— Пугают теперь нас так! Или мстят. За собственную дурость. Сейчас ещё ракету где-нибудь сбросит. Козлы! — Руслан снова треснул по рулю. — Дальше слушать будешь? Короче, он снова попытался продать квартиру, но покупателей не нашлось. И вот теперь сидит и мается: то ли бросать всё к чёртовой матери и ехать, то ли ещё подождать. У него же ещё родители здесь. И отец упёрся, как бык: «Не поеду никуда и всё!» Ты же помнишь его отца! Вот так. А теперь ещё и ногу подвернул.
Машина свернула на Дзержинского, проехала мимо «Дома Радио», впереди замаячила девятиэтажка с магазином «Алмаз». Солнце стояло справа, почти над Президентским дворцом, из-за чего он казался тёмным пятном, оконтуренным ярким светом. И вот из этого света, сверкая как елочная гирлянда, вынырнул ещё один самолёт. Как чёртик. Самолёт пронёсся над площадью, чуть поворачивая, пересек Сунжу и ушёл вдаль. С небольшим опозданием по ушам ударил тяжёлый рёв, а ещё через пару секунд вдали громко хлопнуло. Виктор перегнулся через сидение, пытаясь что-нибудь рассмотреть, услышал новый рёв и дёрнулся к правому окну: над площадью разворачивался ещё один самолёт. Миг — и он тоже мелькнул над головой и ушёл в направлении Минутки. Ещё один хлопок, и только тогда на юго-востоке в небо поднялся тёмный столб.
Всё заняло совсем немного времени, машина едва успела пересечь проспект Ленина. В небе по-прежнему светило солнце, по улице ехали машины, кинувшиеся было врассыпную пешеходы снова двинулись по своим делам, и это почему-то поразило Виктора больше всего.
— Видал? — внимательно глянул на него Руслан. — Второй день. Задолбали уже эти НЛО!
— НЛО?
— Ваши во всех новостях так предают: «Грозный бомбят неопознанные самолёты»!
— «Ваши»? И ты тоже?..
— Вот только не надо! — повысил голос Руслан. — Не я первый начал!
— Я?
— Ты! Ты, Кулёк и Тапик!
— Рус! Ты что, совсем уже?
— А кто? Кто меня не позвал? Тогда — на берегу? — Руслан сплюнул прямо на пол, помолчал и почти шёпотом добавил: — Может, тогда и не делились бы сейчас.
— Русик, — растерялся Виктор. — Ты это всерьёз? Это же мелочь, щепка в море.
— Щепка, — повторил Руслан и сгорбился. — Щепка…. Приехали.
На лестничной площадке Виктор впервые замялся и неуверенно посмотрел на Руслана. Тот понял, протянул руку к звонку и тщательно вывел старинный условный сигнал: три коротких, три длинных, снова три коротких и длинная, почти бесконечная заключительная трель.
— Кто? — спросили из-за двери. — Русик?
Дверь открылась. В прихожей, тяжело опираясь на костыль, стоял Павел. Узнать его было непросто: ещё более длинные волосы торчали в разные стороны, нижнюю часть лица скрывали усы и бородка — почему-то чёрные.
— Привет, моджахед, — сказал Руслан. — Смотри, кого я привёл.
— Привет, Тапа, — протянул руку Виктор. — Тебя не узнать.
Павел пожал руку Руслану, повернулся и захромал на кухню. На вторую руку он не глянул. Виктор вздохнул, стиснул зубы и стал раздеваться.
На кухне был страшный бардак: немытая посуда в раковине, чашки с остатками заварки, и везде посуда с водой — вёдра, кастрюли, бутылки. От всей мебели остался только стол и три стула. Пашка поставил на стол бутылку водки, выплеснул из двух чашек заварку, молча налил и, не дожидаясь остальных, выпил.
— Очень гостеприимно, — поморщился Руслан. — Нога как?
— Ну, извини, — сказал Павел, подождал, пока освободится посуда, и налил ещё. — Сигареты нормальные есть?
Виктора он по-прежнему не замечал.
— Ладно, — отодвинул кружку Руслан. — Вы тут посидите, а мне надо машину проверить. Не вставай, я ключ возьму.
Виктор подождал, плеснул водки в две чашки, приглашающе поднял свою. Павел сидел молча, курил и смотрел в окно.
— Пашка… — решился Виктор.
Павел предостерегающе поднял руку, потом всё-таки повернулся, залпом выпил водку и снова уставился в окно.
— Пашка, — повторил Виктор, замолчал и стал расстёгивать рубашку. — Тапа, я тут привёз тебе кое-что. Возьми…. Пожалуйста.
На стол одна за другой легли шесть плотных зеленоватых пачек. С каждой купюры, снисходительно улыбаясь, смотрел самый известный на планете президент. Кухня сразу стала выглядеть по-другому, и даже захламленный стол стал внушительней и чище. Павел повернул голову, обозрел картину, выпустил в потолок дым и снова отвернулся к окну.
— Тапа!
— Много, — сказал Павел, сунул сигарету в переполненную пепельницу и сразу взял другую. — У меня столько не было. Компенсация? Или покупаешь?
— Пашка, ну зачем ты так?
