— Это нервы. Но это естественно.
— По-моему, я могла бы заснуть даже на концерте. Но, думаю, этого лучше не делать?
— Ты права. Думай о том, что выспишься после него.
— Ладно. Спасибо за совет.
— Глупышка.
— А сам кто?
Она сворачивает за угол. На этот раз я внимательно смотрю на нее. Точно, она что-то подкладывает под одежду, думаю я. По ней не видно, какая она худая. Да и зимняя одежда многое скрывает.
Мне уже ее не хватает. Как хорошо было бы прижать ее к себе. Не больше. Но она уже не вернется. Сейчас она войдет в красный дом. Интересно, что там происходит? Я поворачиваюсь и с мрачными мыслями и тяжестью на душе иду домой.
«Новые таланты»
Наступает день Аниного дебюта, хотя не знаю, можно ли это назвать дебютом? В. Гуде звонит мне по телефону и говорит, что этот концерт «Новых талантов» с Филармоническим оркестром может скорее навредить Ане, чем принести пользу. Во время разговора с ним у меня поднимается тошнота. Он обижен на Аню, отказавшуюся от него как от импресарио, и в то же время ему для его реноме нужны новые дебютанты. Я стою у окна в гостиной, на улице собачий холод, ударил мороз, и подтаявший снег превратился в каток. Мне хочется думать об Ане, но В. Гуде спрашивает, скоро ли я решусь и назначу время своего дебюта, концерт будет сольный. Я заикаюсь и запинаюсь, не знаю, что ответить, говорю, что я должен посоветоваться с Сельмой Люнге.
— Я уже говорил с ней о тебе, — сообщает В. Гуде. — Она считает, что ты будешь готов к осени.
— Сегодня неподходящий день для такого разговора.
— Ты беспокоишься за Аню?
— Конечно, я за нее беспокоюсь.
В газетах большие заголовки об Анином концерте. Мы с Катрине читаем на кухне газеты.
— До чего же она красива! — стонет Катрине, смотря на фотографии Ани.
Они помещены в «Дагбладет», «Вердене Ганг» и «Афтенпостен». Да, Аня очень красива. На черно-белых фотографиях она выглядит сильнее, чем в жизни. И не видно, какая она худая. Но ей как будто нечего сказать журналистам, ни одной интересной фразы о том, что она хочет выразить своей игрой. Она — сенсация Конкурса молодых пианистов. Журналисты пробуют ее разговорить. Почему она выбрала музыку? Что хочет сказать? Аня Скууг вообще не хочет ничего говорить. Она только позирует в профиль, облизывает губы, выглядит юной, грустной и чувствительной.
— Вот от чего по-настоящему может стошнить, — говорит Катрине. — Как ей не стыдно так позировать?
— Правда, зачем она это делает?
— Да ей просто нечего сказать. Нечего сообщить. Для нее главное — выглядеть таинственной и интересной.
— Она в этом не виновата. Ее осаждают журналисты. Фотографы щелкают аппаратами. Не суди ее слишком строго.
— Я еще поговорю с ней об этом, когда все будет уже позади, — ворчит Катрине.
Тонким слоем лежит выпавший недавно снег. Мы с Катрине едем до Национального театра. Неожиданно Катрине становится мне близкой. Нас связывает не только Аня, но все то, что нас ждет летом, — дом, который будет продан, выбор, который нам обоим придется сделать, разговор с отцом, который ничего нам не рассказывает, а только сидит у себя в спальне и болтает по телефону. Катрине выглядит более нарядной, чем я. Черное платье с меховым воротником. Ей не идет ни платье, ни воротник, хотя должен признаться, что вид у нее вызывающий, даже сексуальный. На мне мой скучный костюм, который после похорон мамы я надеваю в торжественных случаях. Блестящий, черный, стопроцентный полиэстер. Моя самая нарядная вещь. И красный галстук с черными змейками и большим узлом. Это великий день в Аниной жизни. Брур Скууг пригласил нас на обед после концерта. Естественно, нам пришлось нарядиться.
Где-то она сейчас? Сегодня она едет не на трамвае. Сегодня ее привезут отец, хирург, и мать, гинеколог. Сегодня ее продемонстрируют всему миру. «Новые таланты» и Филармонический оркестр. Если сегодня она выступит успешно, перед ней будет открыт весь мир. А она и не может выступить иначе. Чуть больше года назад состоялось ее первое триумфальное выступление на Конкурсе молодых пианистов. С тех пор Сельма Люнге дышала ей в спину. Ане просто не может не повезти.
Я нервничаю, как будто речь идет о моем собственном выступлении.
