— Его зовут Орф, — сказал Рауль, показывая на матроса. — Он неразговорчив. Hasdala, — добавил он, приветливо помахав рукой.
— Hasdala, — сказал Орф. — Предупреждаю, здесь нельзя оставаться.
— Не такой уж он молчальник, — сказал Лопес, стараясь угадать национальность Орфа по акценту и имени, но пришел к заключению, что легче всего считать его просто липидом.
— Вы это нам уже говорили сегодня днем, — заметил Рауль, садясь на скамью и доставая трубку. — Как здоровье капитана Смита?
— Не знаю, — сказал Орф, опуская кота на пол. — Лучше вам уйти отсюда.
Он произнес это без всякого выражения и медленно сел на табурет. Лопес примостился на краю стола, внимательно изучая карты. Он увидел дверь в глубине и подумал, успеет ли он метнуться к ней и открыть ее, прежде чем Орф преградит ему путь. Рауль угостил Орфа табаком из своей табакерки. Матрос курил старую резную трубку, по форме напоминавшую сирену.
— Вы давно плаваете? — спросил Рауль. — Я имею в виду на «Малькольме».
— Два года. Я тут из самых новеньких.
Он встал, чтобы прикурить от спички, которую протянул ему Рауль. Но едва Лопес, соскочив со стола, ринулся к двери, Орф, подняв скамью за ножку, шагнул к нему. Рауль выпрямился, увидев, что Орф схватил скамью не случайно, однако, прежде чем Лопес успел догадаться об угрозе, матрос опустил скамью перед дверью, а затем уселся на нее, словно танцовщик, завершивший сложное балетное па. Лопес посмотрел на дверь, сунул руки в карманы и повернулся к Раулю.
— Orders are orders [100], — сказал Рауль, пожимая плечами. — Я уверен, что наш друг Орф превосходный человек, но дружба его кончается там, где начинаются двери. Правильно, Орф?
— Вы все настаиваете и настаиваете, — недовольно проворчал Орф. — Туда нельзя. Лучше, если вы… — Он с удовольствием затянулся. — Очень хороший табак, сеньор. Вы его в Аргентине покупали?
— Этот табак я покупаю в Буэнос-Айресе, — сказал Рауль. — На Флориде и Лавалье. Он стоит уйму денег, но я считаю, что табачный дым должен ласкать обоняние Зевса. Что вы нам посоветуете, Орф?
— Ничего, — сказал Орф, насупившись.
— Ради нашей дружбы, — сказал Рауль. — Видите ли, у нас есть намерение приходить к вам в гости почаще, к вам и к вашему коллеге с голубой змеей.
— Правильно, к Бобу. Почему бы вам не пройти с его стороны? Я не против того, чтобы вы приходили, — добавил он с грустью. — Дело не во мне, но если что случится…
— Ничего не случится, Орф, это-то и плохо. Мы будем навещать вас, а вы будете сидеть перед дверью на своей трехногой скамейке. Но давайте хоть покурим, а вы расскажите нам о морском чудовище и Летучем Голландце.
Раздраженный своей неудачей, Лопес без всякого интереса слушал их разговор. Он снова посмотрел на карты, на портативный патефон (на нем стояла пластинка Ивора Новелло) и взглянул на Рауля, который, видимо, забавлялся, не выказывая никаких признаков беспокойства. Лопес нехотя присел на край стола: может, еще представится случай добраться до двери. Орф, казалось, был не прочь поговорить, хотя продолжал держаться настороженно.
— Вы пассажиры и не понимаете, — сказал Орф. — Что до меня, я не стал бы мешать вам… Но мы с Бобом и так здорово рискуем. Как раз по вине Боба и могло бы случиться…
— Что? — сказал Рауль, стараясь расшевелить его.
«Это какой-то кошмар, — подумал Лопес. — Он не заканчивает ни одной фразы, говорит какими-то дурацкими обрывками».
— Вы взрослые люди, и вам бы надо было присмотреть за ним, потому что…
— За кем?
— За пареньком, — сказал Орф. — За тем, что приходил раньше с вами.
Рауль перестал раскачиваться на табурете.
— Не понимаю, — сказал он. — А что с ним случилось?
Орф снова озабоченно поглядел на дверь в глубине, словно опасаясь, что его подслушают.
— Да вообще-то ничего не случилось, — сказал он. — Я просто хочу, чтобы вы его предупредили… Сюда никто из вас не имеет права приходить, — закончил он почти грубо. — А теперь мне надо идти спать, уже поздно.
— А почему нельзя пройти через эту дверь? — спросил Лопес. — Она ведет на корму?
— Нет, ведет в… А корма дальше будет. Там каюта. Туда нельзя.
— Пойдемте, — сказал Рауль, пряча трубку. — Для меня на сегодня довольно. Прощай, Орф. До скорой встречи.
