Сергей немного поотнекивался, но всё же взял кусочек.
В ресторане мы оставались одни. Бренди был допит, утка съедена, можно было расплачиваться и отправляться в гостиницу. Уставшие официантки сидели за соседними столиками и неотрывно смотрели на нас. Не было лишь бармена за стойкой. Вероятно, его сразил тот самый напёрсток бренди, который он опрокинул перед нашей трапезой.
— Счёт, — щёлкнул пальцами Сергей.
Это слово было понятно даже китайцам. Мы расплатились и поднялись со своих насиженных мест. Официантки встали тоже. Судя по их физиономиям, они сильно сожалели, что так и не смогли потрогать нас руками. Ничего, может быть, повезёт в другой раз.
Мы вышли из ресторана.
— У них когда-нибудь звёзды бывают? — спросил я.
— А как же! — удивился Сергей. — Они ведь придумали навигацию по звёздам.
— Ну да, — кивнул я, — вместе с порохом и бумагой. Но всюду, где мы были, висел смог.
— К Олимпиаде разгонят, — пообещал Сергей.
Пешеходная улица в полночь по-прежнему кишела людьми, но теперь это был другой контингент.
— Девушки не нужны? — на сносном английском обратилась к нам миловидная особа неопределённого возраста.
— Девушки? — остановился Сергей. — Девушки нам не нужны. Нам нужна ты.
Говорил он вполне серьёзно.
— Ми? — ткнула себя пальцем в грудь особа.
— Ты.
— Ми нельзя, — с лёгким сожалением сказала она. — Можно девушка.
— Только ты, — упёрся Сергей.
— Пойдём в гостиницу, — вмешался я в их диалог. — Нам после Конфуция только девушек не хватает.
— А что Конфуций? — сказал Сергей. — У него тоже дети были.
— А как же роль Коммунистической партии? — повёл я рукой, показывая, насколько всеобъемлюща эта роль.
Сергей посмотрел по сторонам и руководящей и направляющей роли Коммунистической партии на этой улице не увидел.
— С проститутками даже китайские коммунисты не справятся, — заявил он. — Тем более, у них свой путь.
С этим я вынужден был согласиться.
Пока мы теоретизировали, китайская мамка растворилась в толпе.
Мы благополучно добрались до своей гостиницы. Она, кстати говоря, тоже называлась «Пекин».
— Зайдём ко мне, — сказал Сергей. — Теперь я должен тебя угостить.
Я знал, во что ему обойдётся виски или коньяк из мини-бара в номере. Но кто станет мелочиться после бутылки «Наполеона»?
Мы зашли в номер Сергея и расположились в креслах.
— Зачем здесь две двуспальные кровати? — спросил я, наблюдая, как Сергей разливает в стаканы виски.
— Для удобства, — пожал он плечами. — Сейчас везде так. Ну, за тебя!
Это была хорошая точка в праздновании дня рождения. Его не смогли испортить ни нарушение протокола на переговорах, ни отставание от кортежа в Цюйфу, родном городе Конфуция. А главное, до нас так и не добрались здешние красавицы со сверкающими глазами, похожие на зверьков. Всё-таки не зря Господь разделил людей на чёрную, белую и жёлтую расы.
С этой спорной мыслью я отправился к себе в номер.
Китай по-прежнему оставался для меня непостижимым. С другой стороны, если бы человеку было дано всё понять до конца, он бы утратил интерес к жизни.
А этого Господь тоже не допустит.
1
В Сет, маленький городок на юге Франции, я попал с туристической группой.
Был конец июля, стояла, как и положено в этих местах, изнуряющая жара, однако я себя чувствовал хорошо. В Сочи в прошлом году, к примеру, всё обстояло гораздо хуже. По Сету я гулял и в середине дня, и вечером, и даже ночью. Набережные были запружены туристами, наблюдающими за сражениями гондольеров. Это было что-то вроде рыцарского турнира на воде. В каждой лодке сидели по десятку гребцов, обряженных в синюю, белую или красную форму. На возвышающейся корме гондолы — отчего-то эти суда мне хотелось называть гондолами — стоял с деревянными копьём и щитом рыцарь. Он должен был попасть тупым наконечником копья в щит соперника и сбросить его в воду.
Равномерно погружались в воду вёсла. Гондолы, приседая перед каждым гребком, стремительно набирали скорость. Бойцы, изготовившись к удару, выбрасывали вперёд копья. Раздавался сухой треск, и один из них летел в воду. Зрители сопровождали каждое падение воплями и аплодисментами. Иногда бойцы промахивались, толпа разочарованно гудела. Гондолы описывали полукруг и снова неслись навстречу друг другу.
