «лирики» вроде меня могли также мучиться сомнениями, разумно ли было вообще пойти в бизнес-школу, но даже я считал совершенно естественным, что мне хочется добиться как можно более значительной и требовательной карьеры и что пусть даже учеба в бизнес-школе не самое лучшее, на что я мог потратить два года своей жизни, вреда она не принесет.
Но для женщин из нашего класса сомнения носили совсем иной характер. Может статься, как раз им бизнес-школа вполне способна навредить. Они представляли собой первое поколение женщин, ходивших в такие школы. Не отпугнет ли стенфордская степень тех мужчин, с которыми им захочется связать свою судьбу? Не разовьет ли в них бизнес-школа жестких наклонностей типа агрессивности или соперничества? Не сделает ли она их толстокожими? Как насчет материнства? Совершенно очевидно, Стенфорд задерживал их шансы стать матерями года на два, может быть, даже дольше. Ведь это же не дело: добиться места в Голдман Саксе, чтобы проработать там месяцев шесть и уйти в декретный отпуск.
— Не хочу стать какой-нибудь карьеристкой и ходить потом по гинекологам, чтобы к сорока пяти завести-таки себе ребенка, — говорила Дженнифер. — Я не знаю. Мне нравится решать сложные вопросы, нравится испытывать чувство самореализации, которое мне дает эта школа, и я действительно жду не дождусь тех возможностей, которые откроет передо мной эта степень. Но иногда приходит в голову, а не следовало ли мне и в самом деле выйти тогда за Дона? И я начинаю лить слезы… — Дженнифер попыталась изобразить на лице улыбку. — Если ты передашь Луизе этот разговор, она меня, наверное, убьет.
Подобно тому, как в зимний семестр второкурсники организовали свое шоу, сейчас наступила наша очередь устраивать представление. Тематика прежняя: скетч насчет производственной линии, шутки по поводу задач из практикума… Две из них обратили на себя внимание тем, как в них проявилась разница между мужской и женской половиной студентов.
