Спящее дитя протяжно вздохнуло и пошевелилось.
— Мы оперировали, но безрезультатно. Раз. Еще раз. Потом установили: с нашими методами мы бессильны. В Европе вообще нет никого, кто смог бы ей помочь. Да, забыл упомянуть, что отец очень любит малышку. Гораздо больше, чем обычно отцы любят своих дочерей. У него это… ну, одержимость, что ли. — Теперь он старательно избегал моего взгляда. — Это, знаете ли, необычайно сильная связь между отцом и дочерью.
Я начал понимать, к чему он клонит, и ощутил дурной привкус во рту. За окном дождь прекратился.
— Мы сказали отцу правду, — продолжал доктор Гюртлер. — И что вопрос еще в деньгах, и что такую большую сумму мы не можем ей дать. Возможно, мы смогли бы ее собрать, но не так быстро. А девочке нужна срочная операция, если визит к доктору Хиггинсу вообще еще имеет смысл.
Я уже пожалел, что приехал сюда. Мог бы и предположить, что меня здесь ожидает. Мне больше не хотелось выслушивать подобные истории. Они страшно раздражали меня, настолько, что я едва мог себя сдерживать. Но сдерживать себя было необходимо, как-никак доктор Гюртлер был тем человеком, которому я обязан жизнью. Хорошим человеком, который старался мне помочь.
— А потом произошло известное чудо, — сказал я, чтобы хоть как-то приблизить развязку.
— Да, господин Голланд. Как-то в отеле «Амбассадор» мы говорили о Боге, помните?..
Ну наконец-то!
— И вы были о нем не слишком высокого мнения.
— Да.
— А еще мы говорили о любви. Ее вы тоже не слишком ценили. Я тогда сказал вам, что Бог хранит…
Я оборвал его:
— Незачем продолжать. Я прекрасно помню, что вы тогда говорили.
— Господин Голланд, отец этой малышки так же мало верит в Бога, как и вы. Он активный и преданный член социал-демократической партии. Так что он не отправился в церковь молиться, а заполнил билет футбольной лотереи.
— И, конечно, выиграл, — закончил я.
Ангелика отпустила лапу мишки и перевернулась на другой бок.
— Нет, — покачал головой доктор.
— Что?
— Он, естественно, не выиграл. Вы кого-нибудь знаете, кто бы выиграл в лотерею?
— Тогда что же?
— Об этой истории написали в газете. Множество людей узнало, что Ангелике нужна помощь. Позвонили из одной американской авиакомпании. Они презентовали Ангелике и ее отцу два билета до Нью-Йорка и обратно. — Он чуть слышно добавил: — Пути Господни неисповедимы, чтобы хранить любящих.
— Вы хотели сказать, что эта американская авиакомпания знает многие пути.
— Нет, я говорю о Боге, — ответил он так же тихо. Вы прекрасно понимаете, о чем я говорю, господин Голланд.
Я отвернулся от него и стал смотреть в окно.
— Чудесная история, — сказал я. — Надеюсь, что доктор Хиггинс спасет вашу пациентку. Да нет, я в этом просто уверен.
— Да?
— Да. Это же ваш аргумент, что отец и дочь любят друг друга.
— Любовь бывает разного рода, господин Голланд. И ваша любовь к женщине, которая умерла, только одна из многих. Она такого рода, что…
— Я не намерен обсуждать, какого рода была моя любовь.
Он встал и положил руку мне на плечо.
— Ваша беда в том, что вы верили больше, чем все мы…
Я взялся за свою шляпу.
— …И вы больше, чем все мы, полагались на него. Теперь вы на него рассержены.
— Господин доктор, — сказал я, — если вас не затруднит, я хотел бы вернуться в отель. Мне еще нужно собраться и написать пару писем.
В саду, обнесенном кирпичной стеной, дети водили хоровод. Они пели: «Ein Männlein steht im Walde auf einem Bein…»[88]
— Вы уезжаете?
— Да, — ответил я. — Мне надо в Берлин. Через три дня я покидаю Европу.
«…es hat aus lauter Purpur ein Män-te-lein»[89], — пели дети в саду, на мокрой от дождя траве. Они держались за руки и ходили по кругу. В центре, закрыв лицо руками, стоял на одной ноге маленький мальчик.
— И куда вы направляетесь, господин Голланд?
— В Рио-де-Жанейро. Я принимаю руководство нашим бразильским отделением.
«…sagt, wer mag das Männlein sein, das da steht im Wald allein…»[90]
— Может быть, как-нибудь напишете мне?
— Может быть.
«…mit dem purpurroten Män-te-lein?»[91]
«Внимание! Объявляется посадка на самолет компании «Эр-Франс» на Мюнхен, рейс семь — пятьдесят девять. Пассажиров просят пройти на посадку к выходу три. Желаем вам приятного полета!» — Молодой женский голос в динамике звучит бодро и весело.
