Ознакомительная версия.
Временами её опека становилась просто непереносима для него. Он бежал вприпрыжку домой, хотя было ещё только восемь часов вечера, зная, что мать опять будет поджимать губы и разговаривать с ним тоном инспектора по работе с малолетними преступниками. Один раз она ушла к подруге, а он, воспользовавшись моментом, удрал к Маше. Возвращаясь, он издалека увидел, что она подходит к дому. Мать шла медленно, нагружённая сумками. Его она не видела. Гриша, стремглав, проходными дворами, сокращая дорогу, бросился к дому. Прыгая через две ступени, взлетел на третий этаж, судорожно сорвал с себя уличную одежду, скомкав её и запихнув в шкаф, натянул тренировочные штаны с пузырями на коленках – и как ни в чём не бывало трясущимися руками пошёл открывать дверь. Мать ничего не заметила, сунула ему в руки сумки, сказав, что разберёт их сама, и Гриша, теперь пугаясь, что мать услышит, как метрономом бухает сердце в его груди, юркнул к себе в комнату.
В другой раз он увидел маму в троллейбусе. Мать его не заметила, на ближайшей остановке он выскочил из троллейбуса и пересел в маршрутку, надеясь опять вернуться домой до её прихода.
С ней вообще происходило что-то странное. Когда их культмассовый сектор в университете организовал поход в драмтеатр, мать тоже долго кропталась, что ему там делать нечего, театр плохой, а идти домой вечером страшно и опасно.
– Гриша, не ходи! Слышишь меня! – твердила она в который раз. Он мялся и говорил, что посмотрит, может быть, и не пойдёт, но ему будет очень неудобно перед ребятами.
– Ерунда! – восклицала мать тоном, не терпящим возражений.
Так было почти каждый раз, когда он куда-либо собирался: на прогулку ли, в кино ли, в поход ли… Он знал, что может просто хлопнуть дверью и уйти, но каждый раз пытался уговорить мать не переживать. Ему было комфортней жить, если он знал, что она спокойна – и в доме мир, и он старался реже уходить из дома, прослыв среди сокурсников домоседом и некомпанейским.
92
Лидия Андреевна представила себе нагое тело сына рядом с телом этой женщины и на неё опять накатила волна брезгливости. Её мальчик, что недавно пах молоком и наклеивал засушенные цветы в гербарий… Нет, это просто невозможно себе представить… Она вспомнила, как он осунулся и побледнел… Она объясняла это усталостью, стрессом и грузом навалившихся на него проблем, что, как тяжёлый мешок на плече, пригвождали его к земле. Потом обнаружила в его глазах печаль и подумала: я должна бороться за него. Женщин много, они будут приходить и уходить, как времена года, сменяя друг друга, а мать одна.
– Сынуля, что с тобой? – от нежности матери у Гриши, словно у насквозь промоченной адсорбирующей тряпицы, начинали накапливаться под линзами очков солёные капли. Он по-детски шмыгал носом, стараясь втянуть слёзы в себя, но из перекрученного спазмой горла раздавался птичий клёкот. Ему некуда бежать, можно закрыться за дверью от рентгеновского маминого взгляда, но, когда она трогает его лоб, проверяя, не сжигает ли его огонь подхваченной болезни, ему хочется свернуться калачиком под одеялом – и чтобы приносили чай с протёртой живой малиной, сидели бы рядом и гладили по голове, охваченной обручем тупой боли. В зеркале покрасневших от слёз маминых глаз, что она старательно прячет за стёклами нацепленных очков, его притязание на самостоятельность кажется теперь ему непростительным предательством и бессовестностью:
– Мне так грустно.
Нежность её голоса заворачивает в пелёнку – так, чтобы ручки были прижаты по бокам, он лежал, как в коконе, дожидаясь, когда, наконец, очнётся бабочкой, с лёгкостью порхающей с цветка на цветок, чтобы однажды в солнечный день не заметить шёлковую сеть паутины, которую уже не суждено будет разорвать. Бабочка сначала станет трепыхать нежными крыльями, будто в предвкушении свидания, а затем смирится и затихнет, понимая, что размах её крыльев строго дозируется эластичностью чужих, оплётших её, словно когда-то кокон, шёлковых нитей.
93
Теперь с дежурствами через каждые двое суток Гриша дома не ночевал. Лидии Андреевне сначала было трудно привыкнуть к ночной тишине в квартире. Мешали тени, прячущиеся по углам комнаты. Ей всё время чудилось, что выйдет Андрей или Васечка, что её зовут, что звонит телефон. Она вздрагивала и вспоминала, что позвонить ей может теперь только Гриша. Если времени было ещё до двенадцати, она подходила к телефону, набирала номер Гришиного магазина и, услышав родной голос, с облегчением вздыхала:
– Ну, как дела?
