— В том, что тебе необходимы перемены, — сказала напоследок мать, — ничего плохого нет. Это совершенно ясно. Смотри только, чтобы эти перемены закончились лишь этой выгодной сделкой и не превратились во что-нибудь иное.
* * *
Когда по прошествии недели никаких сигналов от жены Лазара не поступило, я, стараясь подавить тревогу, подумал вдруг, что, может быть, несколько поспешно объявил об изменениях в моей жизни. Забыла ли она обо мне, или, наоборот, решила избежать? Я знал, что ее мать уже перебралась в дом для престарелых. И я сам позвонил ей туда, первым делом спросив, помогли ли ей новые медикаментозные назначения, которые я ей предписал. Она была очень обрадована моим звонком, и, как она сказала, «счастлива поговорить со мной». Хронические запоры и на самом деле стали терзать ее реже — не столько, быть может, из-за изменения в приеме лекарств, сколько благодаря тишине и покою, окружавшим ее в новом жилище, о котором она говорила с восхищением, приглашая меня нанести ей визит.
— А знаете ли вы, — спросил я ее в конце нашего разговора, — что я буду теперь жить в вашей квартире, которую решил арендовать?
К моему изумлению выяснилось, что она ничего об этом не знала. Ее дочь не сказала ей об этом абсолютно ничего. А потому, сказал я себе, позвонив старой леди, я поступил совершенно правильно. Ибо ситуация выглядела однозначно: если Дори изменила свое решение и нашла других арендаторов — что ж, о'кей, да будет так, и пусть она собственноручно погубит мою любовь. Тем более что моя нынешняя хозяйка квартиры нашла супружескую пару и, не предупреждая меня, уже показала им мое жилище, которое они тут же сняли, — остановив меня на лестнице, она холодно потребовала, чтобы до конца месяца я очистил помещение.
Дурацкая ситуация! Оказаться на улице из-за нелепого и, более того, абстрактного, увлечения, не имевшего никаких перспектив? В конце концов, собрав все свое мужество, я сам позвонил Дори, чтобы понять, что происходит и на что я могу рассчитывать. Секретарша соединила меня, не спрашивая, кто я такой. Дори взяла трубку и, не выпуская ее из рук, продолжала оживленный разговор с кем-то, к кому я вдруг почувствовал жгучую ревность. Ее низкий голос звучал энергично, он был полон уверенности и значения. Когда я назвал себя, то почувствовал, что она смутилась. «Хорошо, — сказал я сам себе. — Что-то мое имя для нее да значит».
— Тут возникло очередное недопонимание, — начал я шутливым тоном, — и в результате мне придется оказаться на улице со всем своим имуществом уже на следующей неделе.
Мне показалось, что она испытала облегчение. Теперь она, не колеблясь, должна была признать, что мое желание арендовать квартиру — это не трюк, с помощью которого я хочу ее охмурить. Ситуация, в которой я оказался и которую я описал, избегая громких слов, подвигнула ее не только принять меня в качестве квартиросъемщика, но и извиниться за то, что она не сделала этого раньше.
— Квартира еще не готова, там еще куча работы. И неизвестно, что со всем этим делать.
— Да ладно, — успокоил я ее. — Оставьте все как есть. Мне ведь немного и надо! — Поболтав с ней немного ни о чем, мы договорились, что встретимся на квартире во второй половине дня во вторник, когда ее офис не работает, что даст ей возможность оглядеться и понять, что именно надо убрать, а что можно оставить, и, разумеется, закончить переговоры о сдаче в аренду. Когда я положил трубку, думал я только об одном: она приведет с собой Лазара или будет одна?
В квартире она ждала меня одна. Стоя у входной двери, я слышал мягкие звуки классической музыки, смешанные с приятным журчанием воды. Я легко дважды постучал, не желая пользоваться звонком, который, как я запомнил после первого посещения, издавал непереносимый вой. Она открыла дверь с мрачным выражением лица, была она на высоких каблуках, в ярко-красном переднике, завязанным вокруг талии. Руки у нее были в масле.
— Вы усложняете мою жизнь, — пожаловалась она, слегка покраснев. — Вы только взгляните, что пришлось здесь для вас переделать.
Ее неприязненный, едва ли не агрессивный тон удивил меня, к этому я не был готов. Как и к отсутствию в ее глазах даже намека на улыбку — взгляд ее за стеклами очков был тверд и непривычно серьезен.
— А что здесь надо делать-то? — запинаясь, начал я, пытаясь защититься от обвинений и осторожно переступая порог квартиры, в которой я тут же ощутил произошедшие перемены, пусть даже до того я побывал в ней лишь однажды в течение немногих часов. Квартира была чиста и уютна, но что-то, по сравнению с тем, когда я осматривал старую даму, что-то исчезло. Может быть, этому способствовало исчезновение расшитых салфеток, лежавших тогда на маленьких столиках возле дивана, равно как и отсутствие хрустальных и серебряных кубков, стоявших за стеклом буфета из темного дерева, а может быть, из-за семейных портретов, которые были сняты со стен. Шторы были раздвинуты, и вид из окон позволял разглядеть бесчисленные крыши и даже полоску моря. Тем не менее, находясь в квартире, трудно было даже догадаться о близости пляжа, места, где я был так счастлив в тот вечер.
