– Шимон! -подозвал я своего помощника. – Следите за воротами. Я к машине.
Спотыкаясь о кучи шуршавшего под ногами сухого шлака – его выбрасывали на пустырь из заводских цехов, – я добрался до дороги. На обочине сдержанно урчала машина. В кабине сидел шофер в военной форме.
Я подошел ближе.
– А, знакомый! – Шофер улыбнулся. – Тебя не узнать!
– Тебя тоже.
Это был Лаци, длинноволосый Лаци из винного погреба.
Другой военный стоял, прислонившись к кузову. Я его сразу не заметил, только когда он отделился от машины и шагнул мне навстречу.
– Ну что? – спросил он грубо.
Черный!
– Здорово,- сказал я.
– Нижайший поклон.
Он совсем не по-военному сунул руки в карманы брюк и, выпятив грудь, посмотрел на меня вызывающе.
Мне не хотелось с ним ссориться. Я сказал мирно:
– Сейчас принесут насос – и все.
– Что, поджилки трясутся? – бросил он насмешливо. – А я могу ждать. Сколько угодно! Хоть до утра.
Трое рабочих подтащили к машине продолговатый предмет, завернутый в брезент, и, подняв с трудом, перевалили через борт машины. В кузове звякнул металл.
– Фу! Можно залезать?
– Сколько вас всего? – спросил Черный.
– Еще трое. Остальные попрячутся по домам… Вот они, наши. Теперь все.
Подошли еще несколько рабочих.
– Поехали! – Они, беспокойно оглядываясь назад, один за другим забрались в кузов. – Давай скорей, водитель!
– Куда спешить? – Черный, остановившись у кабины, протянул длинноволосому пачку сигарет. – Закуривай, приятель.
Конечно, весь этот спектакль предназначался для меня. Я не выдержал, сжал кулаки, шагнул в его сторону.
И тут послышались выстрелы. Не одиночные, случайные, как прежде, а целые автоматные очереди. Они не смолкали. Наоборот, все свирепели, яростно перебивая друг друга. Вот уже в их неистовую стукотню вплелся лающий голос ручного пулемета – не нашего, у нас в роте такого не было. Потом грохнул разрыв, край неба посветлел, словно кто-то включил там на мгновение прожектор, и пулеметный лай умолк. Зато с еще большим ожесточением взялась автоматная стрельба.
Черный все еще стоял у кабины, прислушиваясь к яростной пальбе.
– Езжай! – крикнул я, не узнавая свой собственный голос, и схватился за кобуру. – Езжай сейчас же, ты все провалишь!
– Но-но!
Он рысцой обежал кабину и рванул дверь. Машина тронулась и покатила в темноту.
Я понесся обратно к воротам. Шимон торопливо «приканчивал» связанного охранника, лежавшего на земле у самых ворот.
– Еще! – хрипел тот. – Еще, слабак!
– Давайте свой автомат, Шимон! – Я сорвал с него автомат. – Собирайте людей и бегом к часовне!
Стрельба все еще продолжалась. Что там происходит? С кем они схватились? Может быть, им туго?
Но бежать на помощь я не имел права. Я должен был действовать точно по инструкции, которую получил от капитана Комочина. Он меня дважды об этом предупредил.
Я поднял автомат и выпустил длинную очередь в темное небо. Золотая цепочка трассирующих пуль поплыла к звездам, тая на лету.
Так! Они знают: у нас все в порядке.
Теперь надо как можно быстрее уходить от завода. Шимон должен отвести людей в чарду, а я вернуться домой, к себе на квартиру, и ждать там известий от капитана Комочина.
Открыл мне сам адвокат Денеш. На нем был черный вечерний костюм. Складки на брюках – как два ножа.
– О, лейти! Где вы пропадали? Я так соскучился. Он был необычно возбужден. На щеках красные пятна, в глазах острый блеск. Я подумал, что в доме гости. Прислушался. Нет, совсем тихо.
– Где мадам Денеш?
– Поставил на откорм. – Он громко рассмеялся. – Ее и поросеночка тоже. Пусть поправляются на деревенских хлебах… Знаете что, лейти, давайте по этому поводу выпьем. Зайдите ко мне, окажите честь.
Так он пьян!
– Спасибо, не хочется.
Я прошел к себе. Мучили мысли о капитане Комочине и его людях. Что у них? Отбились ли?
Но адвокат не оставил меня в покое. Через несколько минут раздался стук, дверь распахнулась. Денеш внес маленький низкий столик, стоявший у него в кабинете, пристроил его возле дивана. Затем поднял вверх тонкий желтый палец – внимание!», вышел и тотчас же вернулся с двумя гранеными стаканчиками и бутылкой вина в руках.
– Вот! – Он поставил на стол бутылку с длинным узким горлышком. – Вы не хотели идти ко мне – я пришел к вам… Это не просто вино, лейти. Это токайская эссенция – из сока, который накапливается в чане без всякого давления, только под тяжестью ягод.