Сейчас шесть часов тридцать минут седьмого июля 1956 года. Я сижу в ресторане аэропорта Темпельхоф в Берлине и пью кофе. Мой самолет вылетает в семь тридцать. Багаж я уже сдал. И теперь пишу эти строки за тем же столом, за которым мы сидели с Сибиллой, когда я в последний раз летел в Бразилию. У меня еще есть время. Меня вызовут, когда подойдет срок.
«Внимание! Объявляется спецрейс компании «Бритиш юэропиэн эйрвейз» на Ганновер и Гамбург, рейс три — сорок два. Пассажиров просят пройти на посадку к выходу один. Желаем вам приятного полета!»
Здесь ничего не изменилось. Подо мной, в утренних лучах солнца, заправляются огромные машины. Люди в белых комбинезонах работают на консолях. Мне виден и самолет компании «ЭУРАМА», которым я полечу. На задней части фюзеляжа виднеется знак BRXK56.
Внизу, в зале регистрации, все так же толпятся беженцы с Востока. Стоит лето. Самая середина лета. Многие уезжают из Берлина. Большинство на юг, в Италию и Испанию. Есть масса дополнительных рейсов, и все же — я слышу — все билеты распроданы. Самолетами отправляют и бедных берлинских детей в Западную Германию. Вот сейчас подо мной к четырехмоторному самолету марширует отряд маленьких девочек. У них на шеях висят большие таблички с именами. Их ведет пилот. Вот они забираются по трапу, первые уже исчезли в салоне…
Сегодня определенно будет жаркий день, небо безоблачно синее, дует легкий восточный ветер. Я купил две бутылки виски, и после Дюссельдорфа думаю начать пить.
Официанты со мной очень приветливы. Они все меня знают. Как и тогда, один из них стелет свежие скатерти в глубине ресторана.
«Your attention, please! Mr. Broome, just arrived with Pan American World Airways from Frankfurt, will you please come to the counter of the company. There is a message for you! Repeat: Mr. Broome, from Frankfurt!»[92]
Ночь я провел в отеле у зоопарка. Я больше не пошел в квартиру Сибиллы. Домоправителю я позвонил. Поскольку у Сибиллы не было родственников, я предложил ему продать ее мебель, одежду, посуду и книги и снова сдать квартиру. Он ответил, что выручку от продажи имущества хотел бы пустить на ремонт старого растрескавшегося плавательного бассейна в парке. Как бы к этому отнеслась усопшая? Я заверил, что положительно.
Ключ от квартиры Сибиллы я выбросил в корзину для бумаг в номере отеля. Он мне больше не нужен. Свой номер в отеле «Астория» во Франкфурте я тоже сдал. Книги и картины я подарил моему другу Калмару. Белье и костюмы упаковал в чемоданы. На этот раз у меня было два чемодана.
Из Вены я прилетел сюда через Франкфурт. В нашем центральном отделении ко мне отнеслись с пониманием и очень помогли. Я полагал, что скандал, в котором я оказался замешан, будет иметь отрицательные последствия, но даже три господина из нашего руководства не сказали мне ни слова упрека. Хотя я знаю, что они были рады отправить меня в Бразилию. В нашей профессии нет ничего хуже, чем скандал в собственном доме.
Шесть часов тридцать пять минут. Еще полчаса — и я улечу. Думаю, успею еще выпить чашку кофе.
Как только закончу писать эти строки, вложу полную рукопись в большой конверт, спущусь в здешнее почтовое отделение и отправлю все господину Альфреду Петеру на адрес его издательства в Вене. Думаю, это хорошее издательство, у них есть еще филиалы в Гамбурге и Цюрихе. А сам господин Петер показался мне умным, образованным человеком.
«Attention, please! Calling passengers Royce, Riddle and Watts, booked with British European Airways to Hannover! Your Aircraft is about to take off! Passengers Royce, Riddle and Watts, please!»[93]
Солнце уже поднялось, первые его лучи падают на мой столик. Официант приносит мне вторую чашку кофе, и я сразу расплачиваюсь. Я думаю о Сибилле. Мы так часто сидели в этом месте, до вылета, после прилета. Здесь мне бывало грустно и радостно с ней. Здесь я держал ее руку в своей. Здесь я ее целовал. Здесь я сделал ей предложение. И здесь Сибилла сказала мне, что Бог будет хранить нас, пока мы искренне любим друг друга.
Бедная Сибилла! Ей надо было бежать со мной. Все было бы хорошо, если бы она меня послушалась. Но она верила в Бога, которого на самом деле нет, и лишила себя жизни. Теперь она одинока, и я одинок, и мы больше никогда не встретимся.
Если бы пуля из ее револьвера прошла чуть-чуть выше, я был бы сейчас с Сибиллой. Я не верю в жизнь после смерти, но было бы несомненно лучше умереть вместе с ней, чем теперь жить без нее. И кто знает, может быть, мы бы все-таки нашли какой-то путь, какую-нибудь уловку, чтобы после смерти навсегда остаться вместе… Я знаю, что слишком труслив для того, чтобы решиться лишить себя жизни. Это исключено. Я буду жить дальше, в Рио-де-Жанейро или где-нибудь в другом месте.