Мы поднимаемся со станции. Национальный театр. Обычный путь. Сколько раз я ходил этим путем! Мои сверстники слушали «Битлз» и «Роллинг Стоунз». Но мы — инакомыслящие. Мы покупаем толстые ноты. Мы просиживаем дни за своими инструментами. Мы проводим дома все субботние вечера. Мы заменяем Кейта Ричардса и Джона Леннона Хейфецем и Джиной Бахауер. Из-за колонн перед входом в Аулу струится свет. Там, за стенами, находится зал, где висят картины Мунка, где, благодаря связям В. Гуде, играли Рубинштейн, Арро, Баренбойм и Ашкенази. Пела Шварцкопф, дирижировал Бруно Вальтер. Теперь очередь Ани Скууг, а ей даже не нравится Мунк.
Январская темень. За колоннами на фоне света движутся тени. Они пришли слушать Филармонический оркестр и «Новые таланты». У входной двери я вижу группу молодежи. Это мои друзья. Союз молодых пианистов, думаю я. Ребекка очень нарядная, и даже Фердинанд по этому случаю пришел в костюме. Юные дарования, чьи имена я не в силах запомнить, тоже здесь. Что-то заставляет меня оглянуться. Ястреб? Но на небе его не видно. Лишь розоватое зарево, которое бывает только над дышащим городом. Маргрете Ирене толкает меня в плечо.
— Аксель, ты что, заболел, что ты высматриваешь там в ночи?
Я поворачиваюсь к ней. Пытаюсь улыбнуться.
— Ничего.
— Ничего? — переспрашивает она с деланным разочарованием. — Это после того, как я тебе столько рассказала о звездах?
Катрине отходит от нас, она такого не выносит. На несколько секунд мы с Маргрете Ирене остаемся наедине, потом присоединяемся к нашим друзьям.
— Сегодня вечером нам понадобятся твои звезды, — говорю я и легко прикасаюсь губами к ее губам. Ей это нравится.
— Да. Могу себе это представить. Аня нуждается в твоем присутствии. Ты должен быть поблизости. Кажется, ты ее единственный друг? Где ты сидишь?
— Она посадила меня в конце зала.
— Правда? — Маргрете Ирене растеряна. — Покажи твой билет.
Я достаю билет. Она достает свой. Изучает оба билета.
— Нет, это не так далеко, — говорит она.
— А ты где сидишь?
— Вот я сижу далеко. Вообще странно, что она не посадила нас с тобой рядом.
— Она же не знает о наших отношениях, — говорю я и чувствую, как у меня на лбу выступают капельки пота и к горлу подкатывает тошнота.
— Пора уже ей об этом узнать. — Маргрете Ирене сердито щиплет меня за руку.
Больше мы ничего не успеваем сказать друг другу. Она возвращает мне мой билет.
— А вот и наши, — быстро говорит она.
Мы здороваемся, обнимаемся. Ребекка очень бледна. Я внимательно смотрю на нее. Она это замечает.
— Я так нервничаю, — говорит она и обнимает меня, обдав тяжелым сладким ароматом духов, какого я раньше не знал.
— То же самое сказала Аня, когда дебютировала ты.
— Женская солидарность. Новый вид феминизма.
Я киваю.
— Безусловно.
— Ей предстоит пройти через ад. Но почему мы стоим здесь? Давайте зайдем внутрь.
Через стеклянные двери мы направляемся в фойе. Почему-то у входа выстроилась очередь. Сначала мы не понимаем, в чем дело, но потом видим. Сразу за дверью стоит Брур Скууг и пожимает руки всем входящим.
— Не может быть! — шепчет Маргрете Ирене и хватает меня за руку.
Меня обдает жаром. Человек с карманным фонариком одет как на праздник — на нем смокинг с блестящим воротником, белоснежная рубашка и красный галстук. А где же Марианне? Наверное, она отказалась участвовать в этом цирке.
— Добро пожаловать, — говорит Брур Скууг. — Добро пожаловать на Анин дебют!
Ребекка пожимает ему руку. Вежливо улыбается. После нее Маргрете Ирене. Фердинанд.
Теперь моя очередь.
— Добро пожаловать.
Я вежливо кланяюсь и встречаю его ледяной взгляд. Он знает слишком много, думаю я.
— Большое спасибо. Аня хорошо себя чувствует?
Ему не нравится мой вопрос. Слишком интимный.
— Разумеется.
Он смотрит уже на следующего гостя.
Я высматриваю Марианне. Вон она. В глубине зала. Она закатывает глаза, совсем как ее дочь. Я улыбаюсь ей в ответ.
Маргрете Ирене хватает меня за руку.
— Это невероятно! — говорит она.
— Что именно?
— Этот чудной Анин папаша присвоил себе весь концерт! Ведь не одна Аня дебютирует сегодня с Филармоническим оркестром.
— Для него она единственная.
Ребекка внимательно нас слушает.
— Аксель, ты говоришь серьезно?
Я пожимаю плечами:
— А иначе бы он там не стоял.
Мы все молчим. Наконец я вижу Сельму Люнге. Она стоит возле портьеры у входа в зал. Заметив меня, она быстро подходит, почти подбегает ко мне, на ней длинное бирюзовое платье, но не то, в котором она была на дебюте Ребекки. Это более нарядное, с блестками и рюшами.
