Так или иначе, но Пашка узнала от Ленки, что у мамочки были романтические контакты с Алмазом, в связи с чем вечный обожатель мамочки, то есть папочка, завел романтические контакты с самой Ленкой, которая давно уже была влюблена в этого данного папика, несмотря на то что временами позволяла себе некоторые вихри в отношениях с другими классными папиками «Таблицы». Словом, у игрочихи, посеянной — напоминаем — в первой десятке, был порядочный внеспортивный опыт, которым она могла увлечь тихую девчушку и вдохновить ее на будущее.
Ленка нередко посылала Пашке в аттачментах фотографии, сделанные в основном на пляжах или в бассейнах. Внешность Алмаза с его фигурой десятиборца производила на юницу весьма серьезное впечатление, но даже больше, чем фигура, действовали на нее его лицо и глаза, исполненные какой-то странной смеси очарования и страдания. Ленка иной раз намекала, что за плечами у этого парня стоит нечто страшное. Будто бы он иной раз впадает в ужас при виде собственной тени. Будто бы прежде, когда вы с Никодимчиком были маленькими, эта тень упала на детей, которых он должен был по приказу миошников либо похитить, либо убить. Что это были за дети, уж не мы ли сами с Никодимчиком? Ленка на этот вопрос не отвечала. Она говорила только, что с тех пор Алмаз поклялся вырваться из дьявольского круга. С тех пор он стал беззаветным редкоземельцем. В любую минуту готов жизнь отдать за своих друзей. И за их детей. Вот такой появился там у нас Пришелец, еще тогда, когда я в юношеской группе стала в теннис играть под их патронажем. Вот так получилось, Пашка-кошка, но для тебя он уже староват.
Через пару часов все предварительные дела были завершены, все бумаги подписаны. Для начала корпорация брала в аренду весь третий этаж гостиницы «Отель дю Пале» с его высоченными императорскими окнами, открывающимися в необозримый бискайский простор. Также в аренду с возможной покупкой в близком будущем пошел комплекс великолепных резидансов на холме, над Пляжем Илбарриц и обширным полем для гольфа. Семиэтажный резиданс попроще на Пляже Миледи, предназначенный в основном для будущих регбистов, был с ходу закуплен, как говорится, flat. В дальнейшем вступал в силу обширный план закупок земли и недвижимости, разработанный в Москве всезнающим Бутылконосом.
По дороге в отель Ген, с отсутствующим видом следящий за проплывающими пейзажами шикарного курортного города, вдруг задал всем присутствующим, то есть в основном своему семейству, череду отчасти ошеломляющих вопросов: «Что все это значит? Что из этого вытекает? Что с нами произойдет?»
Несколько минут в плавно скользящем лимузине королевствовало молчание. Потом растворила свои пламенные уста Хозяйка, Леди Эшки, Ашка Стратова, в девичестве Вертолетова: «Я не знаю. Никто не знает. Быть может, лишь летописец Базз Окселотл немного знает или предполагает. Кстати, где он?»
XI. Сомнения автора в обществе осла
Должен признаться, что я покинул эту триумфальную компанию сразу по завершении церемонии прибытия. Взял такси. Мог, конечно, уехать на собственном «Кангу», который как-то странно выделялся на паркинге среди темных деловых машин, однако благородная мысль помешала: ведь там внутри лежит чудо-доска Ника Оризона, сиречь Никодимчика Стратова, а он не любит расставаться с подругой.
Приехали. Дистанционным управлением открываю ворота, вхожу в свой сад. Читатель, очевидно, заметил, что на составленных уже страницах я не раз кряхтел, ну, вернее, покряхтывал, по поводу одиночества. Остался, дескать, совсем один, если не считать двух воровок-сорок. Должен сознаться, что слегка, но существенно погрешил против истины. В саду меня часто приветствует передвигающаяся часть живой природы, ослик Дуран Мароззо. Это как на детской картинке-задачке «Найдите в саду осла». И вдруг он, осел, почти растворенный в листьях и цветах, выходит вам навстречу и приветствует оглушительным иа-иа-иа.
Я наткнулся на него в испанском Сан-Себастьяне, который нынче все чаще называется по-баскски — Доностия. Стояла патологическая жара. Я шел под вечер вдоль высохшего русла городской реки. Под скукоженными листьями платанов на набережной меланхолично стоял одинокий ослик. При виде осликов мне на память всегда приходит стихотворение из русского перевода «Саги о Форсайтах»:
В час, когда к Божьей стекутся маслине
Ослики Греции, Турции, Корсики,
Если случайно проснется Всесильный,
Снова заснуть не дают ему ослики.
Чудо из чудес, на спине у ослика красовалось хорошо притороченное седло. В кармашке седла я нашел записку: «Буэнос диас, меня зовут Дуран Мароззо. По причине сложных взаимоотношений в семье моих хозяев меня оставили в Доностии, чтобы вы меня нашли. Можете садиться мне на спину и отправляться в любую сторону света. Надеюсь, мы будем относиться друг к другу по-джентльменски». Ничего не оставалось, как взгромоздиться в седло и подтолкнуть пятками крепенькое пузо. Дуран Мароззо тут же затрусил прочь из города в сторону французской границы. Сорок километров до дома мы преодолели за пять часов; неплохая скорость для осла с изрядной поклажей в виде неумелого всадника, учитывая еще передышку, когда Дуран свернул с обочины в поле, чтобы пожевать свежей травы.
И, уложив их на райской соломе,
Полуживых от забот и усталости,
Вспомнит Всевышний, и если он вспомнит,
Сердце его преисполнится жалости.
Всю дорогу публика из прощелкивающих мимо автомобилей, хохоча, нам что-то кричала. Особенно старались, даже чуть-чуть приторможивали, обычно полусонные от скуки водители-дальнобойщики. Эко диво, ослик на обочине! Надеюсь, что среди этих зубоскалов не было ни одного моего читателя.
Ослики эти — мое же творение,
Ослики Персии, Грузии, Крита…
И средь маслин водрузит объявление:
«Стойло блаженства для Богом забытых».
Вообще-то нет более подходящего любимца в домашнем обиходе, чем серенький ослик. Весь день он бродит по твоему саду, а когда проголодается, сам находит себе пропитание в виде травы или листьев. Спит, стоя на задах участка. Можно оставить его одного на сколько угодно дней, и он не пропадет. Надо только припасти ему корыто с водой, а в случае засухи сосед Жан-Мари подольет Н2О из шланга. Конечно, он какает, это верно, никто не отрицает, что он срет. Однако со временем ты замечаешь, что он выбирает для этой процедуры самую верхнюю сотку моего пологого сада. Собравшиеся там яблоки быстро засыхают под солнцем, а если начнутся дожди, растекаются в ручейки, обеспечивающие нижние растения первостатейным ослиным удобрением.
Возвращаясь из поездок, я закатываю своему ослу то, что называется «пир взаимных симпатий». Скребу его скребком, хотя он, собственно говоря, и сам это делает у ствола старого дуба, поливаю из шланга, то есть становлюсь чем-то вроде атлантического ливня, а он вопит мне иа-иа-иа на высоких нотах, уподобляясь колтрейновскому саксофону. Из лакомств я вначале подсовывал ему склеенные какой-то сластью твердые тюбики мюсли, но потом заметил, что он предпочитает им крепко посоленные салаты, а то и просто чистую соль. Так или иначе мы с ним целый день ходим друг за другом, пока не падает ночь и наступает апофеоз «пира взаимных симпатий». Ночью я выезжаю на нем верхом на почти пустые улицы Биаррица. Он обожает эти прогулки, бойко стучит копытцами, покручивает хвостом. Те, кто по ночам не спит, шарахаются от нас, как от привидения. Однажды жандармы нас остановили. Это куда же вы направляетесь, мсье? Из дома, отвечаю я по-французски.
Есть такое выражение в этом языке: «Он говорит по-французски, как испанская корова». А почему ослов это не касается? Потому что они выше коров, несравненно выше. По уровню близки французской жандармерии. У вас документы, мсье, есть на это животное? Озадаченный, смотрю на славных парней. Дуран поворачивается к правоохранительным органам тем боком, на котором у него бумажка лежит в кожаном карманчике. Органы с уважением читают. Значит, он зарегистрирован в Португалии? В этом духе, офицеры, он там родился. Сказано то ли по-русски, то ли по-английски. Жандармы отмахиваются. А сертификат по прививкам имеется? Тут уже я вынимаю свой собственный аналогичный сертификат. Ну счастливого пути, господа иностранцы, говорят менты. Хорошо бы вам колокольчик подвесить, чтобы не пугать людей. Так, во всяком случае, я перевожу их маловнятное бормотание. Иа-иа-иа — как труба под сурдинку, проговаривает Дуран и устремляется, счастливый, домой к своим муравьям. Он их жрет, между прочим.
Так обычно бывает после длительных путешествий, но в этот раз скребка и поливка затягиваются. Весь день после отрыва от триумфальной группы персонажей я сидел с лэптопом на террасе и думал о романе, а не об осле. Разрастающееся сочинение пронизывало дни и ночи, и, наоборот, налетающие друг на дружку события дней и ночей то и дело резко встряхивали роман. В принципе, меня ничто не заставляет тащиться вслед за реальными событиями. Следовало бы уходить подальше от событий, полагаться на чистое воображение или, как говорят моряки, «забирать мористее». С другой стороны, я все чаще ловлю на себе вопросительные взгляды основных персонажей. Похоже, что они всерьез считают меня участником событий, а мое воображение полагают существенным фактором в их развитии. Роман — это открытая форма, говорит Бахтин, он не поддается завершению. Я как автор всей дюжиной своих ладоней аплодирую этому смелому заявлению. Мне трудно даже представить роман, написанный по плану завершения. Не представляю даже того, что произойдет вслед за этой подглавкой, которую можно было бы назвать «Сомнениями автора в обществе осла». Да ведь и осла-то самого здесь не предполагалось в течение 240 компьютерных страниц, хотя, по всей вероятности, он уже бродил с прежними хозяевами вдоль неохраняемой государственной границы, даже не представляя, что он может оказаться каким-то болтиком в композиции. А также в метафоре. Чем в конце концов является роман, если не развернутой метафорой, куском свободной стихии сродни нашему Водоему, Резервуару или, без всякого уже ёрничества, безостановочному Океану?
