Наш мир, думал я, это такое невероятное чудо, что даже непонятно, плакать мне или смеяться. Наверное, следовало и плакать и смеяться, но не так-то легко делать это одновременно.
Я вспомнил одну крестьянку из селения. Ей было не больше девятнадцати, но однажды на этой неделе она пришла в пекарню с новорождённой девочкой, которой ещё не исполнилось и месяца. Меня никогда не интересовали новорождённые, но, заглянув в корзину, я онемел от удивления, когда увидел глаза девочки. Тогда я не подумал об этом, но теперь, когда я сидел на пеньке в лесу, слушая пение соловья и глядя, как солнце набрасывает свой плащ на холмы по другую сторону долины, мне вдруг пришло в голову, что, если бы новорождённые умели говорить, девочка обязательно сказала бы, что мир, в который она попала, кажется ей удивительным. У меня хватило самообладания. Я сдержался и поздравил молодую мать с рождением ребёнка, но, по правде сказать, мне следовало поздравить ребёнка. Нам надо склоняться перед каждым новым гражданином нашего мира и говорить: "Добро пожаловать, дружок! Тебе несказанно повезло, что ты попал сюда!"
Там, в лесу, на пеньке, мне стало бесконечно грустно от того, что мы, люди, устроены так, что привыкаем к такой непостижимости, как жизнь. В один прекрасный день мы принимаем за данное то, что живём, и потом… потом уже не думаем об этом, пока не приходит наш срок покинуть этот мир.
Неожиданно я почувствовал сильный клубничный вкус, заструившийся у меня в груди. Он был прекрасен, но в то же время так силён, так могуч, что чуть не задушил меня. Нет, меня можно было не уговаривать не пить больше пурпурный лимонад. Я знал, что мне достаточно черники в лесу и время от времени встречи с косулей или соловьём.
♥ Когда я сидел и раздумывал над всем этим, рядом хрустнула ветка. Я поднял глаза и увидел, как из-за ствола выглядывает маленький человечек.
Он подошёл ко мне поближе и, не доходя десяти или пятнадцати метров, сказал:
— Ням-ням! — И облизнул губы. После этого он продолжил: — Насладился лакомым напитком? Ням-ням! — говорит Джокер.
Я ещё хорошо помнил всю историю о загадочном острове и потому не испугался. Первое удивление от встречи с Джокером тоже быстро прошло. Мне казалось, что у нас много общего. Я и сам был теперь таким джокером в карточной колоде.
Встав, я подошёл к нему. На нём больше не было лилового клоунского костюма с бубенчиками. Теперь на нём был коричневый костюм в чёрную полоску.
Я протянул ему руку:
— Мне известно, кто ты.
Когда он пожимал мне руку, под костюмом послышался слабый звон бубенчиков, значит, этот костюм был надет прямо на наряд клоуна. Рука у него была холодна, как утренняя роса.
— Рад пожать руку солдату, вернувшемуся из страны на севере, — сказал он.
На губах у него играла странная улыбка, глаза блестели, как жемчужины.
— Потому что теперь пришла очередь жить этому валету. Поздравляю с днём рождения, брат!
— Но у меня… у меня день рождения не сегодня, — выдавил я.
— Тсс! — говорит Джокер. Недостаточно родиться один раз, говорит он. Джокер знает, что сегодня ночью ученик пекаря родился заново, и потому поздравляет его с днём рождения.
Он говорил писклявым кукольным голоском. Я отпустил его ледяную руку.
— Я… я теперь знаю всё… и о тебе, и о Фроде, и обо всех остальных…
— Конечно, — сказал он, — потому что сегодня День Джокера, и завтра начинается новый раунд. Теперь до следующего раза должно пройти пятьдесят два года. Тогда мальчик из страны на севере будет уже взрослым мужчиной. Поэтому ему полезно иметь при себе в путешествии небольшую лупу. Занятная лупа, говорит Джокер. Она сделана из лучшего оконного стекла, говорит он. Многое можно спрятать в карман, когда разбивается старая чаша. Джокер — ловкий мальчик. Но самая тяжёлая задача выпадет на долю валета.
Я не понял, о чём он говорит, тогда он подошёл ко мне вплотную и прошептал:
— Надо написать всё о Фроде и его колоде для пасьянса в маленькую книжку. Потом надо запечь эту книжку в коврижку, потому что золотая рыбка не выдаст тайну острова, это сделает коврижка. Так говорит Джокер. Конец!
— Но… но историю о Фроде и его карточной колоде едва ли можно уместить в маленькую книжку, — возразил я.
Он рассмеялся от всего сердца.
