— Неприятности? — спросил чукча, отложив кусочки жира, выковырянные из любительской колбасы.
— Кто ж его знает!..
Генерал отправился на прием к министру, а Машенька повезла Ягердышку в аэропорт.
— Жаль, на балет не схожу! — посетовал чукча перед зоной посадки.
— А ты приезжай к нам в гости летом, и на балет сходим, и в оперу!
— Господи! — вскричал Ягердышка, вспомнив важное. — Забыл! Забыл!!!
— Что?
— Spearmint купить забыл! Для Бердана! — И, стащив унту, стал рвать стельку, из-под которой разлетелись в разные стороны мелкие доллары, а вылетающие граждане заботливо собрали их и, сложив их в свои карманы, растворились во всеобщем хаосе.
Северный парень силился не заплакать, но горе было столь велико, что из одной щелочки все-таки выкатилась огромная слеза и упала женщине прямо в ладонь. Слеза была столь горяча, что Машенька ахнула, бросилась к Ягердышке и расцеловала его лицо-блин за чистоту душевную, за простоту первозданную.
— Сколько жвачки нужно тебе? — прокричала Машенька сквозь объявление о том, что посадка на самолет Москва — Анадырь заканчивается.
— Пятьдесят пачек!
Она купила в киоске все, что было у тех в запасе, сунула полиэтиленовый пакет ему в руку, еще раз расцеловала и толкнула к металлоискателю.
Уже взлетая, Ягердышка вдруг увидел охотничьим глазом «самого шибко злого» и закричал, чтобы самолет остановили.
С ним заговорили и по-русски, и по-чукотски, и по-эскимосски. В самолете все были северяне.
— Не бойса! — говорили. — Не упадошь!
— Он убьет ее! Убьет!..
Но самолет уже пересек зону облачности и летел к солнцу, но навстречу ночи.
«А может быть, мне показалось? — думал Ягердышка. — Уж очень высоко было!»
Чукча залез в пакет и обнаружил между пачками со жвачкой новенькие доллары. Их было пять купюр по сто долларов каждая.
«Я больше не буду плакать! — сказал про себя твердо Ягердышка. — Я — мужчина!..»
Через три часа, когда в самолете наступили сумерки, северный парень увидел в небе звезду, сияющую столь ярко, что он глаза зажмурил.
— Что это? — спросил Ягердышка у стюардессы.
— Это? — девушка снисходительно улыбнулась. — А это Полярная звезда!
Он больше ни о чем не спрашивал, испытывая огромное счастье. Он пролетал мимо своего Рая, в который стремился когда-нибудь попасть. И, наверное, этот парень рано или поздно попадет на свою звезду!..
Ягердышка заснул, и приснилась ему жена Укля. Во сне он заскулил, словно щенок, и вытянулся в своем кресле в полный рост…
— Министр вас ждет! — отдал честь адъютант и открыл двери перед генералом.
Генерал-полковник сидел в своем кресле в штатском, низко опустив голову над орехового дерева столом, и что-то черкал «паркером» по бумажке. Иван Семенович, войдя, вздрогнул. На миг ему представился вместо министра Арококо Арококович! Такие же уши и черные завитки над ними… Но министр был лысоват, а вышеуказанный имел череп мохнатый.
Прошло десять минут…
Министр продолжал черкать по бумажке. Все это время Иван Семенович стоял почти по стойке «смирно», предчувствуя недоброе.
— Где? — раздался шепот.
Вывалился из пальцев «паркер», и черные глаза дуплетом выстрелили в физиономию стоящего солдатом Бойко.
— Где?
— Что «где»? — не понял Иван Семенович.
— Колеса палладиевые где? — прошипел министр, и опять генерал вздрогнул, припомнив беглого изувера.
— Не могу знать, товарищ министр! Колеса в вашем ведении уже три месяца!
— Сука, — тихо произнес генерал-полковник.
— Не понял?
Здесь главный эмвэдэшник взял себя в руки, поднялся из-за стола, прошел в левую часть кабинета и принялся разглядывать картину Айвазовского в богатой золотом раме.
— Дело в том, что исчезло достояние государства! — встревоженно пояснил министр. — Пропало ценного металла на сумму в семьдесят миллионов долларов! Ракеты не полетят в космос, не построятся новые телескопы…
«И фирма „Дюпон“ не выпустит запонки», — добавил Бойко про себя.
— Зачем вы встречались с Оскаром? — неожиданно спросил министр.
— С каким Оскаром? — сделал удивленные глаза генерал.
Кровь поднималась от кадыка министра к бесцветным губам.
— Где колеса?
— Вы меня допрашиваете? Если так, извольте сделать это на законных основаниях.
Иван Семенович развернулся, скрипнув каблуками, брался уже выйти вон, как услышал приказ:
— Кругом, генерал Бойко!
