— Ваша мать будет при этом тоже? — спросил я, ибо в мое сердце закралось некое сомнение.
— Если вы хотите, чтобы она пришла тоже, чтобы рассказать вам, как лучше управляться с домашним хозяйством, и сделала это лучше, чем я, я могу попробовать доставить ее, — ответила она естественным и спокойным голосом. — Хотите?
— Нет, нет, — поспешил я похоронить эту идею, стараясь, чтобы мой пыл в голосе не выдал меня. — Зачем пожилого человека тащить в такую даль? А кроме того, оказавшись снова в этой квартире, она, боюсь, может просто огорчиться. Вы согласны?
Она была согласна.
* * *
Несмотря на то, что предложение встретиться на квартире для подписания договора исходило от нее, я по-прежнему был уверен, что ничего между нами быть не может. Она была зрелой, реалистически думающей женщиной, купающейся в любви и обожании своего мужа и, несомненно, не только его. Даже если ей льстило внимание молодого человека вроде меня, это не давало мне повода думать, что она может откликнуться на мои чувства, поверить в них и понять, что это значит — умирать от желания. Тем более что, несмотря на то, что зеркало послушно повторяло за ней все ее обворожительные улыбки, она, я уверен, ни на миг не забывала о складках вокруг ее талии, равно как и глубоких морщинах на шее и о возрастных пятнах на коже, когда она не подвергалась воздействию макияжа. И если даже она заслуженно могла гордиться своими стройными, красивыми ногами, вряд ли была она в состоянии понять, почему этот молодой и вовсе не уродливый парень вроде меня, мужчина в расцвете сил, мог бы вот так, неожиданно и безоглядно влюбиться в нее; ей не могло прийти в голову, что толчком к этому послужила ее собственная слабость, глубоко спрятанная ее особенность, о которой безо всякой задней мысли поведал мне ее собственный муж, — она-то и пробудила во мне интерес к ней, впоследствии обратившийся в желание, наваждение, страсть. Тем не менее я готовился к встрече с ней, понимая что там-то и решится моя судьба. Я решил надеть ту же самую клетчатую рубашку, которая была на мне, когда я делал переливание крови в Варанаси, пусть даже ничего особенного в ней не было, кроме того, что она села после многочисленных стирок: я надеялся, что это, пусть даже только в подсознании, пробудит в ней воспоминание о том невероятном времени, когда я следил за движением крови между нею и ее дочерью, и вызовет в ней прилив симпатии, после решающего моего признания, которое, я знал это, будет выглядеть и унизительным, и попросту дурацким.
Ибо я решил раскрыть перед ней свою душу, надеясь только на то, что, как и прежде, квартира будет тонуть в этих золотистых сумерках, которые смягчают нас, погружая в естественную печаль умирающего дня, и делают менее смешным то, что при ярком свете наверняка выглядело бы нелепым с любой точки зрения. Но к полудню небо потемнело и сильный ливень, подобно потопу, обрушился на город. И я понял, что закатные лучи солнца лишь случайно смогут пробиться сквозь несущиеся на запад тучи и что признание мое мне придется делать при ослепительном электрическом свете. Тем не менее я был исполнен решимости и, даже стуча в дверь, молил Всевышнего, чтобы в квартире оказалась не только Дори, но и Лазар; оказался для того, чтобы защитить ее. Или меня? Защитить оттого неминуемого унижения, которое меня ожидало.
Но тихо было за дверью. И я подумал, испытывая необъяснимое облегчение: «Она не пришла».
И тут же услышал на лестнице ее шаги. Начал ли я уже издалека распознавать их так же, как и ее муж? Она опоздала, но пришла одна, уверенная, что сама справится со всем. На ее лице был толстый слой макияжа, но одета она была не слишком парадно, более того, наряд этот делал ее ниже и полнее. Она была обута в высокие черные сапоги и одета в черный бархатный комбинезон, рукава которого я не мог закатать, чтобы сделать ей прививку. Выглядела она оживленно и очень по-деловому, и враждебность предыдущей встречи отсутствовала в ней совершенно.
— Очень удачно, что вы пришли пораньше. — И, улыбнувшись, она открыла дверь. И я понял, что нет никакой необходимости объяснять причины моей поспешности. Наоборот, выглядело все так, как если бы она была полностью удовлетворена стремлением своего квартиранта увидеть ее поскорее.
— А Лазар не придет? — спросил я.
— Нет, сегодня он занят, — ответила она и отодвинула пустой чемодан, стоявший на ее пути в коридорчике, ведущем в спальню. — Но он побывал здесь вчера и настоял, чтобы я открыла для вас еще один шкаф, чтобы вам было удобнее. Проходите и взгляните — ему пришлось немало для вас потрудиться, — и широким жестом она распахнула дверцы шкафа, чтобы показать, насколько добросовестно поработал Лазар, убрав из шкафа все бесчисленные коробки из-под обуви. Но он, похоже, не решился тронуть собрание серых костюмов, висевших в другом шкафу.