– Нормально! Что ты опять не ложишься? Ложись! Я к коллоквиуму готовлюсь…
Лидия Андреевна успокоено вешала трубку и засыпала рваным на лоскутки сном. Сны стали появляться иногда и цветные, но в них ясно присутствовало это ощущение нереальности, содержание снов доносилось до сознания как бы сурдопереводом. Женщина энергично жестикулировала всеми пальцами, и пальцы порхали, как бабочки с цветка на цветок, ни на одном не задерживаясь ни на минуту. Потом Лидия Андреевна внезапно просыпалась, видела в проём окна мутный холодный рассвет, постепенно проявляющий очертания соседних домов, редкие огни в которых, похожие на глаза собаки Баскервилей, множились и постепенно тускнели. Лидия Андреевна нехотя вылезала из-под сбившегося от её ночных метаний одеяла, шаркала в ванную, еле ступая и чувствуя непонятную разламывающую ступни боль, умывалась, пытаясь смыть стоящие перед глазами картины, и спешила позвонить сыну. Иногда она даже будила его своим звонком, но ему всё равно надо было уже вставать. Услышав его недовольный сонный голос, шла на работу.
94
То лето было на редкость щедрым. Не было дней с изнуряющей жарой, солнце светило ровно и ежедневно. Ей даже казалось, что это и не солнце вовсе, а какая-то лампа люминесцентная дневного света. Гриша ехать в деревню с ней не захотел. Устроился в пионерский лагерь вожатым. Теперь им постоянно не хватало денег – и Лидия Андреевна не возражала против этого. Она жила в доме одна. Деревня давно превратилась в дачный посёлок, местные жители почти все перебрались в город, а сюда приезжали только в отпуска. Многие дома вообще были куплены городскими жителями. Те потихоньку отстраивали свои новые дворцы после того, как стёрли с лица земли нагнанными бульдозерами остатки почерневших покосившихся строений, что для неё были родными и привычными с детства.
Сотовые телефоны ещё только появлялись и простым смертным были недоступны. Поэтому она оказалась на целый месяц как бы в глухой изоляции. Свет здесь включали ровно по расписанию и выключали тоже по расписанию. Сначала она думала, что соседи, которых она знала с детства, будут приходить к ней. Но как-то так незаметно оказалось, что вся её улица вымерла, почти все дома занимали чужие дачники, скрывавшие свои вновь понастроенные коттеджи за высокими заборами. У неё остались соседи справа от неё. Их дочь, как и Лида, тоже более двадцати лет тому назад перебралась в город, но ежегодно приезжала отдыхать в отпуск. У соседки было двое детей и уже двое внуков. Как-то так получилось, что подруга её детства даже совсем не вспоминала её. К ним постоянно наезжали какие-то новые знакомые.
Лидия Андреевна принялась рьяно выхаживать сад. Сражалась с деревьями, наступающими со стороны леса. Клёны можно было косить косой, как траву… Тряся красным монистом и серьгами в тон ему, наступала на сад рябина; подползал орешник, маня ещё зелёными орешками, выглядывающими из папуасских юбочек; шла, выпрямив гордо стройный стан, берёза. Лидия Андреевна знала, конечно, что сможет заставить Гришу помочь ей в саду, но ей надо было просто бежать от воспоминаний и самой себя. Взяв тупую пилу, она со слезами перепиливала ствол дерева, стирая корой, как тёркой, кожу рук. На ещё не загрубевших ладонях уже образовались белые набухшие пузыри. А на правой руке даже просвечивала сквозь отслоившийся мешок кожи кровавая жидкость в нём. Но Лидия Андреевна будто и не чувствовала… Она не допиливала дерево до конца и, как бы повисая на нём, обламывала своим весом. Потом полдня перетаскивала сломленные деревья, заслонявшие свет, на то место, где когда-то высился забор. После в изнеможении лежала на постели, смотрела на жёлтое пятно от дождей на потолке и думала, что молодость миновала как-то в один день. Всё была молодая и всё у неё было впереди… А теперь… раз – и старуха. Как быстро проходит жизнь… Ещё вчера здесь было полно народу и даже ходили по двору маленькие нахохлившиеся цыплятки. Жила в хлеву Чернушка, что бродила летом где-то по лугам со стадом… А сейчас нет ни родных, ни Чернушки и даже на лугах никто не пасётся.
Лидия Андреевна с тоской смотрела на покосившуюся избушку, что стояла почти на курьих ножках. Отец когда-то поставил её на высокие столбы вместо фундамента. Денег на целый полный фундамент тогда не было, а чтобы дом не гнил, он был водружён на высоченные столбы так, чтобы под полом гулял ветер. Ступеньки крыльца и половицы совсем прогнили. Ходить по нему было нельзя, и Лидия Андреевна с унынием сожалела, что она не плотник. Кого бы нанять?
Ознакомительная версия.