И все же я быстро забыл о своем разочаровании, когда заметил, как лучи заходящего солнца преобразили все вокруг, осыпав золотой пудрой все предметы, стены и пол. На стойке белого мрамора в кухне выстроился ряд изящных кастрюль с длинными ручками, они были накрыты крышками и сияли чистотой. Мысль о том, что она так начистила их для меня, а не для того, чтобы убрать их на хранение подальше, глубоко тронула меня. Какая-то смущающая тишина стояла вокруг. Я изо всех сил старался не глядеть на ее стройные ноги в плотно облегающих, золотистого цвета шелковых чулках. Мне показалось, что я ее чем-то раздражаю, быть может, тем, что ей пришлось ради меня заниматься всеми этими кастрюлями. Может быть, это ее оскорбляло?
— Мы полагали, что все у нас в порядке, — сказала она, — но оказалось, что здесь еще уйма дел.
— Как долго ваша мать прожила здесь? — поинтересовался я самым дружелюбным тоном.
— Совсем недолго. Семь лет. С тех пор, как умер мой отец. Но она полюбила эту квартиру. И вложила в нее уйму всего. Это просто стыдно — она вполне могла бы прожить здесь еще не один год. Я до сих пор не понимаю, почему она больше не хочет здесь жить. Вот почему я не спешила связаться с вами. Надеялась, что она изменит свое решение и вернется сюда. Но сейчас, сейчас вы заставили меня покончить с этим.
Поразительное признание, что она уступила моей настойчивости, преисполнило меня таким сильным чувством удовлетворения, что я склонил голову и закрыл глаза, — что она приняла за симптом оскорбленного самолюбия.
— Если ваша мама передумает и решит вернуться обратно, я съеду отсюда в ту же минуту, — галантно заявил я, желая предстать перед Дори наиболее приемлемым арендатором. Но она только покачала головой.
— Этого не понадобится. Не волнуйтесь. Там ей очень нравится. — В этом месте я не смог удержаться от реплики.
— Я знаю, — сказал я и передал содержание нашего телефонного разговора.
Она слушала в полном молчании. Потом на ее губах появилась слабая улыбка, но глаза все еще сохраняли выражение подозрения и строгости, как бы очерчивая точную границу моего, опасного для нее, уровня разрешенного вторжения в ее жизнь.
Тем временем квартира погружалась во мрак, меняя золото заката на смутные иероглифы желтоватого пергамента. Она опустилась на диван с моей стороны и удобно устроилась, скрестив ноги.
Ее маленький двойной подбородок чуть-чуть обвис. Из потертой картонной папки, содержавшей счета за телефон, газ и электричество она достала лист бумаги с какими-то заметками и сказала в полном отчаянии:
— Вот… я попробовала составить опись всего содержимого квартиры для внесения в контракт, который мы должны заключить. Но я совершенно не представляю, с чего начать. Мы никогда не сдавали раньше квартиры. Некоторые, я знаю, вносят в такой список все подряд, включая шкафы и мойку для посуды. Но вы ведь не собираетесь продавать нашу мебель, правда? Или демонтировать туалеты и кухню? — Она произносила все это вполне серьезно, без тени юмора, и мне оставалось лишь молча кивать в ответ. Меня завораживала быстрота, с которой темнело. — Ну так сейчас мы договоримся о вещах, по-настоящему важных, — продолжала она. — Мы отметим наиболее ценные и внесем их в гарантийный список. К примеру, этот ковер или сервизы, или одну, нет две картины. Потом показания электросчетчика, да? И надо будет дозвониться до телефонной компании и записать их счет, ну, вот, пожалуй, более или менее все. Что же до одежды и прочих пожитков моей матери, которые она здесь оставляет, — уверены ли вы в том, что они вам не помешают? Давайте-ка посмотрим, что мы тут имеем и достаточно ли места для вас.
И она поднялась с дивана, но, к моему удивлению, не спешила включить в квартире свет, несмотря на то, что с каждой минутой становилось все темнее и темнее. Из ниши между кухней и ванной, предназначенной для хранения веников и швабры, тянуло прохладой, наполняющей две комнаты, уже утонувшие в вечернем мраке. Когда я проследовал за Дори в материнскую спальню, то заметил, что стеклянные бокалы, с которых исчезла мыльная пена, сияли на белом мраморе, испуская красно-рубиновые лучи. Окошко над мойкой для посуды было устроено в стене так, что улавливало полностью лучи заходящего солнца. Я хотел привлечь ее внимание к своему маленькому открытию, но она уже стояла рядом с двуспальной кроватью матери с красным покрывалом и пухлыми подушками в цветастых наволочках, дверцы двух пустых шкафов были настежь открыты, чтобы показать мне, сколько места имелось в моем распоряжении. Затем она как-то покорно открыла дверцы еще двух шкафов, забитых до отказа. В одном из них я разглядел ряд вешалок с костюмами серого цвета. Все как на подбор, одного фасона. Я, стоя перед другим, оказался, как это бывает в уже виденном сне, перед пирамидой из белых обувных коробок, в которых, без сомнения, хранилась не только обувь, но и все что угодно.
