Опять «Спартак», с неудовольствием подумал Бойко. Столько совпадений!..
— А вы ведь патологоанатом?
— Был.
— А сейчас?
— Сейчас я импресарио господина А.
— Кто это?
— Импресарио — это…
— Господин А.
— Это сценическое имя студента Михайлова.
— И каким образом вы из патологоанатомов в импресарио? — удивился Иван Семенович.
— У меня мать была солисткой Казанского театра оперы и балета. Можете справиться в дирекции Большого театра.
— Понятно.
— Он умер? — поинтересовался прозектор, и столько сдержанной тоски было в его глазах, что генерал Бойко подумал о том, что зря держит невинного человека в тюрьме, тем более у человека произошло крушение надежд. Из грязи в князи и обратно!.. И никакой премьеры в пятницу не будет!..
— Пока жив, — ответил генерал и после ответа предложил патологоанатому чаю.
— Что означает — пока?
— В сердце студента Михайлова вогнали железнодорожный рельс, пригвоздив молодого человека к промерзшей земле, как бабочку к листу ватмана!
— Ах!!! — Ахметзянов прижал ладони к лицу и посмотрел на генерала с ужасом человека, которому самому объявили о близком его конце. — Как же это, как?!!
— На том… — Бойко не мог подобрать эпитета сразу. — На том звере куча трупов!
Ахметзянов был бледен, насколько позволяла смуглая татарская кожа. Он уже знал, что его ждет: морг больницы города Бологое.
— А давайте поедем в клинику? — предложил Иван Семенович.
— Да-да, конечно, — воодушевился импресарио. — Может быть, застанем его еще живым!..
Уже совсем рассвело, когда генеральская машина въехала во двор Боткинской больницы. Ее занесло возле приемного покоя, но водитель справился и уже ппавно подкатил к хирургическому.
Мужчины поднялись на третий этаж, где располагапись операционные и реанимационные блоки.
— Куда?!! — грозно надвинулся на пришлых молоденький врач с белобрысой челкой, но, уткнувшись физиономией в удостоверение с гербами, ретировался к стене.
— Пациент, которого привезли два часа назад с проникающим ранением сердца, жив?
— Вроде жив, — неуверенно отозвался врач.
— Где он?
— Его Боткин оперирует.
— Как идти?
— Халаты наденьте! — попросил молоденький врач, потрогав челочку.
Накинув на плечи зеленые хирургические халаты и натянув на ноги такого же цвета бахилы, господа Бойко и Ахметзянов проследовали в операционную номер пять, где на хромированном столе возлежало тело студента с раскрытой грудной клеткой!
— У него сердце справа! — весело сообщил хирург Никифор Боткин, заметив вошедших. — Редчайший случай. Я его влево перенес! Впервые в мире, заметьте!..
Вокруг стола стояли зрителями еще несколько человек и с неподдельным восхищением глядели на руки хирурга, которые работали словно на убыстренной кинопленке. Что-то сшивали, резали, перемыкали, зажимали… В общем, руки жили отдельно от Никифора, и зрители шептали в уши друг другу: «Гениален, конгениален!»
— Посмотрите на его легкие! — хохотал через марлевую повязку Боткин. — Ну разве это человеческие легкие? Посмотрите, какие огромные! Лошадиные, я бы сказал, или медвежьи, в конце концов!
Бойко вспомнил, как маленький чукча рассказывал ему о медвежонке по имени Аляска.
— А сердце-то бьется! — возвестил хирург. — И бьется слева!
— Ты, Никифор, — гений! — воскликнул Ахметзянов.
Боткин обернулся и встретился глазами с патологоанатомом.
— И ты здесь, беглый!
Прозектор кивнул, утирая слезы.
— На сей раз он тебе не достанется! — сообщил промакивая кровь, Никифор.
— Будет жить? — поинтересовался генерал.
— А как же!
— Во, бля, дает! — не выдержал Бойко. — После такого ранения!..
Тут он случайно опустил голову и увидел эрекцию выпирающую из-под халата Боткина. И здесь понял, как она, сексуальная энергия, перекачивается в творческую…
«А я кто? — задался вопросом Бойко. — Вокруг гении, а я-то кто?.. Что в жизни сделал? Чем удивил? Понял ли суть вещей? Пришел ли к Богу?..» На все вопросы, заданные себе самому, генерал мужественно ответил — нет!
Еще шесть часов длилась операция, а Боткин, казалось, не уставал ни капельки, временами восторгаясь:
— А заживает на нем как на собаке! Практически чудо какое-то!..
А потом студента Михайлова перевезли в палату реанимации, где он через три часа открыл глаза, и Ахметзянов, солдат, афганец, заплакал навстречу голубому сиянию.
