В круг экспертов фонда почти с самого начала одним из координаторов-добровольцев был вовлечен проф. С. А. Тюляндин. Его аналитические записки были учтены в нескольких проектах. И надо же: спустя год как раз на то клиническое отделение, в котором он работает, мои снимки и стекла были выведены лихорадочными усилиями моих родных…
Так вышло-сошлось. Упорствующие в хождении перед зенонами выходили и меня. Люди, неформально (вне всяких контрактов и даже вне личных знакомств) объединенные персональной свободой долженствования, в критической ситуации не просто оказались под рукой — сообща персонифицировали руку Спасителя.
Во всяком случае, рентгеновская картинка моих легких на время прояснилась. Она была настолько чиста, что химиотерапевты отпустили меня на каникулы… Теперь лечение идет на существенно менее кромешном фоне, чем прежде. Может быть, удастся дотянуть до выхода в клиническую практику ныне испытываемых лекарственных препаратов, длительность использования которых не лимитирована токсическим эффектом.
Онкология как модель. Сменим масштаб. Все-таки модель — не конкретная история болезни (можно рассказать еще несколько историй о «сверхсрочной» жизни, иногда многолетней, но они будут уже из вторых рук), а онкология в целом.
Спросим: часто ли вне онкологических ситуаций можно наблюдать в действии спасительное согласие людей? И чем объяснить особую отмобилизованность свободного чувства долга именно в онкологических обстоятельствах? Не тем ли, что онкологическое страдание — опасность, которая таится внутри нас и заключается в нашем неконтролируемо-подспудном перерождении? Не ужас ли перед угрозой собственной мутации объединяет людей? Рак натурализует ужас в мучительных болях, интоксикации, кахексии, патологических переломах костей и т. п. Но для здоровых, помогающих больному, угроза страшна скорее своей метафизической сутью, неизмеримо более широкой, чем площадь опухолевого поражения у отдельного пациента. Рискну предположить, что онкология воспроизводит в обмирщенной культуре то, что традиционно называлось «страх Божий»: безусловный ограничитель самоубийственной свободы притязаний.
…Кстати, по реакциям мировой элиты на события 11 сентября 2001 года пока не заметно, что необходимость в таком ограничителе осознается; напротив, спираль притязаний раскручивается…
Вернусь к онкологии. Поразительно: кроме нее, пожалуй, нет другой области прогресса, плотно интегрированной в рынок, в которой неуклонно избегались бы искушения алчной политизации, пустопорожнего пиара, виртуальных стоимостей. Доведение до клинической практики новооткрытого лекарства обходится в суммы от 600 млн. до 1 млрд. долларов. Открытия чаще всего совершаются небольшими исследовательскими коллективами; реализуются же крупными фармацевтическими компаниями. Каковые, при всей их коммерческой функциональности, не прибегают к обычному на современном рынке рекламному надувательству. Множество химических субстанций и молекулярных конструкций снимались с дистанции ввиду выявившихся в ходе дорогостоящих испытаний недостаточной эффективности или чрезмерной токсичности. То есть: профессиональная специфика онкологии, связанная с осознанием масштабов угрозы, заключенной в самом человеке, даже рынок делает моральным.
Кодексы онкологии содержат образцы для социальной практики, столкнувшейся с тяжелыми проблемами. А также для своевременного распознавания таких проблем.
Надеяться надо («…и не отчаивайся!»). Но надежда должна быть деятельной и предусмотрительной. Ценностная конституция, при которой обеспечивается такая строгая надежда, не должна оставаться внутрицеховой принадлежностью онкологии.
Ведь мы этого достойны?
Константин Ливанов
Без Бога
Константин Александрович Ливанов родился 19 (31) декабря 1874 года в селе Александрова Пустынь Николо-Задубровского уезда Ярославской губернии в семье сельского священника. Отец его, Александр Николаевич Ливанов, рано овдовел и сам воспитывал четверых детей. Его очень любили прихожане, которым он никогда не отказывал в совете и помощи.
Константин Александрович, получив образование в Ярославской духовной семинарии, а затем в Томском университете, работал земским врачом в Ярославской губернии. Участвовал в создании детских яслей на селе, активно сотрудничал с «Вестником Ярославского земства». В 1900 году он женился на Надежде Васильевне Богородской, происходившей из духовного сословия. У них родились два сына, Вадим и Герман, и дочь Галина. В 1907 году он переехал с семьей в Рыбинск и стал вольнопрактикующим врачом. Несколько лет они жили в одном доме и поддерживали дружеские отношения с семьей Ошаниных, в которой в 1912 году появился на свет будущий известный поэт-песенник Лев Иванович Ошанин.