Иван Семенович развернулся на сто восемьдесят градусов.
— Ты же не дегенерат, Бойко! — Министр поковырял ногтем мизинца неудачный мазок Айвазовского. — Ты же понимаешь все!
— Надеюсь, товарищ министр.
После того как хозяин кабинета отковырнул кусочек краски, душа его немного успокоилась, и он сел на антикварный павловский диванчик.
— Что по делу?
— Ахметзянова нашли, но отпустили, как не имеющего к делу отношения!
— Хм…
— На студента Михайлова, оказавшегося живым и ушедшим из морга города Бологое собственными ногами, здесь, в Москве, совершено покушение неким Арококо Арококовичем! Студент выжил благодаря гению хирурга Боткина!..
— Без лирики!
— Слушаюсь!.. Преступнику удалось скрыться!
— Какое касательство все вышесказанное имеет к драгоценному металлу?
— Чутье.
— Чутье у собаки!
— И у Премьера!
— Чего-о?! — зарычал генерал-полковник.
— Премьер-министр видел преступника в Завидово и сделал правильное заключение, что человек с рельсом имеет отношение к катастрофе в Бологом. А значит, и к колесам!
Министр подумал несколько.
— Надо поймать этого, как его, Ко-ко!..
— Арококо, — уточнил Бойко.
— Побыстрее! Поймаешь, — министр осклабился, — Героем России сделаю!
Здесь раздался селекторный звонок. Министр вернулся к столу. Оказавшись спиной к Ивану Семеновичу, нажал кнопку и раздраженно выдавил:
— Сказал же, не соединять!!!
После этого он с минуту слушал и задал три вопроса: «Когда, где, кем?» Затем осторожно повесил трубку, так, чтобы звука не было единого… Пять минут стоял, уперевшись руками в ореховый антиквариат.
— Жену твою, солдат, убили… — сказал, не оборачиваясь. — Час назад… В аэропорту…
В реанимационный блок, в палату, где возвращался к жизни студент Михайлов, знаменитостей Большого театра с трудом, но все же пустили.
Особенно возбужден был Альберт Карлович. В своем длиннополом шаляпинском пальто он метался шекспировской «Бурей» по приемному покою и отнюдь не тенором, а басом кричал, что брат его сейчас гибнет в недрах сей гадкой больнички, а его, ЕГО — народного любимца России, не пущают проститься с родной душой, как будто в махровые царские времена гоняют еврейчиков!..
Лидочка смотрела на выступление Алика с неподдельном интересом. Уже в лифте Великая высказала свое мнение:
— Тебе, Алинька, в театр драматический нужно было подаваться! Огромного бы таланта артистище вышел! А так что это — теноришко, хоть и народный!..
Конечно, обладатель шаляпинской одежки обиделся и в лифте сопел.
Ни тот, ни другая на Веру внимания не обращали вовсе.
Между тем душа Веры находилась между небом и землей, как и кабина лифта. Сердечко девушки отчаянно стучало, словно пыталось вырваться из грудной клетки и вылететь на просторы бессмертия!
Ее заметили.
— Не трясись! — схватила старуха за руку.
— Я не трясусь!
Пальцы Лидочки были сухи и безжизненны.
— Выживет твой мальчик, сердцем чую…
— Сама чую! — вдруг грубо ответила Вера.
Старуха поглядела на девицу с интересом, но руки ее не отпустила. А девушке показалось, что сожми она сейчас пальцы Великой покрепче, все трухой ссыплется…
Лифт остановился, и они вышли.
— Где наш? — обернулась Лидочка навстречу рыжему человеку в хирургических одеждах.
— Вы кто? — поинтересовался хирург.
Лидочка назвала свою громкую на весь мир фамилию.
— А я — Боткин!
— Я, дружок, — пояснила старуха, — я настоящая, а ты фальшивый!..
На этих словах Никифор побледнел смертельно, попятился, захватал ртом воздух, пошатнулся, а затем и вовсе рухнул на линолеумный пол.
— Что это с ним? — бесстрастно поинтересовалась Лидочка.
— Сознание потерял, — объяснила появившаяся медсестра Катерина.
Она поднесла к носу Киши ватку с нашатырем и, пока тот кашлял и морщился, сообщила пришлым:
— Он — самый что ни на есть настоящий! Он — праправнук Боткина! И гений чистой воды! Почище предка будет!.. Это он спас вашего балеруна!..
Старухе вовсе не стало стыдно.
— Скажите, какой нежный! Я за свою жизнь лишь раз чуть в обморок не упала, узнав, что Алик гомосексуалист! Но не упала же!
— Лидочка!!! — схватился за голову тенор.
— А что такое?
За их спинами вновь раскрылись двери лифта, и появился Ахметзянов с бутербродами.
