— Да-а? — голос в трубке, знакомый своей томной тягучестью. — Жанна Григорьева слушает.
Валентина Петровна уже несколько раз беседовала с ней по телефону и всегда находила с трудом; слыша её голос, этой Жанны без отчества, ей представлялась румяная, добродушная пышка, гуляющая с чашкой жидкого чая по кабинетам редакции, болтающая с сослуживицами, и лишь минут двадцать из восьми часов уделяющая работе…
— Здравствуйте, Жанна! — как можно приветливей сказала Валентина Петровна, невидяще глядя в спину уходящему профессору. — Это Рындина, из Пионерска. Я по поводу интервью с Павлом Дмит…
— А-а! Да-да! Ну так что?
— Павел Дмитриевич просил передать, что готов с вами беседовать и в половине шестого вечера будет ждать звонка. По местному времени!
— О-очень хорошо!
— Запишите, пожалуйста, номер его служебного телефона.
— Секундочку… — Голос Жанны утерял тягучесть. — Чёрт, где ручка?.. Тош, дай ручку скорей! Аха. — И снова нараспев: — Да-а, я записываю…
Только Валентина Петровна приготовила себе кофе и собралась пробраться к столу с бутербродами, который плотно обступили участники мастер-классов, перед ней возник Бойко.
— Рассортировал рукописи, и поразительно много очерков! — заговорил он почти восторженно, хотя по тону угадывалось, что не ради этого подошёл. — И кажется, совсем, совсем неплохие есть…
— Да, я тоже так думаю. — Валентина Петровна сделала глоток крепкого, из двух пакетиков, кофе. Ещё бы бутерброд к нему с сыром или круассан…
— А… гм… — Бойко понизил голос. — Павел Дмитрич быстро очень ушёл, я и не успел тет-а-тет… Вы-то как, забросили насчёт встречи нашей?..
— Конечно. Ориентировочно послезавтра утром. Но точнее — завтра выяснится. Разрешите! — Валентина Петровна сумела дотянуться до крошечного канапе, ухватила за шпажку, сунула в рот; съеденный часа четыре назад обед сейчас уже совершенно не чувствовался, голод был какой-то острый, стягивающий колющей болью верх живота.
На диване развалился богатырского облика строитель-поэт Смолянков и, приобняв электросварщика и барда из поселка Игрим Котова, эмоционально, чуть не рыдающе, рассказывал:
— Такое, Борь, позавчера в ночи стихотворенье родил! За одну ночь! Вот послушай… щ-щас… — Полез во внутренний карман пиджака за бумажкой.
В паре шагов от Валентины Петровны молодой Олег Романович обхаживал Ларису Громову:
— Ваша книжка это событие. Честно. Мне Юрий Вадимович дал, я прочитал… Можно на «ты»?.. Только понимаешь, Лариса, сегодня такое времечко, что любое произведение, если его не рекламировать, становится известно такому узкому кругу… Все мы жертвы этого процесса…
Валентина Петровна глянула на часы. Кофе-пауза затягивалась — минут пять как должны были начаться ознакомительные мастер-классы.
— Та-ак… — Она бросила пустой стаканчик в контейнер, вытерла салфеткой руки, промокнула губы, обвела взглядом людей, готовых разговаривать до утра, и, собравшись с духом, громко объявила: — Господа! Пора работать! Поговорим через три часа в неформальной обстановке, в ресторане! Прошу расходиться на мастер-классы!
Люди на несколько секунд как-то тревожно-испуганно, выжидающе притихли, а потом загалдели активней, чем раньше.
— Ведущие семинаров! Прошу собирать свои группы!
По одному, по два начали расходиться. Кто-то направился на второй этаж, кто-то — обратно в малый зал; некоторые, в том числе профессор и красавец-поэт, поспешили на улицу. Курить.
Под конец рабочего дня усталость давила всё сильнее, всё чаще накатывало раздражение. Еле сдерживаясь, чтобы уже ором не разогнать людей по аудиториям, Валентина Петровна дождалась, пока фойе опустеет. Тут же за дело взялись уборщицы. Никто не пристал с вопросом, что делать с недоеденным и недопитым — удивительно!..
— Так… так… — рассеянно, собираясь с мыслями, пробормотала Валентина Петровна и большим и средним пальцами левой руки потерла виски. — Теперь в ресторан…
— Почти готовы к приёму, приступили к горячему, — встретила её директор ресторана, полная высокая женщина со сдобным, хлебосольным лицом, но слишком умными и потому тревожащими глазами.
— Мест хватит? — оглядывая овальные столы на шесть персон, спросила Валентина Петровна.
— Подготовили двадцать семь столов. Это сто шестьдесят человек.
— Так… — Валентина Петровна хотела было раскрыть папку, где лежала накладная на оплату ресторана, но не раскрыла, вспомнила: да, так и было намечено — сто шестьдесят человек. Одиннадцать москвичей, восемь — администрация «Обьгаза» и устроители мероприятия, сто тридцать пять слушателей мастер-классов и шесть — местные журналисты, деятели культуры, директор библиотеки. Да, сто шестьдесят человек.