— Голубчик вы мой! — восклицал он. — Спартачок!..
А генерал куда-то исчез, вероятно, по служебным надобностям…
Вера ждала его двое суток, а потом решилась и пошла в театр. На вопросительный взгляд Степаныча ответила:
— Я — жена его!
Степаныч трагически опустил голову:
— Почти вдова, — и добавил: — Вдова господина А. Красиво!..
Она чуть с ума не сошла. Побледнела, кровь отхлыла от кожи, ноги подкосились.
Степаныч комментировал:
— А прибили нашу звезду-шмизду! Говорят, фонарным столбом по голове два часа дубасили! Растением стал. Сердце бьется пока, а голова в лепешку!
Медленно, по стеночке, Вера сползала к полу. Она даже увидела таракана, бегущего к мусорному ведру. Таракан был столь велик и реален, что стал для девушки главным объектом, на котором пыталось сосредоточиться ее сознание.
— Ты что, старый, мелешь! — услышала Вера громкий голос Алика. — Ты что, дубина стоеросовая, девчонку пугаешь!!!
— Так я что, — припугнулся вахтер. — Я, что народ говорит, передаю. Я — передатчик!
— А если ты передатчик, — посоветовал Алик, — попросись в армию вместо рации!
— Что это вы, Альберт Карлович, — обиделся Степаныч. — Если «народный», то над обычным человеком можно обзываться?
— Замолчи, уволю! — уже добродушно сказал Алик, придерживая Веру под локотки.
Степаныч, просидевший на сем месте несколько десятков лет, вдруг, представив себя не у дел, необычайно огорчился, но потом успокоился быстро, придумав, что напишет на пенсии книгу под названием «Вахтер», где Альберта Карловича выведет безголосым педерастом, который в зимнее время носит не шаляпинское пальто, а женское манто, трепанное молью. Особенно Степанычу понравилось, что манто моль сожрала! Ха-ха!..
Здесь на вахте появилась Лидочка.
— И что ты, Ванечка, такой злобный! — вспомнила «вечная» имя вахтера. — А помнишь, кто тебя на это место в сорок седьмом пристроил? Когда тебе жрать нечего было?
— Помню, — сконфузился Ванечка.
— Видела бы тебя твоя тетка Виолетта сейчас! — наигранно рассерженно произнесла Лидочка.
Степаныч действительно сконфузился, хотя тетки Виолетты почти не помнил, так как та умерла в пятьдесят первом. С тех пор минуло пятьдесят лет…
— Ну что, деточка, — обратилась Лидочка к обессиленной Вере, у которой лицо было цвета гашеной извести. — Поедешь с нами в больницу?
— Да! — затрепыхалась девушка. — Конечно…
— Тогда что же мы стоим?..
Прибывши в гостиницу «Звездочка», Ягердышка тотчас стал собираться в дорогу. Сложил нехитрые вещички в наспинный мешок и тронулся в путь.
Сначала он спросил милых прохожих, как пройти к Большому театру. На него посмотрели странно, но ответили, что надо идти на юго-запад, потом повернуть налево, потом направо, пройти через лес, держась правой руки, опять направо, перейти через реку, хотя лед уже тонкий, а там в Бирюлево и театр Большой…
Ягердышка умилился от обилия в мире добрых людей, поклонился в знак признательности и пошел в Большой театр.
Шел чукча часов шесть. И лес нашел, и реку, которую поначалу форсировал успешно, а потом ледок предательски подломился, и Ягердышка оказался в холодной воде.
Ему было к тому не привыкать, потому, поплавав несколько, выбрался на более прочную поверхность и добежал до противоположного берега, где его приняли доблестные милиционеры.
Поначалу сержанты решили отвезти задержанного в участок, но с косоглазого текло, и милиционеры сжалились над столь невзрачной персоной, объяснили неразумному чукче, что обманули его, что Большой театр совсем в другой стороне, рассказали напоследок свежий анекдот о том, что чукча не читатель, а писатель, и отпустили с миром.
И Ягердышка, дабы не замерзнуть, побежал.
Его бег продолжался три часа, пока он не достиг стен Кремля, откуда привиделся маленькому человеку этот театр Большой, оказавшийся Историческим музеем про Ленина.
От долгого бега одежда на Ягердышке высохла, и от тела валил пар.
Что самое интересное, человеки, живущие в пустынях и на Севере, так омерзительно не пахнут, как обитатели городов. Сколько бы они ни работали или ни бегали, как в данном случае Ягердышка, пот их остается чистым, как ключевая вода, как природная среда, в которой они проживают… Горожанам же стоит лишь помокреть под мышками, как все вокруг смердеть начинает. А на дезодоранты денег у них нет!..
