"…Весь еще в грязных выделениях другой…" Бестактная Элоди! Она не должна была тревожить воображение такими картинами. Может, она рассчитывает вызвать во мне стыд и отвращение? Совсем наоборот, это пробуждает во мне сексуальное возбуждение, которое совершенно не вяжется с ситуацией… А как она прекрасна, когда плачет! Ее бедненькие красные распухшие веки, ее мокрые щеки, ее нежные белые груди, которые виднеются в вырезе, ее восхитительные ноги, которые в пылу своего гнева и боли она забывает целомудренно смыкать.,. О, как трудно сопротивляться желанию заключить ее в объятия, баюкать ее, плакать вместе с ней, смешать наши слезы и "грязные выделения", о которых она говорила только что, а потом вместе задыхаться в разделенном экстазе! Из ее глубокого выреза до меня доносится сводящий с ума запах, который мне так знаком и который меня всегда так волнует…
Таким образом, раздираемый между горькими размышлениями и порывами, совершенно неуместными в подобный момент, я кладу, не слишком осторожно, руку на ее плечо… Удар в двести двадцать вольт! Одним прыжком она становится вне досягаемости, испепеляет меня взглядом.
— Ах, ты так? Ты думаешь все уладить с помощью своего члена? Ты что, ничего не понял? Ты ненормальный? Или же полностью аморальный? Чего ты добиваешься? Хочешь сделать меня своей союзницей? Вместе поплачем, растрогаемся, попытаем счастья и забудем обо всем? Так, что ли?
Кажется, она действительно ждет ответа. Я пожимаю плечами с удрученным видом. Мне совсем нетрудно принять этот вид. Молчание затягивается. Ее глаза, все еще направленные на меня, не смягчаются. Я жду. Или она меня выгонит, или скажет, чтобы я сел. Она говорит:
— Садись.
Подбородком указывает на место рядом с собой, на краю кровати.
Будет ли это допрос или проповедь? В любом случае говорильня. Но что, собственно, нам осталось сказать друг другу? Значит, говорильня — предлог. Значит, мосты еще не сожжены окончательно. Я бы даже посмел попытаться вывести заключение, что мы не испытываем такого уж желания их сжечь…
Она начинает. Глухим голосом, не глядя на меня, обращаясь к коврику у кровати:
— Оставим в стороне боль, которую ты мне причинил. Для меня это крушение, конец всего. Я снова позволила себе довериться мужчине, разочарование очень жестоко. Но еще раз оставим это, тем хуже для меня, я не должна была быть такой же дурочкой, как школьница. Лучше поговорим о школьнице.
Она делает паузу. Я готовлюсь к продолжению. Мне кажется, что на этот раз я получу право на большую сцену папаши Дюваля из "Дамы с камелиями". И правда:
— Ты не отдаешь себе отчета в том, что делаешь, в том, какое зло сеешь.
Я поднимаю руку. Здесь все же я хотел бы вставить несколько слов. Она не позволяет:
— Нет, дай мне сказать. Тебе не надо защищаться, я не осуждаю тебя, причина ясна: между тобой и мной все кончено. Не будем больше об этом. Теперь я хочу, чтобы ты оставил в покое эту малышку.
— Хе! Не такая уж она и малышка! Она давно совершеннолетняя!
— Пожалуйста, прекрати валять дурака! Ты очень хорошо знаешь, что я хочу сказать. Это маленькая девочка, даже если до тебя она уже имела с мальчиками сексуальные отношения, даже если она думает, что знает все о мужчинах и о любви. Впрочем, она очень умна, у меня есть возможность судить об этом. И она слишком хорошо чувствует свое превосходство. Это властный характер, очень цельный, не переносящий окружающей посредственности. Типичный антиконформизм. Она родилась с опозданием на двадцать лет. В мае шестьдесят восьмого она нашла бы себя. Одно то, что ты человек, который "пережил это", ставит тебя вне круга приятелей-ровесников, слишком незрелых, слишком пресных, слишком пустых, слишком занятых своей будущей карьерой, короче, слишком конформистов. Ты матерый самец, красивый парень, ты неглуп, у тебя привлекательный склад ума, уж мне-то это известно. Тебе достаточно было подойти, она сама упала в твои объятия.
— Ну нет! Прошу прощения! Она сама пришла ко мне. Домой.
— Но ты же не станешь утверждать, что она взяла тебя силой?
— Боже мой, да. Именно так.
— Признайся, ты преувеличиваешь.
— Вовсе нет. Это началось именно так. Потом пришла любовь. Потому что я ее люблю.
— Ты думаешь, что любишь. Как и любую женщину в пределах твоей досягаемости.
Пауза и вздох:
— Как думаешь, что любишь меня.
Я не могу пропустить это замечание. Тем более что мне кажется, что я различаю в тумане нечто похожее на кончик спасительного шеста.