— Пожалуй, компенсация, — по-прежнему глядя в окно, сам себе сказал Павел. — Ты же мне всё чётко разъяснил. Два больше, чем один, три больше, чем два и всё имеет свою цену: дружба, любовь, жизнь.
— Ну зачем ты? — Виктор схватил бутылку, плеснул себе в чашку, выпил. — Да, я поступил, как говно, как трусливая сволочь! Сам знаю. Пашка, я даже не прошу меня простить, ничего не прошу. Только деньги возьми.
— Ничего ты не понял…
— Возьми деньги.
— Да подожди ты! — резко повернулся к нему Павел. — Думаешь, я из-за того, что ты не выдержал, что испугался, что пристрелят, да? Да херня это! Я, может, тоже не выдержал бы. Нет, Витя, дело совсем не в том.
— А в чём?
— Помнишь, ты сказал, что, было б у меня тоже было двое детей, ты бы никогда не сказал про деньги? Я же тебя знаю, Муха, прекрасно знаю. Мне не надо всякой мути с переливанием душ, чтоб понять, когда ты говоришь, что думаешь, а когда так… Ты же действительно так думаешь!
— «Так», «не так» — какая, на фиг, разница? Тапик, возьми деньги и уезжай, пока не поздно. Бросай, что осталось, и уезжай!
— Э, нет! Разница громадная! Принципиальная разница. Одно дело испугаться — смерти не боятся только идиоты. Но ты же не поэтому меня сдал: ты высчитал, кто из нас более ценен. Сидел и взвешивал, кто полезнее для популяции. Так? Так, Муха, так — и поэтому я не возьму твоих денег.
— Не возьмёшь? Как хочешь.
Виктор встал и стал медленно собирать деньги. Положил одну пачку на другую, поправил, сверху положил ещё одну, опять поправил. Павел понаблюдал, хлебнул ещё из чашки и отвернулся к окну. В то же мгновение Виктор выбил у него из рук костыль, отшвырнул его в сторону и бросился в прихожую. Он даже успел снять куртку и потянуться к замку. Но не больше.
— Стоять! — послышалось сзади, и на плечо легла тяжёлая рука.
Виктор попробовал освободиться, рука сжала сильней, превратилась в стальные тиски.
— Стоять! — повторил Павел, развернул его к себе и сунул в куртку деньги. — Ты забыл.
Виктор глянул на него и понял, что всё напрасно: слишком хорошо знал он этот взгляд. Упрямый, не желающий ничего понимать и ни с чем смиряться взгляд максималиста. Сердце пропустило несколько ударов, бухнуло и застучало, как пулемёт.
— Дурак! — прошипел Виктор. — Ну, да, я сволочь и предатель, а ты кто? Да, две жизни всегда больше, чем одна, и ты сам это знаешь! Знаешь, но не хочешь признаваться! Максималист! Пусть я муравей, но я хоть пытался, а ты… Чистоплюй хренов!
— Всё?
— Не всё! Ты мне доказать хочешь? Считай, что доказал — я муравей, приспособленец, животное…что там ещё? Доказал! Боишься принципы свои растерять — тогда для Игоря возьми! Для Ани! Для Ани возьми, Тапа! Или, давай, я сам ей отвезу? Скажи адрес, тебе же тогда даже поступаться не придётся. А?
— Не ори! — дёрнул его за руку Пашка. — Это ты мне доказал. Теперь я знаю, почему помчался к тебе в 91-м. Потому, что ты и твоя семья ценней для популяции ровно вдвое. Правильно, Витя?
— Осёл упрямый! — опять перешёл на шёпот Виктор. — Вон от боли морщишься, а всё равно…. Сейчас Русик придёт, мы тебе деньги всё равно всучим. Отпусти!
Павлик убрал руку, подтянул здоровой ногой костыль, поднял.
— Не стоит. Во-первых, даже сейчас вам не справиться со мной, не обольщайся. А во-вторых, втягивать сюда Руслана подло даже для тебя. Ты иди, Витя, иди. Уезжай, а то, кто его знает, что завтра будет.
Виктор приходил ещё несколько раз, но Пашка больше не открыл дверь. Не открыл, не смотря ни на что: ни на уговоры, ни на оскорбления. По телефону он говорить тоже не стал, а Руслану заявил, что если он ещё раз вмешается, то «пусть идёт в жопу вместе со всеми мухами и муравьями». Через день самолёты стали летать над городом почти целыми днями, сбрасывали ракеты на окраинах. По-телевизору, нагнетая психоз, крутили то кадры с разрушениями, то пленных, то бушующий митинг. Создавалось ощущение, что пружина сжимается всё сильнее и сильнее, и когда разожмётся, рванёт так, что не останется никого — ни правых, ни виноватых. Скоро Виктор уже физически ощущал, что ещё день или два, и грозненская удавка затянется на нём так, что разжать её уже будет невозможно. Где-то там, в совершенно другом мире, ждали его Петька, Наташа и Светлана. Им было трудно без него, ему было трудно без них. Он был нужен им, реально, без всяких дурацких принципов. А он торчал здесь, торчал абсолютно бессмысленно, и виной тому был его лучший друг. Человек, который из-за собственного упрямства, из-за того, что мир оказался не таким, как он его представлял, готов был бросить в топку всё и всех. Кретин! Максималист! Идеалист! Пашка. Тапа.