«Молодец!» — похвалила себя Валентина Петровна, а директоршу тихо, неофициальным голосом попросила:
— Людмила Сергеевна, вы ещё пару столов так подготовьте, без напитков, салатов… Так, на всякий пожарный. Мало ли, чтоб без накладок. Если что — потом определимся. Хорошо?
— Хорошо, — пожала плечами директорша.
— А с горячим как?
— А что там? Отбивные, кажется?
— Бифштекс со сложным гарниром.
— Угу… Ну вот как-нибудь… — Валентине Петровне неловко было объяснять, что нужно иметь резервные порции, тем более что директор ресторана знала это лучше её, но, судя по глазам, не одобряла. — Можно в крайнем случае другое что-нибудь придумать… грудки куриные. Да?
— Хорошо, придумаем.
— Вдруг кто затешется. Не гнать же… И ещё вопрос. — Валентина Петровна нашла небольшую сцену в углу зала. — Нужны два-три рабочих микрофона. Звуковик и осветитель будут?
— Они здесь. Дежурят.
— Вот, отлично! Наверняка выступления будут, барды захотят спеть. Стихи, может быть, почитают… Контингент творческий, и… и москвичи — очень речистые, — как по секрету добавила Валентина Петровна. — На вид не очень, зато — соловьи. И главное, очень правильно говорят!..
Директорша вежливо покивала.
С полминуты постояли молча друг напротив друга, Валентина Петровна всё сильнее чувствовала неловкость, тревожность в обществе директорши; она словно бы становилась всё меньше и меньше ростом, всё ничтожней, а директорша росла, крепла, тучнела…
— Та-ак, — встряхнулась Валентина Петровна, ещё раз обежала взглядом белый, чистый безлюдный зал. — Значит, в двадцать ноль пять — ноль семь мы здесь. Может быть, и Павел Дмитриевич подъедет.
Большим и средним пальцами правой руки потёрла виски, прикрыла глаза. Минут пятнадцать было у неё, чтоб перевести дух…
Павел Дмитриевич не подъехал. Заскочил на десяток минут зам по информационной политике. Поднял бокал вина, очень хорошо выступил, коротко проанализировав речи, звучавшие на открытии. Опять говорил профессор Михаил Аркадьевич и очень радовался, что Пионерск не переименовали: «Пионерск это ведь не столько напоминание о нашем советском прошлом. О ребятишках в алых галстуках. Нет! Пионер значит — первый. Первопроходец! И, друзья, вы не только первопроходцы, вы ещё и, как я увидел вас, первенцы нового поколения россиян!» Что-то в таком духе…
Было много песен. Пели и свои под гитару, и даже московская звезда под фонограмму-минусовку. Голос у нее оказался действительно завидный, а песня — так, какими-то кабинетными творцами написанная. Особенно резал уши бравурный, неграмотный припев, прозвучавший раз десять:
Полгода днём, полгода ночью
Стоят на вахте мужики!
Полгода днём, полгода ночью
Дают огонь газовики!
Людям, как заметила Валентина Петровна, не понравилось. И певица тоже, кажется, поняв это, взяла у кого-то из бардов гитару и так хорошо, задушевно, аж до слёз жалостливо исполнила «У церкви стояла карета»… За эту песню ей долго и искренне хлопали, а потом приглашали посидеть за каждым столиком.
Салатов, колбасы, карбоната, солёной рыбы под конец осталось предостаточно; алкоголь тоже выпили не весь, и Валентина Петровна не имела ничего против, когда самые упорные участники банкета стали собирать еду и бутылки в будто специально для этого припасенные пакеты. Ничего, пускай вволю наделикатесничаются, пропустят ещё по паре-тройке стопочек «Гжелки», заказанной с самого завода. Но всё же посчитала нужным напомнить: «Только завтра в десять ноль-ноль — без опозданий!».
И вот теперь обессиленная, отяжелевшая от усталости и всё же счастливая, Валентина Петровна возвращалась домой. Колеса «Тойоты» подскакивали на кочечках, проваливались в ямки боковой, почти окраинной улицы; огромными хлопьями валил липкий, мокрый снег, и дворники монотонно-усыпляюще поскрипывали о лобовое стекло.
Геннадий помалкивал, но то и дело зевал и почти не старался объезжать неровности дороги. Заметно было, что и он страшно устал и, наверное, раздражён тем, что, как всегда, остался на обочине общего праздника. Так, пощипал чего-нибудь на кухне ресторана или в офисной столовке… Ну и что?! — возмутилась Валентина Петровна своему странному состраданию. — Он знал, куда устраивался… Зарплата чуть ниже, чем у неё самой, квартиру дали в том году новую — на трёх человек три комнаты… Работает — и хорошо. Хорошо, что хорошо работает. Даже не хорошо, а должно быть в порядке вещей. Без опозданий, без путаниц по его вине, тем более без аварий. Тьфу, тьфу, тьфу…