— Не нужно было всего этого делать, — сказал я как можно более дружелюбно. — Здесь для меня места более, чем достаточно.
— Это сейчас, — твердо сказала жена Лазара. — Но кто может знать, что произойдет в будущем? — И в глазах у нее сверкнула улыбка, быть может напоминавшая мне о возможной женитьбе, о которой я однажды заикнулся. Затем она повела меня в кухню, чтобы познакомить с некоторыми старого фасона электрическими приборами, которые были вытащены на свет из глубины кухонных шкафчиков и выставлены в ряд на мраморной стойке. Но когда она попробовала объяснить и показать мне, как все это работает, руководствуясь наставлениями старой дамы, я увидел, что она, похоже, усвоила эти наставления весьма слабо. Когда она начала нажимать разнообразные кнопки, я ощутил исходящую от нее какую-то детскую беспомощность, тронувшую меня столь глубоко, что я не смог сдержаться и, положив свою руку на ее, прекратил эти мучения, сказав:
— Не надо. Все будет хорошо. Я разберусь с этим. А если у меня возникнут проблемы, я ведь всегда могу напрямую связаться с вашей матерью.
И мы отправились в гостиную, еще раз просмотреть список, составленный собственноручно владелицей квартиры, пытаясь разобраться, насколько этот перечень соответствует реальному положению вещей. После чего я ознакомился с текстом договора о найме, изобиловавшим наставлениями и предупреждениями, адресованными нанимателю. На мой взгляд, их было многовато, но, сказал я себе, может быть, такова стандартная форма, принятая в конторе Дори. Все было готово — кроме разве что подписанных моими родителями гарантийных обязательств, которых она согласна была ждать до следующей недели. После чего я подписал обе копии договора и, как и полагалось в подобном случае, выдал двенадцать отсроченных чеков на все месяцы наступающего года, так что нам не было необходимости беспокоить друг друга дополнительными встречами. Она положила чеки в свою сумочку, даже не проверив их, после чего достала два ключа и положила их на стол. Только теперь она расслабилась, зажгла тонкую сигарету и, мягко взглянув на меня, спросила:
— Ну, мы что-то забыли или это все?
Трудно было представить себе лучший момент, чтобы поведать ей о любви, которая бурлила во мне вот уже столько дней, и без малейших колебаний и запинки, опустив немного голову, чтобы не встретиться с ее взглядом, я начал изливать ей свою душу, обращаясь доверчиво и непрерывно к этой женщине, которая всего лишь на девять лет была моложе моей матери.
— Я знаю, то, что я собираюсь сейчас сказать, покажется вам абсурдом, потому что и мне самому это кажется абсурдом в этой же степени. Но это чистая правда. И если вы мне верите, то должны просто выслушать меня и сказать, что с этим делать, потому что с той минуты, как мы вернулись из Индии, я ходил вокруг вас, пытаясь связать нас вместе как можно более прочными узами и не дать этой связи распасться. И хотя вы ничем меня не поощряли, но вы и не отвергли моих попыток быть как можно ближе к вам, и лучший пример этому — вот эта квартира, которую я решил арендовать исключительно с целью быть связанным с вами, чтобы вы не исчезли из виду. — Произнося это, я не поднимал головы, потому что боялся, увидеть в ее глазах понимающую усмешку, которая отошлет меня прочь, хотя содержание сказанного, на мой взгляд, должно было ее тронуть.
Я прямо скажу вам — я не могу объяснить того, что со мною случилось, — продолжал я, не поднимая головы. — В ту последнюю ночь в Риме, после того как Лазар ушел, я просто рухнул в пропасть охватившей меня любви к вам. Сейчас, да и тогда это было противно всякой логике и потрясло меня своей необъяснимостью, поскольку до этого я никогда не влюблялся в женщин, которые были бы старше меня. Я прошу не запрещать мне говорить это и не возмущаться моими словами; я и сам не стал бы их произносить, и хотел бы избегнуть их все это время… но дело-то в том, что, избегая каких-то слов, мы не в силах избежать причин, которыми эти слова были вызваны, а именно причины переполняют меня всего, всю мою душу и мысли, с утра до вечера и с вечера до утра. И я не верю, что вы хотите, чтобы все это я вырвал из своей души… вырвал и выбросил вон. Другими словами, если все это аморально, то ведь не более, чем когда, к примеру, взрослый мужчина влюбляется в маленькую девочку… так ведь?