Он разлил по стаканчикам темно-оранжевое вино.
– Прозит! (На здоровье! (лат.)
– Можно подумать, у вас сегодня праздник, – сказал я, из вежливости пригубляя вино.
– Именно так. – Он залпом опрокинул стаканчик. – Отличная штука, не правда ли?.. Наконец-то я их отправил! Вы себе представить не можете, как они мне оба надоели. В особенности, эта женщина.
– Мадам Денеш? – удивился я.
Адвокат рассмеялся. Он сегодня смеялся чаще и громче, чем обычно, вероятно, под воздействием алкоголя.
– «Ин вино веритас». Знаете это выражение?
– «В вине истина», – перевел я.
Он покачал головой:
– Очень распространенное заблуждение.
– Я перевел неверно?
– Это буквальный перевод. А по смыслу нужно переводить так: «Выпивший выбалтывает правду»… Вот я сегодня буду болтать, а вы мотать себе на ус… Прозит!
Он снова выпил и сильно закашлялся, схватившись за грудь.
– Поперхнулись?
Он, все еще кашляя, отрицательно покачал головой. Вытащил белоснежный платок, приложил ко рту.
– Вот. – Он показал платок. На нем горело большое ярко-красное пятно. – Привет с того света. «Мементо мори» – «Помни о смерти».
Он налил себе опять.
– Вы много пьете.
– Только сегодня.
Настроение у него упало. Лицо потухло, он больше не смеялся. Откинулся на спинку кресла, взялся за гнутые ручки.
– Вот, лейти! Человек – царь природы, венец творения! А умрешь, сдохнешь – даже на крюк не повесят в мясной лавке. Зароют, как падаль… Да… Вот я сижу уже, наверное, три часа с этим другом. – Он ласково провел пальцами по узкому горлышку бутылки. – Сижу, подвожу итоги. Что я сделал в жизни? Ну, спас от каторги десяток честных людей и несколько десятков негодяев. Ну, родил мальчишку, и то я не очень уверен, что имею к этому отношение… И все? Скажите, лейти, и все? Скажите, у других тоже так? Или только у меня?
Мне вдруг послышались торопливые шаги на лестнице.
От Комочина? Я встал, вышел в переднюю. Денеш проводил меня глазами.
– Ждете? – спросил он. – Ее?
– Нет. – Я прислушался у двери, вернулся обратно. – Никого, мне просто показалось.
– И вот это тоже. Любовь, любовь… – Он мрачно усмехнулся. – «Люблю тебя!», «Твоя на всю жизнь!» Венчание, кольцо на пальце. А потом на шее. И десятки лет с тобой рядом чужой человек… А ей пойдет траур. Она любит черное. Черное скрадывает полноту. Прозит!
На сей раз он пил медленно, почти не разжимая губ.
– Вы сегодня все видите в мрачном свете. – Мне надо было что-то сказать, не мог же я все время молчать.
– А вы нет? – быстро спросил он. – Как вам удается? Поделитесь, пожалуйста, секретом… Хотя что я! Это не секрет. Это просто молодость. Да, молодость… Прожита жизнь, прожита.
Он сцепил худые руки и поднес их ко рту, покусывая кожу на пальцах.
– А вы знаете, лейти, у нас в Венгрии будет коммунизм, – сказал он неожиданно. – Да, да, не трясите головой!.. Собственно, мне все равно – какая разница, при какой власти гнить в земле? И все-таки интересно: что это такое? Как вы думаете? Что это такое?
– Не знаю.
Зачем он тащит меня в этот разговор? Он не так пьян, как кажется.
– Бросьте! Вы просто меня боитесь. Сейчас все всего боятся… И коммунизма тоже. Впрочем, здесь не столько боязнь, сколько самолюбие. Да, да, не удивляйтесь, именно самолюбие, нежелание признать, что тебя всю жизнь обманывали. Кому приятно признаться в этом? Даже самому себе… Вот, предположим, вас обманывает жена. Думаете, вы ее выгоните из дому? Ничего подобного! Если вы считаете себя умным человеком, то будете делать вид, что ничего не случилось. Она будет вам каждое утро приносить кофе и целовать в лоб, как покойника, накрашенными губами. И вы будете пить кофе, целовать ей руку и украдкой стирать со лба остатки краски. А если вы к тому же еще обладаете достаточным красноречием, – скажем, если вы адвокат, – вы даже сможете уговорить себя, что ничего не было, никакой измены. Самолюбие!.. И с коммунизмом то же самое. Если признать, что они правы, значить, вся моя прежняя жизнь летит к чертям. А если у меня осталась только прежняя жизнь? Если у меня нет ничего впереди?.. Еще стаканчик?
– Нет, спасибо.
– Ну и я не буду.
Он говорил каким-то полушутливым, полусерьезным тоном.
Весь разговор, в случае необходимости, легко можно было свести к шутке. И вместе с тем, я чувствовал, что он выкладывает мне сейчас самое сокровенное, о чем он не говорил еще ни с кем.