— Лучше вам сюда не возвращаться, — сказал Орф. — Не из-за меня, конечно, но…
В коридоре Лопес вслух спросил себя, что могли значить эти обрывочные фразы. Рауль, который шел за ним следом, тихонько насвистывая, нетерпеливо фыркнул.
— Я начинаю кое-что понимать, — сказал он. — Например, где он напился. Мне и тогда показалось странным, Что бармен дал ему столько; я, правда, подумал, что он опьянел с одной рюмки, но наверняка он выпил намного больше. И вдобавок этот запах табака… Табака липидов, черт побери.
— Мальчишка вознамерился сделать то же, что и мы, — сказал Лопес с огорчением. — В конце концов, все мы стараемся прославиться, раскрыв тайну.
— Да, но он подвергается большей опасности.
— Вы так полагаете? Не такой уж он маленький.
Рауль промолчал. Лопесу, уже поднявшемуся по трапу, вдруг показалось странным выражение его лица.
— А скажите, почему бы нам не проделать с ними того, что они заслуживают?
— Действительно, — рассеянно сказал Рауль.
— Сбить с ног, повалить. И мы давно были бы у двери.
— Возможно, но я сомневаюсь в успехе, во всяком случае на этом этапе. Орф, похоже, здоровенный детина, я не представляю себе, как бы я удержал его на полу, пока вы открывали бы дверь. И потом, у нас вообще нет никаких оснований действовать подобным образом.
— Да, это-то и скверно. До завтра, че.
— До завтра, — машинально отозвался Рауль. Лопес видел, как он вошел в каюту, а сам направился в другой конец, коридора. Остановившись, он стал рассматривать систему стальных штанг и шестеренок и подумал, что Рауль, наверное, сейчас Рассказывает Пауле об их неудачной экспедиции. Он ясно представил себе насмешливое лицо Паулы. «А Лопес тоже, разумеется, был с тобой». И какое-нибудь едкое замечание, рассуждение о всеобщей тупости. Он снова вспомнил, какое было лицо у Рауля, когда он обернулся, поднимаясь По трапу: явный страх, какая-то озабоченность, не имевшая ничего общего ни с кормой, ни с липидами. «Откровенно говоря, я ничему бы не удивился, — подумал Лопес. — Тогда…» Нет, не надо строить иллюзий, даже если его подозрения и совпадают с тем, на что намекала Паула. «Дай бог, чтобы это оказалось так», — подумал он, вдруг испытывая радость, совершенно неоправданную, глупую радость и желание. «Впрочем, я, по своему обыкновению, наверно, опять сваляю дурака», — сказал он себе, придирчиво разглядывая в зеркале свое отражение.
Паула не смеялась над ними; удобно устроившись в постели, она читала роман Массимо Бонтемпелли и встретила Рауля вполне приветливо. Налив в стакан виски, он присел к ней на кровать и заметил, что морской ветерок уже заметно позолотил ее кожу.
— Дня через три я превращусь в настоящую скандинавскую богиню, — сказала Паула. — Я рада, что ты пришел, мне надо поговорить с тобой о литературе. С тех пор как мы сели на пароход, я еще ни разу не говорила с тобой о литературе, а это не дело.
— Выкладывай, — рассеянно согласился Рауль. — Какие-нибудь новые теории?
— Нет, новые тревоги. Со мной происходит довольно кошмарная история, Раулито, — чем лучше книга, которую я читаю, тем больше она мне претит. Я хочу сказать, что мне внушают отвращение литературные изыски, а вернее, сама литература.
— Этого можно избежать, прекратив чтение.
— Нет. Мне то и дело попадаются книжки, которые никак нельзя отнести к большой литературе, и тем не менее они мне не противны. И я начинаю понимать почему: потому, что автор не заботился об эффектах и совершенстве формы, избегнув при этом публицистичности и сухого наукообразия. Это трудно объяснить, я сама не очень-то ясно все себе представляю. Я думаю, необходимо стремиться к новому стилю, и, если хочешь, мы можем по-прежнему называть его литературным, но справедливей было бы заменить это название каким-нибудь другим. Однако этот новый стиль может возникнуть только при новом видении мира. И если в один прекрасный день такое направление будет достигнуто, какими глупыми покажутся нам романы, которыми мы восхищаемся сегодня, с их недостойными трюками, главами и подглавками, с хорошо рассчитанными завязками и развязками…
— Ты настоящий поэт, — сказал Рауль, — а всякий поэт по сути своей враг литературы. Но мы, подлунные существа, продолжаем считать прекрасной какую-нибудь главу из произведений Генри Джеймса или Хуана Карлоса Онетти, которые, к счастью Для нас, не имеют ничего общего с поэтами. По существу, ты упрекаешь романы за то, что они водят тебя за нос, или, иными словами, за их воздействие на читателя посредством формы, совсем не как в поэзии. Непонятно только, почему тебе мешает то, как сделано произведение, авторские уловки, ведь нравится же это тебе у Пикассо или у Альбана Берга?