С началом Первой мировой войны Константин Александрович организовал в Рыбинске военный лазарет для раненых, которых привозили с фронта, и заведовал им до 1918 года.
С 1920 по 1930 год он работал врачом в поликлинике им. Семашко, занимался частной практикой.
В 1916 году доктор Ливанов стал членом Рыбинского научного общества. Он пытался обобщить опыт своих коллег-врачей и был деятельным сотрудником журнала Рыбинского горздравотдела.
Константин Александрович на протяжении всей жизни увлекался земледелием. В 1911 году Ливановы купили дачу в деревне Михалево под Рыбинском, которую их знакомые прозвали «Ливановкой». Вместе со своим отцом Александром Николаевичем Константин Александрович выращивал там редкие сорта деревьев, кустарников и даже южных растений. В начале 20-х годов он отдал «Ливановку» молодежной секции Рыбинского научного общества для создания биологической станции. Активными членами этого кружка были дети доктора Ливанова.
В 1928 году Константин Александрович оказывал врачебную помощь известному философу, профессору С. А. Аскольдову, сосланному в Рыбинск. Он очень был дружен с Алексеем Алексеевичем Золотаревым, писателем и краеведом, председателем Рыбинского научного общества. (А. А. Золотарев посвятил К. А. Ливанову один из очерков своей и посейчас полностью не опубликованной книги «Campo santo моей памяти».)
В 1930 году Константин Александрович был арестован и через год выслан в Казахстан. Еще находясь в рыбинской тюрьме, он заболел. В ссылке болезнь прогрессировала, в 1932 году его, парализованного, привезли на родину, в Рыбинск. Родственники ухаживали за ним в течение двенадцати лет. Двенадцать лет страданий, невозможности не только ходить, но даже общаться с близкими. 17 ноября 1942 года Константин Александрович Ливанов скончался и был похоронен на Старогеоргиевском кладбище возле Георгиевской церкви.
Дневник, предлагаемый вашему вниманию, он вел с 1926 по 1929 год. Скорее это записки дневникового характера, воспроизведение, даже с сохранением транскрипции и диалектов, рассказов его пациентов. Это отдельные запомнившиеся ему выражения или просто интересные фамилии. Из этих записок видно, насколько любили и доверяли своему доктору больные, приходившие к нему в Рыбинск даже из далеких сел. По словам А. А. Золотарева, К. А. Ливанова отличало «уменье разбираться в житейском испытании, вскрыть греховную язву и удалить ее — это было наследственное богатство Константина Александровича, умноженное высшим медицинским образованием и глубоким, постоянным наблюдением людского быта и земного царства. Диагнозы Константина Александровича были зачастую блестящи, выводили товарищей-врачей на верный путь лечения, подтверждались в столицах — в Питере и в Москве. С другой стороны, тоже наследственная страстная любовь к любимой и родящей Земле делала из Константина Александровича изумительно терпеливого и бесценного врача-утешителя, врача-исповедника, готового, как и его отец, принять последние минуты умирающих так, как велит Бог Отец всяческих и как того требует наша человеческая совесть»[1].
Дневник К. А. Ливанова чудом уцелел во время обысков. Родственникам удалось спасти эту маленькую тетрадь, исписанную бисерным почерком Константина Александровича. В настоящий момент «Дневник» хранится у его внучки Светланы Всеволодовны Вейде, в Рыбинске.
Записи К. А. Ливанова публикуются в сокращении, обусловленном форматом журнальной публикации. Издание их отдельной книгой — дело, надеемся, недалекого будущего.
1926
24. IV.26. Ночь под Вербное воскресенье.
«Мне и одному хорошо, и со всеми. Я не одиночка и не общественник. Но когда я один — я полный, а когда со всеми — не полный. Одному мне все-таки лучше. Одному лучше — потому что, когда я один, — я с Богом!»
Почему-то пришли на память эти милые, чудесные слова даже и не вспомню кого… Может быть, потому, что за стеной играет моя Галя[2]… Весь день у меня какое-то тревожное, потерянное настроение. Как будто обронил что-то важное, нужное — и не могу найти. Сейчас Галя вернулась из церкви и очень оживлена: до самого дому донесла горящую свечку, и только у самого крыльца свечечка догорела, не потухла, а догорела до конца, обжегши ей пальцы. Рассказала, как на улице какой-то кавалер под ручку с дамой, поравнявшись с ней, хотел было что-то сказать по поводу горящей свечки, но не успел, а только презрительно фыркнул и получил за это «большого дурака». Рассказала и улетела. И вот слышу: подбирает что-то на рояли…
