— То есть… — смешался и завилял Табурин. — Не то, чтобы хотели, а я подумал, что вам, может быть, надо зачем-нибудь его видеть или…
— Да, хочу! — перебила его Юлия Сергеевна, смотря в себя и что-то проверяя в себе. — Да, хочу! — повторила она. — «Надо видеть», говорите вы? Да, даже и надо! А может быть, совсем и не надо? — словно чего-то боясь, спросила она и опять посмотрела в себя. — Все это так сложно! — с тоской и болью вырвалось у нее. — И… и так страшно!
И опять все та же догадка зашевелилась в Табурине. Ему показалось, будто он видит, чем сложно и страшно то, что есть сейчас в Юлии Сергеевне. Он заерзал на кресле, замигал глазами и мотнул головой, сердито прогоняя свою догадку. Хотел сказать что-нибудь твердое и нужное, но Юлия Сергеевна не дала ему начать.
— Вы можете повидать Виктора? — спросила она. — То есть, чтобы он пришел ко мне? — спросила она.
— Отчего же? — играя в простодушие, ответил Табурин. — Если надо, чтобы он пришел, я протелефонирую ему и скажу. Вот и все!
— Конечно, — раздумывая и соображая, сказала Юлия Сергеевна, — конечно, я и сама могу протелефонировать ему, но… но…
— И не надо! — закончил за нее Табурин, угадывая, что ей надо сейчас помочь. — Зачем вам звонить? Мне это, конечно, удобнее и… Когда вы хотите, чтобы он пришел? Сегодня?
— Сегодня? — на минутку задумалась Юлия Сергеевна. — Нет, сегодня я еще не готова… Понимаете? Нет, не понимаете? И не надо вам понимать! А пусть — завтра.
— Правильно! Сегодня уже поздно… А когда ему лучше прийти: днем? вечером? Днем он, поди, на работе… А?
— Хорошо, пусть вечером.
— Часиков, скажем, в семь?
— Хорошо, в семь.
Табурину было не по себе. В приходе Виктора он чувствовал что-то, о чем нельзя говорить и о чем он не спросит. Но он прятал от себя это чувство и пытался разубедить себя: «Я ничего не знаю и ничего не вижу!» — несколько раз повторил он себе. Два последние месяца, невольно проникнув в слухи, которые ходили о Юлии Сергеевне и о Викторе, он очень бережно и старательно не касался всего, что могло бы показать, будто он что-то знает. Но сейчас было другое. Сейчас в нем говорила не деликатность, а опасение. Он видел, что после убийства с именем Виктора в Юлии Сергеевне стало связываться еще и другое, «сложное и страшное», как сказала она сама. Он о чем-то догадывался, что-то подозревал, но давил в себе и догадки, и подозрения, не позволяя себе ни углубляться, ни вникать в них. И сейчас он старался даже не смотреть на Юлию Сергеевну. А та ушла в свое и не замечала: смотрит он на нее или нет. Думала свое, закрыв глаза и вздрагивая бровями.
Пришла Елизавета Николаевна и села поодаль. Табурин облегченно вздохнул: можно было начать говорить о другом. О чем бы? Он с полминуты подумал и начал хвалить Поттера.
— Это разумный человек, очень разумный, по всему видать! — убеждал он, хотя никто с ним не спорил. — И опыт у него, конечно, колоссальный! И кроме того не забывайте, что современное сыскное дело построено прямо-таки по-научному, так что преступника найдут, в этом я ничуть не сомневаюсь. Помилуйте! Как же не найти, если он даже свой волос потерял!..
— Да? Найдут? — подняла голову Юлия Сергеевна. — По волосу найдут?
Ее голос был странный, и она спросила как-то так, что нельзя было понять: хочет ли она, чтобы преступника нашли, или боится этого? Табурин посмотрел на нее и нахмурился.
— Дай-то Бог! — с надеждой вздохнула Елизавета Николаевна.
Табурин собрался было говорить дальше, но неожиданно приехала Софья Андреевна. И Елизавета Николаевна, и Юлия Сергеевна незаметно поморщились, а Табурин досадливо крякнул и вскочил с места. Софья Андреевна вошла очень поспешно, сразу бросилась к Юлии Сергеевне, стала ее обнимать и быстро говорить что-то соболезнующее и утешительное. Сыпала словами, задавала вопросы, но не давала отвечать на них, а сама торопливо отвечала и изо всех сил старалась быть душевной и сердечной.
— Я знаю, что вам сейчас совсем не до меня, — скороговоркой уверяла она, — но я не могла стерпеть! Я должна была приехать к вам и… и поплакать с вами! Ах, это все так ужасно, так ужасно! И я понимаю вас, я всей душой понимаю вас! И поверьте, что я…
Табурин слушал ее и не говорил ни слова, а только всматривался: как будто хотел разглядеть то, что ему сейчас надо было увидеть. Он неприветливо хмурил лицо и понимал, что она сейчас играет какую-то роль, и играет ее плохо. А когда она вынула платок и вытерла сухие глаза, он не выдержал и, встав с кресла, отошел подальше. Но из дальнего угла продолжал следить настойчиво, даже не прячась.