— Но я люблю тебя, боже мой! Я смертельно тебя люблю.
Она пожимает плечами:
— Господин Сердце-не-камень!
Смотри-ка, она тоже додумалась до этого… Она продолжает свою речь судьи. Или обвинительную речь, это зависит от точки зрения.
— Ты удерживаешь эту девчонку своими чувствами, вот в чем правда. Я признаю, что ты очень силен. Одновременно пылкий и полный предупредительности, восторженный и внимательный к наслаждению Другого, ловкий и нежный, терпеливый, страстный… И ты не отворачиваешься к стенке, когда получишь свое удовольствие, не закуриваешь сигарету со словами: "Ах, это было хорошо! А тебе было приятно?.."
— Не пукаю в постели, не вытираю член простынями или занавесками и стараюсь быть чистоплотным. Прекрасный светский любовник. Ты порекомендуешь меня твоим подругам и знакомым, надеюсь?
Она смеется! Невероятно: она смеется! Но не я. Именно меня сейчас изгоняют, не будем забывать об этом. Она быстро приходит в себя. Уязвленная тем, что расслабилась, Элоди удваивает свой гнев, придает ему оттенок мрачной экзальтации:
— Ты повел себя как безответственный поддонок. Ты открыл наслаждение этой девчонке, и теперь она убеждена, что ты один можешь ей его дать. Она зациклилась на тебе… Но к чему это приведет? Это… Это преступно с твоей стороны. Она живет на облаке. Наплевала на свое будущее. Полностью. Забросила учебу, занимается кое-как, интересуется только теми предметами, по которым успевает без труда, — правда, их много, эта малышка удивительно одаренная… Словом, она обнаружила, что у нее есть задница, вся ее жизнь отныне заключается в этом, прости, если я говорю пошлости, но напрашивается именно это слово.
Она переводит дыхание. Я пользуюсь этим, чтобы быстренько выпалить:
— Да, ты говоришь пошлости. Но не по той причине, что ты думаешь. Ты говоришь пошлости, потому что рассуждаешь ограниченно. Ты сводишь все к заднице. К заднице, к паре круглых ягодиц с дырочкой. К грязной заднице. К смешной заднице. К презираемой заднице. К клоунской заднице. Конечно, она присутствует, эта задница. Мощная, как романский свод, лучезарная, как солнце. Сверкающая обратная сторона черного треугольника, располагающегося между бедрами. Она освещает все, делает все волшебным, придает вкус и душу всему. Парафразируя Ростана, я сказал бы: "О, задница, ты, без которой вещи не были бы такими, какие они есть!"
Она хочет прервать меня, но я увлекся:
— Ты очень хорошо знаешь, что мы не только занимаемся любовью, ты и я, даже если мы этим заканчиваем или с этого начинаем! Конечно, все ведет нас к этому, нас влечет друг к другу, ибо наши половые органы ищут друг друга. Но разве мы не открыли тысячи и тысячи других предметов общего интереса? Ты забываешь наши разговоры, наши споры, наши рассуждения, наши прогулки, ты забываешь все, чему ты меня научила, все, чему научил тебя я. Ты забываешь, какая радость охватывает нас, когда мы вместе, когда любое дело, которым мы занимаемся, становится увлекательным, будь то всего лишь кроссворд или выбор цвета для стен твоей спальни… Иэтим непрестанным ликованием, владеющим нами, мы обязаны тому, что у нас у каждого есть задница и, соответственно, все остальное и что в любой момент мы знаем, что скоро или чуть позже, когда нам будет удобно, когда им будет удобно, мы соединим их. Заранее мы уже дрожим от удовольствия, наши глаза блестят и кричат на весь мир, что у нас есть две задницы и что благодаря им жизнь прекрасна! Без задницы, божественной задницы, мы не были бы вместе, черт подери! Если само это слово смущает тебя, можно заменить его словом "любовь". Но оно не совсем адекватно передает суть дела, потому что боится или стыдится указывать на то, где все происходит.
Моя очередь перевести дух. Уф, какая тирада! Элоди реагирует:
— Но ты говоришь о нас. О тебе и обо мне. Ты же не станешь утверждать, что с этой девчонкой у тебя отношения такие же… взаимно обогащающие!
— А ты как считаешь, Элоди? Любое существо богато по-своему.
— Даже в этом я не значила для тебя больше, чем она? Или чем любая другая, потому что, зачем прибедняться, ведь существуют еще и другие, не правда ли? Целая толпа других, гарем! Подлец!
Дело не улаживается. Она встала. Она мерит комнату сердитыми шагами и в конце концов останавливается передо мной. Она хотела бы предстать воплощением ненависти и презрения, но воплощает только боль. Огромное чувство жалости поднимается во мне. Она говорит:
