— Фу! — Мадисон положила нож, вилку и опустила голову на стол. — Меня тошнит! Меня сейчас вырвет!
— Хватит! — сказал Ник.
— Мадисон, это мышиный мозг! — С этими словами Том ткнул вилкой в мясной фарш. — Режем, режем, режем мышиный мозг!
— Скажите, чтобы он перестал! — взвизгнула Мадисон.
— Том… — выдохнул Ник.
— Ну, как вам сегодня аквапарк? — задала вопрос Алиса.
— А ты помнишь, что вы с папой расходитесь? — Мадисон подняла голову со стола. — После того как ты ударилась головой, ты это помнишь?
Ник издал странный сдавленный звук.
— Нет. — Алиса не стала уходить от ответа. — Не помню.
Никто не проронил ни слова. Оливия с грохотом опустила нож на тарелку. Том вывернул руку и принялся сосредоточенно рассматривать что-то у себя на локте. Щеки Мадисон пошли ярко-розовыми пятнами.
— Ты еще любишь папу? — спросила Мадисон.
Голос у нее дрожал и звучал совсем по-девчоночьи.
— Алиса… — произнес Ник, предостерегая.
— Да, конечно люблю, — одновременно ответила Алиса.
— А можно папа тогда вернется домой? — Оливия подняла сияющие глаза. — И снова будет спать в своей постели?
— Давайте-ка поменяем тему, — сказал Ник, избегая смотреть в глаза Алисе.
— Они ругались все время, — сказал Том.
— Из-за чего? — спросила Алиса: ей нужны были факты.
— Я-то откуда знаю, — раздраженно бросил Том. — Ты говорила, поэтому вы не можете больше жить вместе. Потому что все время ругаетесь. Хотя я вот, например, живу вместе со своими глупыми сестрами и мы тоже ругаемся. Никакой логики!
— Вы ругаетесь из-за Джины, — сказала Мадисон.
— Не надо о Джине! — вставила Оливия. — Я всегда расстраиваюсь. Это настоящая трагедия.
— Вечная память, — сказал Ник. — Вот что нужно говорить о покойных. Это значит, что мы о них помним. Каждый раз, как разговор заходит о них, нужно так сказать.
— А почему мы ругались из-за Джины? — спросила Алиса.
— Вечная память! — заорал Том, как будто командуя «Ложись!».
— В аквапарке сегодня мы здорово повеселились, — сказал Ник. — Правда, дети?
— Ну… — протянула Мадисон. — По-моему, папа думал, что ты любишь Джину больше, чем его.
— Вечная память! — завопили Том с Оливией в два голоса.
— Закройте рот! — сказала Мадисон. — Покойники — это не смешно!
Алиса посмотрела на Ника. Лицо его было красное, как будто обветренное. Она не понимала, что это значит — сердится он или стесняется. Новое дело… У нее что, с этой Джиной был бурный лесбийский роман?
— Вы из-за «Американ искпресс» все время ругаетесь, — добавил Том.
— «Американ экспресс», — поправила Мадисон.
— «Американ искпресс» работает для меня! — Ник в шутку приветственно поднял свой стакан, но все так же не смотрел на Алису.
— А один раз вы из-за меня так переругались! — удовлетворенно сказала Оливия.
— Почему? — не поняла Алиса.
— Да ты помнишь! — осторожно произнесла Оливия. — Тогда, на пляже…
— В две тысячи миллионный раз говорю: она ничего не помнит! — воскликнул Том.
— Оливия потерялась, — пояснила Мадисон. — Приехала полиция. Ты сильно плакала. — Она зло посмотрела на Алису и продолжила: — Вот так: «Оливия! Оливия! Доченька! Где моя доченька?» — Она закрыла лицо руками и изобразила драматические рыдания.
— Правда? — Забавно, но Алису задела выходка Мадисон.
— На всякий случай, чтобы ты не удивлялась, — добавила Мадисон. — Оливия — твой любимый ребенок.
— У мамы нет любимчиков, — сказал Ник.
Нет? Хорошо бы…
— Когда я носила тебя, Мадисон, — начала Алиса, — мы с папой называли тебя Орехом. А знаешь почему? Потому что ты была маленькая, точно орешек.
— Ты мне этого никогда не говорила, — с сомнением в голосе произнесла Мадисон.
— А меня как вы называли? — спросила Оливия.
— Правда? — удивилась Алиса. — Правда никогда не говорила?
— На самом деле? — Мадисон обернулась к Нику. — Вы называли меня Орехом?
— А папа говорил с тобой, приставляя к моему животу рулон из-под туалетной бумаги, — добавила Алиса. — Он, бывало, говорил: «Эй, Орех! Это я, твой папа!»
Мадисон улыбнулась. Алиса замерла. Такой удивительной улыбки она никогда еще не видела. Ощущение любви было таким сильным, что заломило в груди.
Она опустила глаза в тарелку, и тут же ее пронзило воспоминание.
…Она сидела в машине, залитой золотистым светом, будто в кино. Пахло солью и морскими водорослями. Ныла шея. Она обернулась посмотреть, как там девочка. Чудо, да и только! Она спала. Пухлые розовые щечки. Длинные ресницы. Головка склонилась на спинку сиденья. Пока Алиса смотрела, на лицо девочки упал луч света. Она распахнула глаза, зевнула и сонно потянулась. Потом она заметила взгляд Алисы, и лицо ее расплылось в широкой удивленной улыбке, как будто она хотела сказать: «Ой! Поверить не могу! И ты здесь!»
С водительского сиденья вдруг раздался громкий храп, и по лицу девочки пробежал испуг. «Не бойся, — сказала Алиса, — это папа».
— Девочка плохо спала, — сказала Алиса и посмотрела на Ника. — Она не засыпала, пока мы не начинали ехать.
Ник машинально кидал в рот еду и смотрел прямо перед собой.
Алиса посмотрела на Мадисон и моргнула. Злая, непонятная девчонка за столом и была той малышкой. Та девочка, что улыбалась в машине, была Орехом.
— Мы ездили всю ночь, — сказала Алиса Мадисон. — Стоило нам остановиться, ты начинала плакать во все горло.
— Знаю. — Мадисон снова помрачнела. — Вы везли меня до самого Манли, потом остановились на парковке, мы все вместе заснули прямо в машине, потом ты принесла меня на пляж, и там я первый раз повернулась на животик. Вот так вот.
— Да! — взволнованно произнесла Алиса. — Ты перевернулась на коврике для пикника! Мы взяли тогда кофе из того кафе под синим навесом. А еще тосты с ветчиной и сэндвичи с сыром.
Все было и как будто вчера, и как будто миллион лет назад.
— Мне было восемь недель, а я уже могла проспать всю ночь, — встряла Оливия. — Правда, мама? Я была чемпионкой по сну!
— Подожди, подожди… — сказала Алиса, поднимая руку и стараясь сосредоточиться.
Она ясно вспоминала то утро. Полосатый костюм девочки. Щетина и красные глаза Ника. Резкие крики чайки, особенно белой на фоне очень синего неба. Они так устали, что в голове было пусто. По крови бежал живительный кофеин. Они были родителями. Их переполняло ощущение чуда и ужаса, восторга и усталости оттого, что они — родители.
— Мама! — заныла Оливия.
Если она вспомнила тот день, значит может вспомнить и все то, что было, когда родилась Мадисон. И то, что было до того дня, когда Ник собрал вещи и ушел.
— Мама… — повторила Оливия.
Да замолчи же ты наконец! Она будто шла ощупью, но ничего другого ей не оставалось.
У нее только и было что то утро.
— Но Ник… — начала она.
— Что? — хмуро, раздраженно откликнулся он.
Она и правда ему не нравилась. Не то чтобы он ее больше не любил. Она ему даже не нравилась.
— Мы были так счастливы.
Домашняя работа, написанная Элизабет для ДжеремиТри часа ночи.
Привет, Дж. Бен куда-то укатил. Где он, я понятия не имею.
Как же я устала!
О! Ты замечал, что, если какое-нибудь слово повторять много раз подряд, его звук начинает казаться по-настоящему противным?
К примеру, возьмем хотя бы… ну, я не знаю… БЕСПЛОДИЕ.
Бесплодие. Бесплодие. Бесплодие. Бесплодие.
Неудобное, заковыристое, отвратительное слово. Замучишься слоги считать.
Так вот, Джереми, мой милый врач (как сказала бы Оливия), я утверждаю, что если думать о чем-нибудь слишком долго, то данный предмет тебе опротивеет и потеряет всякий смысл. Я так много лет думала о том, как стать матерью, что само понятие материнства опротивело мне донельзя. Я хотела этого, хотела, хотела… А теперь вовсе не уверена, хотела ли именно этого.
Посмотри на Алису с Ником. До того как у них появились дети, они жили очень счастливо. Само собой, детей они любят, но, положа руку на сердце, растить детей — это адский труд. Это совсем не значит сюсюкаться с малышами. Малыши — это ненадолго. Потом они вырастают. Вырастают и становятся детьми, которые вовсе не всегда так уж милы.
В раннем детстве Мадисон была настоящей красоткой. Мы просто налюбоваться на нее не могли. Но сегодняшняя Мадисон — это же совсем другой человек. Она — истинная фурия, очень непонятная, рядом с ней чувствуешь себя просто идиоткой. Да, Джереми, представь себе! Девятилетняя девчонка вполне способна меня взбесить. Не правда ли, это убедительное доказательство эмоциональной незрелости?
Том имел привычку утыкаться лицом мне в шею, а теперь он уворачивается, стоит мне лишь попытаться прикоснуться к нему. Он во всех подробностях может рассказать сюжет любого телешоу. Это достает. Иногда я даже думаю о своем, пока он мелет без остановки.
