Не следовало соглашаться на аутодафе. Ох уж это проклятое творческое тщеславие! Лицом к лицу с читателем… увидеть свою аудиторию… зарядиться оптимизмом и поддержкой… Ага, сейчас.
Но сбежать было невозможно. Единственная электричка, которая должна была вернуть его к родным пенатам, отходила только через четыре часа. Да он и не отыскал бы дорогу на вокзал в ширкетских закоулках, по-деревенски неухоженных и по-городскому головоломных.
– Друзья! – возгласила приглашающая сторона в лице главной библиотекарши, зрелой дамы приятной наружности, звали которую Диана Самвеловна, что мало сочеталось с ее безупречно славянской внешностью, куда в качестве базовых атрибутов входили широкое круглое лицо со вздернутым носом, светлые серые глаза и пшеничные кудри до плеч, а также иные достоинства, которые в настоящий момент ускользали от Кармазинского взбудораженного восприятия. – Сегодня у нас в гостях известный писатель, житель славного города Мухосранска…
Перечисление регалий и добродетелей отняло немного времени, хотя библиотекарша делала логические паузы и обеими руками производила плавные, привлекающие внимание жесты, как если бы Кармазин был уже не живым существом из плоти и крови, а памятником самому себе или, по крайней мере, портретом кисти самодеятельного художника.
– Вы можете задавать любые вопросы, – завершила преамбулу библиотечная дама, сошла с возвышения и села в первом ряду, оставляя творца наедине с публикой.
Кармазину почудилось, будто публика выгнула хребет и алчно лязгнула клыками.
Разумеется, ничего подобного в реальности не происходило. Просторное помещение, исполнявшее при библиотеке функцию конференц-зала, было плотно уставлено рядами кресел, на стенах висели обязательные портреты классиков, в числе которых самый большой портрет по праву принадлежал Гоголю, а сразу после Шолохова начинались лица незнакомые и по всей вероятности прославленные в пределах региона и ни метром далее. За окном трепетали тяжелые лиственные кроны, отбрасывая внутрь причудливые тени. Все места были заняты, и даже в проходе стояло несколько стульев. Большинство аудитории составляли школьники, которых залучили на встречу в порядке добровольной принудительности, интерес на детских лицах был скорее физиологический, нежели познавательный, из чего со всей очевидностью следовало, что никто из подрастающего поколения ни строчки из Кармазинских текстов не прочел. Но попадались и персоны более солидного возраста, в диапазоне от девушки без возраста в наряде, более подходящем для камерного концерта, строгом, черно-белом в горошек и с кружевами, до худого мужчины лет пятидесяти, глаза коего пылали нездоровым пламенем, и вот уж от кого следовало ожидать подвоха, так именно от подобного персонажа, со скрытыми сверхценными идеями, с опытом посещения аномальных зон и личного контакта с пришельцами из иных миров либо измерений, хрен редьки не слаще, и, что ужаснее всего, с собственными литературными амбициями.
Кармазин ободряюще улыбнулся. На таких мероприятиях он был нечастый гость и потому не силен был в протоколах и регламентах. Знающие люди рассказывали: важно завязать контакт с залом, но адресоваться ко всей человеческой массе бессмысленно или, как любят говорить в дипломатических сферах, контрпродуктивно, за всеми не уследить и на всякий чих не наздравствуешься. А потому следовало выбрать в зале одно лицо, какое больше понравится, смотреть на него и в речах своих обращаться непременно к нему, следить за его реакцией и в зависимости от таковой вносить в собственное поведение необходимые коррективы, от сдержанного превосходства до панибратской развязности, а то и некоторой даже интимности. Кармазин без труда нашел свое лицо. Это была юная дева, тонкая, как скрипичный смычок, темноглазая, отчетливо восточного типа, однако же длинные волосы сплетены были в две тугие косы, одна из которых была рыжая, а другая и вовсе соломенная. Взгляд юницы был внимателен, рот приоткрыт, с нею Кармазин и намеревался вести диалог, хотя бы даже и мысленный, и в мыслях немедля обозначил ее как Пеппи-Две Косички.
– Расскажите немного о себе, – протянула ему руку помощи Диана Самвеловна.
– С готовностью, – отозвался Кармазин.