— Всё зависит от того, мой мальчик, насколько большой будет коврижка. Или — насколько маленькой книжка.
— История о загадочном острове… и обо всём остальном такая длинная, что для неё нужна большая книжка, — стоял я на своём. — И коврижка для неё должна быть великанская.
Он хитро посмотрел на меня.
— Не надо быть таким самоуверенным, говорит Джокер. Отвратительная привычка, прибавляет он. Коврижка будет не особенно большой, если все буквы будут особенно мелкими.
— Такие мелкие буквы не сможет написать ни один человек. А если такое и возможно, вряд ли кто-нибудь сможет это прочитать.
— Главное, написать эту книжку, говорит Джокер. Надо начать уже сегодня. А когда придёт время, буквы можно будет сделать маленькими. А у кого есть лупа, разберёт всё.
Я поглядел вниз, на долину по её другую сторону, золотой солнечный ковёр уже достиг селения.
Пока я смотрел туда, Джокер исчез. Я огляделся, но маленький шут скрылся среди деревьев, подобно хитрой косуле.
В дом я вернулся страшно усталым. Один раз, собираясь наступить на камень, я даже упал, потому что мне в левую ногу как будто сделали укол вишнёвого сока.
Я подумал о своих друзьях в Дорфе. Если бы они только знали, подумал я. Скоро они опять соберутся в "Красавчике Вальдемаре". Говорить о чём-то надо, а что придумаешь лучше, чем старый пекарь, живущий бобылём на отшибе в своём домишке? Им он казался немного странным, и его на всякий случай объявили сумасшедшим. Но частью самой большой загадки были они сами. И эта самая большая загадка была перед ними, однако они её не осознавали. Может и правда, Альберт хранил какую-то тайну, но самой большой тайной был всё-таки сам мир.
Я понимал, что уже никогда не выпью вина в "Красавчике Вальдемаре". И что в один прекрасный день там так же, как об Альберте, будут судачить и обо мне. Через несколько лет мне предстояло стать единственным джокером в Дорфе.
Едва добравшись до кровати, я уснул и проснулся далеко за полдень.
ДЕВЯТКА ЧЕРВЕЙ
…мир ещё не дозрел до того, чтобы узнать об игральных картах Фроде…
Я чувствовал, как последние страницы книжки-коврижки защекотали мне палец, и только тут обнаружил, что они исписаны буквами обычного размера. Я мог отложить лупу и читать книжку дальше как обычную книгу.
♥ Уже близко время твоего приезда в Дорф, мой сын. Ты приедешь и узнаешь тайну игральных карт Фроде и загадочного острова, Я записал всё, что помнил из рассказе Альберта. Всего через два месяца после той встречи altе[39] пекарь умер, и я стал следующим пекарем в селении.
Я сразу записал историю о пурпурном лимонаде и решил писать её по-норвежски. Я сделал это для того, чтобы ты мог всё verstehen, а вот дорфцы, если найдут её, не поняли бы в ней ни слова. Я уже почти забыл норвежский.
Мне казалось, что нельзя возобновлять старые знакомства в Норвегии. Кто знает, как встретила бы меня Лине, я не смел нарушить старое пророчество. Ведь я знал, что когда-нибудь ты приедешь к нам в город.
Эту книгу я писал на обычной пишущей машинке. Писать более мелко было ganz unmöglich[40]. Но несколько недель назад я узнал, что наш банк в Дорфе приобрёл странную машину. Она могла etwas kopieren[41] так, что лист становился совсем маленьким. Я восемь раз скопировал свои страницы, и шрифт стал такой мелкий, что я сумел koppeln[42] все страницы в ganz[43] маленькую книжечку. А ты, сынок, наверное уже получил от Джокера лупу?
Когда я писал эту историю, я привёл только те фразы, которые запомнил Ханс Пекарь. Но вчера я получил письмо. В нём была записана вся Игра Джокера, и это письмо было natürlich от него.
После того как ты побывал в Дорфе, я послал Лине телеграмму. И, может быть, когда-нибудь мы все встретимся.
Ах, все мы, пекари из Дорфа, отчасти джокеры, и у каждого есть своя фантастическая история. Пусть эта история и не обретёт со временем крылья, чтобы летать, как другие. Но как все джокеры — в больших и малых пасьянсах — мы обязаны открывать людям, что наш мир — это unbegreiflich[44] сказка. Мы знаем, не так-то просто открыть людям глаза, чтобы они увидели, что мир огромен и unbegreiflich. И пока они не поймут, что все ganz видимое ими сегодня — это загадка, мир ещё не дозрел до того, чтобы узнать об игральных картах Фроде и о загадочном острове.