К поверженным, как и на любом турнире, не было никакого снисхождения. Не замечаемый никем, он плыл к берегу и с трудом взбирался на плотик. Никто ему не подавал руки и не предлагал полотенце, да он об этом и не просил. Он жаждал отмщения, но бои на воде в это время вели другие.
Судьями на турнире были почтенные старцы, возглавляемые здешним мэром. Подобно римским патрициям, они поднимали руку, приветствуя победителя, и брезгливо опускали её, удаляя из турнира проигравшего.
Кстати, на узких улочках Сета мне часто попадались старики с длинными батонами хлеба в руках. Они несли их, словно именное оружие, полученное за победу над сарацинами или, скажем, маврами. Я любовался их бравым видом и думал, что на наших улицах, к сожалению, стариков почти не встретишь. Не доживает русский человек до старости, гибнет по дури либо по пьяни, а то и от того и другого разом.
Поздним вечером городок вымирал. Я в одиночестве бродил по набережной, читая названия катеров и яхточек. Народ здесь жил легкомысленный, у причала покачивались сплошь «Катарины» и «Натали».
Но вдруг в одном из домов я увидел сияющие окна, из которых на тихую улицу рвался многоголосый рокот. Это было настолько не похоже на Европу, что я немедленно направился туда. В кафе гуляли участники турнира гондольеров. Для них всё было закончено, и они с полным правом наслаждались победой или заливали горечь поражения вином. Молодые люди в футболках с названиями своих команд вполне по-русски пили вино и заедали его бутербродами, горой лежащими на столах. Один из них высунулся в распахнутое окно и сделал жест рукой, который не оставлял сомнений: меня приглашали в круг избранных.
— Русский, — с сожалением сказал я. — Ни черта не понимаю!
— Ля рус! — крикнул в глубину зала гондольер.
В окно тут же выставились ещё три человека, причём, судя по их виду, это были победители среди тех, кто желал бы выставиться. В руках они держали по стакану красного вина, а один из них целую бутылку.
Как истинный русский, я должен был бы выпить все три стакана и прихватить с собой бутылку, но не те уж лета, чтобы гусарить. Я выпил один стакан и одобрительно покивал, ощущая во рту приятную свежесть вина.
Молодые люди наперебой затараторили, размахивая руками.
«Полная галиматья! — улыбался я им в ответ. — Ничего ведь не понимаю, а хорошо! Был бы помоложе, рванул прямо в окно, там вон и девушки мелькают, вполне белые и вполне хорошенькие…»
Я вернулся в отель и увидел рядом с хозяйкой Марину. Они что-то оживлённо обсуждали. Марина была единственная в нашей группе, говорившая по-французски, и я направился к ней. Пусть хоть она что-нибудь объяснит.
— Какие сложности? — спросил я.
— Завтра на устричную ферму приглашают, — мельком взглянула на меня Марина. — Брат нашей хозяйки владеет этой самой фермой под Сетом.
— Устрицы — это мидии? — осведомился я.
После стакана вина я мог задавать любые вопросы.
Женщины наперебой принялись разъяснять мне отличие устриц от мидий, и французский сейчас я понимал так же хорошо, как русский.
— На мидии барабулька хорошо берёт, — сказал я, когда женщины на мгновение смолкли.
Они оторопело уставились на меня.
— Что такое барабулька? — наконец спросила Марина.
— Рыба, которую подавали на стол римским императорам, — сказал я. — В Пицунде я её ловил на мидию.
— Пицунда — это в Грузии? — тонко улыбнулась Марина.
Она была филологическая дама и любила показать свою осведомлённость в разных областях, особенно в политике.
— Абхазы уже тогда говорили, что жить вместе с грузинами не будут, — тоже улыбнулся я.
— О чём это вы? — спросила хозяйка.
Я не знал французского, но спросила она именно это.
— О своём девичьем, — успокоил я её. — Когда выезжаем?
— Завтра в пять, — отрезала Марина и повернулась ко мне спиной.
Определённо, я ей не нравился. Впрочем, она тоже была не в моём вкусе. Слишком толстая на фоне остальных дам из нашей группы, не говоря уж о французских девушках из кафе.
Я вздохнул и отправился почивать.
2
Дорога на устричную ферму шла вдоль каналов, в которых бродили по колено в воде розовые фламинго. Автобус остановился, туристы высыпали из него и принялись фотографировать. Птицы на них не обращали внимания.
— Непуганные, — сказал молодой человек, стоящий рядом со мной.