Он сразу понял, что был совершенно прав, когда отказался от последнего слова перед казнью. Из выжженной ожиданием гортани вырвалось нелепое кряканье. Под выжидательными взорами Кармазин обстоятельно прокашлялся, отпил из кстати обнаружившегося на кафедре стакана, тяжко вздохнул и поискал глазами свою надежду и опору в косичках.
– Привет, – сказал он уже нормальным голосом. – Я волнуюсь и потому надеюсь на ваше снисхождение. Хотя бы поначалу… – Гробовое молчание. Шутить с этим залом не стоило. – Вообще-то я не совсем писатель, – продолжил он, понемногу успокаиваясь. – И уж тем более не особо известный. Ведь вы мало знакомы с моими книгами, а то и вовсе незнакомы, не так ли?
По залу прокатился неясный гул, а затем донеслось негромкое и мало обнадеживающее:
– Знакомы…
Диана же Самвеловна привстала со своего места и простерла пухлую длань в направлении стеклянного стеллажа позади Кармазина.
– Здесь вы можете увидеть все произведения нашего уважаемого гостя, – сказала она, – что были изданы, как сейчас принято говорить, «на бумаге». В преддверии встречи они пользовались повышенным вниманием абонентов нашей библиотеки.
– Замечательно, – сказал Кармазин, ощущая себя летчиком-камикадзе, которому все по барабану в виду вражеского линкора. – К чему это я? Нет такой профессии – писатель. Что бы ни говорили те, кто ухитрился зарабатывать себе на пропитание и прожитье складыванием слов. Писательство – это свойство организма. Как темные глаза, как светлые волосы, как музыкальный слух или дальтонизм. Можно воспринимать этот свойство как божий дар, а можно и как увечье, врожденный порок, генетическое отклонение. Все мы хотим быстро бегать, иметь силу в руках и выглядеть как Ален Делон и Софи Лорен… ну, или, с поправкой на современность, как Райан Гослинг и Эмили Кларк. Но природа распорядилась иначе, и мы выглядим так, как выглядим, и бегаем неважно, и шесть пудов над головой, пожалуй, не вытолкнем. А с другой стороны, хорошо, что в массе своей обошлось без гемофилии, болезни кошачьего крика или бокового амиотрофического склероза, который, впрочем, никак не повлиял на умственные способности Стивена Хокинга кроме того, что изрядно осложнил ему жизнь. Многие хотят писать, многие пытаются писать, но лишь единицам это дано в полной мере. Между прочим, нельзя притвориться сильным или темноглазым. Подобное притворство легко разоблачается на практике. Контактные линзы, конечно, сгодятся на какое-то время, но сто килограммов поднять не получится. Ну да, притвориться писателем намного проще. У любого, даже самого чудовищного в литературном смысле текста непременно найдется свой десяток почитателей, которые воспоют его, превознесут и поставят на второе место после Гоголя, который все же остается пока безусловным светочем русской словесности. – Легкий поклон в сторону портретной галереи. – Не хочу никого обидеть, но девяносто девять и девять десятых того чтива, что вы видите на полках книжных лавок или на развалах электронных библиотек, никакого касательства к литературе не имеет и создано не людьми с писательской хромосомой, а жалкими имитаторами. К полкам этого замечательного учреждения высокой культуры, – усмешка краем рта и еще один короткий поклон в сторону Дианы Самвеловны, – мои мизантропические заметки отношения не имеют. И вообще, я сильно отвлекся. У меня диплом эконометриста, какую-то часть жизни я работал программистом в различных финансовых структурах. Но настал момент, когда природа взяла свое. Теперь я писатель, писатель и еще раз писатель. И, как мне кажется, звучу гордо. – Кармазин с удовлетворением обнаружил улыбку на устах Пеппи-Две Косички. – И я по-прежнему готов отвечать на ваши вопросы. Но! – Он предупреждающе воздел указательный перст. – Как ответственный трибун, я не обещаю, что мои ответы вам понравятся и окажутся в консонансе с вашими личными представлениями о картине мира. Я знаю, что, задавая вопросы, вопрошающий часто ожидает подтверждения личным предчувствиям или хочет услыхать из чужих уст собственный ответ. Я этого не гарантирую.