Софья Андреевна поймала этот упорный взгляд. На секунду ее глаза стали злые, но она тотчас же справилась и мило улыбнулась.
Она просидела недолго, минут 15–20, не больше, и стала прощаться так же внезапно, как внезапно приехала. Прощалась долго, по несколько раз обнимая и целуя то Юлию Сергеевну, то Елизавету Николаевну, и все уверяла, что она ни за что не хочет уезжать от них, но что ей сейчас очень-очень надо поехать по важному делу.
— Федор Петрович поручил мне, чтобы я… Вы ведь знаете, его сейчас здесь нет, он все еще в этом Эквадоре… И воображаю, как он будет потрясен, когда вернется и все узнает. А если бы он сейчас был здесь, он, конечно, помог бы вам во всем, во всем!
— Чем же он мог бы помочь мне? — еле успела вставить Юлия Сергеевна.
— Ну, как это «чем»? Дружбой, участием, теплым чувством. Да и в делах тоже! Вам трудно в них разобраться, а он все наладил бы и устроил! Он ведь так хорошо относился к Георгию Васильевичу и… и к вам тоже! — улыбнулась она Юлии Сергеевне. — Я знаю, его считают угрюмым и недоступным, но это только внешность! На деле — это чудный человек! Золотое сердце! Он делает много добра, — горячо стала уверять она, — но делает всегда так, что об этом никто даже не догадывается: тайно! И уж если он помогает, то — до конца! Пока не поставит человека на ноги, не бросит его!.. Если бы я вам рассказала два-три случая, вы узнали бы, какой он на деле… Впрочем, — спохватилась она, — мне уже пора! Прощайте, дорогие мои! Будьте тверды духом и помните, что время все залечит!
Она заторопилась и уехала.
Юлия Сергеевна не признавалась себе, что она все дни после убийства ждала Виктора, но она ждала его напряженно и нетерпеливо. Она спрашивала себя, хочет она, чтобы Виктор пришел, или она этого не хочет? И ответить не могла: чуть ли не каждую минуту одно чувство сменялось другим, одно ощущение — другим.
Прорывалась радость: «Я увижу его!» Но не успевала эта радость осветить хотя бы маленький уголок внутри ее, как налетал страх. И этот страх был оттого, что Виктор придет, что она увидит его и должна будет смотреть на него. «Разве я это смогу?» И в ней начинало шевелиться то враждебное и злое, что несколько раз уловил в ней Табурин. И когда оно начинало шевелиться, она вспыхивала, сердилась на себя. «Зачем я так думаю? Зачем я это думаю?» — пыталась справиться она, но злая мысль была упорна и сильна.
Чуть ли не в первую минуту, когда она узнала, что Георгий Васильевич убит, в ней мелькнуло подозрение, вернее — неясная тень догадки, невозможной и страшной. Она тотчас же назвала ее подлой и себя — тоже подлой, но догадка не ушла, а осталась в какой-то тайной извилине, вцепилась и мучила.
Когда Табурин сказал ей, что он звонил Виктору, и тот придет, как назначено, она растерялась. И чем ближе подвигалась стрелка часов, тем все больше путались в ней чувства, тем сильнее было смятение. «Хоть бы скорее он пришел!» — нетерпеливо думала она и в то же время видела, что не хочет, изо всех сил не хочет, чтобы он приезжал. «Но ведь надо же нам теперь увидеться!» — убеждала она себя и вкладывала в это короткое слово «надо» особый смысл, чувствуемый ею, но не до конца ясный для нее. «Ведь надо же все выяснить!» — твердила она себе, но не договаривала: что именно надо выяснить ей.
— Когда Виктор придет, вы не уходите! — попросила она Табурина. — С вами мне будет легче… Я без вас не смогу!
Табурин поднял глаза, чтобы о чем-то спросить и, может быть, запротестовать, но смолчал: он понял, почему она просит его не уходить.
Виктор вошел в дверь такой смущенный, такой нерешительный и робкий, такой «прежний», что Юлия Сергеевна сразу забыла обо всем, что тяготило ее. Она с напряженной пытливостью посмотрела на него и даже всматривалась: что в нем? какой он? Но Виктор был такой, каким был всегда. И это в чем-то успокоило и чем-то обрадовало ее, как будто она ждала и боялась, что в Викторе будет что-то новое. И она не удержалась, сделала шаг к нему и доверчиво протянула руки. И то, как она протянула их, подбодрило Виктора. Он подошел и, смотря прямо в глаза, сказал, явно волнуясь и не скрывая своего волнения:
— Я не знаю… Простите меня, но я не знаю, что говорить и… и как себя вести! Все это так тяжело и так страшно, что я… Я даже не знал все эти дни: можно ли мне прийти к вам?
