Припомнив прошлые годы, сообразил я, что это за птенец. Обычно местные пересуды проходят мимо меня: чужая жизнь, а я — человек вовсе сторонний: побыл неделю-другую — и до свидания. Но что-то запоминалось.
Соседство через дорогу от нашего дома всегда было тихим. Хозяйничала там пожилая супружеская пара. Женщина в огороде возится, по дому хлопочет. Муж ее из тех, кого уважительно зовут работягами. Худощавый, седой, жилистый, с утра до ночи он в непрестанных делах. Что-то лепит, строит, пристраивает, ремонтирует. Кирпич, цемент, песок, пила, молоток, доски… Перекуров у него не бывает. Разговоров особых не слышно. Ругни — тем более. И гостей у них прежде я никогда не видел. На выходные дни обычно ко многим приезжают из Москвы дети да внуки. Отдохнуть, покупаться. Шум да гам начинается. У этих соседей всегда тихо.
А потом вдруг объявилась молодая внучка. И пошла молва, все до тонкостей разъясняя. Родила внучка мальчика, замуж не выходя. Отец вроде уже немолодой, семейный, но обещал помогать. Такие обещания — дело обычное. Родила. А теперь приехала к бабке на лето, еще и потому, что молодую маму родители пилят и пилят, внука не признают и требуют сдать его в приют, чтобы не портить дочери жизнь.
Это было вроде недавно: разговоры, пересуды, охи да ахи. Ведь и впрямь ничего хорошего. Потом пересуды смолкли.
Соседство напротив жило все так же тихо: хозяйка в своих заботах; хозяин что-то строит да ладит с утра до ночи. Работящий мужик.
Малыша соседского я увидел на следующий год, как-то мельком, раз ли, другой, рядом с молодой мамой.
Мальчика никуда не отдали. Старики помогают: зимой, в городе, он больше у них живет, а уж летом — тем более на природе, на даче. Молодая мама работает, ей некогда. Ее родители внука, как и раньше, особо не жалуют. Такие вот дела.
Потом, слышу, объявилась другая забота: мальчик на ножки встал, ходит, бегает, а вот говорит совсем плохо. Больше молчит. Порою что-то мекает да мекекекает. Одним словом — беда.
Соседская округа, всколыхнувшись, снова вздыхала да охала. Судили-рядили: неладом все началось, неладом и будет катиться. Может, и впрямь надо было отдать мальчика в приют, не мучить старых людей: у прабабки — возраст, болезни, и супруг — ее не моложе и не здоровее.
Словом, судили да рядили, предрекая недоброе. А мальчик взял да и заговорил. Теперь поет и поет без останову.
Снова лето, макушка его — месяц июль: пора зелени, цвета и, конечно, купанья. Утренние часы да вечерние — время тихой воды — для людей пожилых. Днем детвора кипит на теплом мелководье. Радостный визг, бултыханье, брызги до неба; а потом теплый песочек для согрева, “куличики” из песка, ажурные дворцы и замки — все это — праздник лета.
Соседский мальчонка вместе со всеми. Он молотит по воде ножками, пытаясь плыть, от кого-то убегает, кого-то догоняет в веере светлых брызг; порой окунается с головой, тут же выказывая мокрую сияющую мордаху.
— Не ныряй! — пальцем грозит ему бабушка, которая рядом, на посту.
Старая женщина не из тех, которые, молодясь, обряжаются в пляжные купальники да шляпы. Она по-простецки, по-бабьи повязывает голову белым платком, высоко подтыкает платье, обнажая незагорелую плоть. И стоит, словно цапля, по колени в воде. Подолгу стоит. Водичка теплая. Самое время детворе купаться. Это им в радость, и здоровью, конечно же, польза. Вот и стоит, приглядывая да остерегая правнука: “Не ныряй!”
По утрам они ходят за молоком в деревню, через поле. Возвращаются не только с полным бидончиком, но еще и с букетом цветов. Когда-то поле было колхозным. Помню, росла там рожь, потом сеяли кормовые травы — люцерну да клевер — для колхозных коров. Теперь о колхозе лишь давняя память. На поле разливы розового кипрея, ромашки, местами — куртины зверобоя, горошка. Вот и возвращается малыш с ярким букетом.
— Деда, мы цветочков тебе принесли, — сообщает он. — К-а-сивые…
Потом приходит и проходит время купанья и время отдыха, когда мальчик спит, умаявшись. А потом снова звенит и звенит в соседском дворе; теперь уже до темна:
— Деда, я тебе помогать буду! Я твой помощничек! Тебе без меня трудно!
— Конечно трудно… — подтверждает дед.
У хорошего хозяина на своем подворье дел хватает. Нынче старик, какой уже день, занимается цоколем дома и отмосткой: просеивает на грохоте песок, месит раствор, заливает да затирает.
Мальчонка крутится рядом, вроде помогая, но больше, конечно, мешая.
— Измажется весь… — укоряет бабушка.
— Отмоется, воды много, — заступается дед.
— Я отмоюсь! — обещает внук. — Мы с дедом на речку пойдем!
Вспоминаю, как недавно еще судила округа: “А деду он вовсе не нужен. В таких годах, да с таким характером…”
Оказалось, что нужен. Сжились, теперь уже навсегда, старый да малый.
Такая вот жизнь…
Мой родственник, у которого я гощу, — человек далеко не чувствительный, прагматичный и строгий; но даже он, заслышав голос мальчика, теплеет лицом, роняет: “Егорка… Заговорил…” И отменились вечерние звуковые сигналы при подъезде к даче. Супруга его — тоже человек непростой — в субботние дни, отбывая на городской рынок, заходит к соседке, спрашивает: “Чего надо купить?” Покупает, привозит. Прежде такого не бывало.
Живет по соседству не больно людимая старуха. Ее любовь — уродливая, на мой взгляд, собака породы шарпей, которая дни напролет спит и спит; и большущая грядка огурцов, с которой хозяйка кохается дни напролет, укрывая, поливая и разговаривая: “Цветете, а не завязываетесь… Чего вам надо? Я вам все предоставила”. Родная дочь приезжает к ней редко. Суровая старуха.
И вдруг с удивлением слышу, словно не ее, такой мягкий голос:
— Чего не приходили вчера? А? Егорка? Я и крапиву посекла у калитки, не будет тебя теперь кусать. — В голосе ее нет упрека, лишь огорченье. — Ждала вас, ждала…
— Мы купались! — звонко отвечает мальчик, и бабушка вторит ему, что-то объясняя соседке.
— Нынче буду ждать. — Это новое приглашенье. — Приходите. Вечера длинные. Сидишь да сидишь…
Вечера нынче долгие, светлые. Но месяц июль понемногу уходит, скоро конец ему. Уже рядом — август. Лето жаркое, но после Ильина дня в эти края придут холодные ночи, остынет вода. Нынешнее лето не будет долгим. Скворцы, подняв на крыло молодых, сбились в шумные стаи, оставив людские селенья. Теперь они кормятся в полях. Лишь в нашем невеликом дачном поселке поет и поет скворушка — ясноглазый, загорелый мальчонка. Поет и поет на радость всем.
Максим Бородин
*
ЖЖ
Бородин Максим Александрович родился в 1973 году в Днепропетровске. Окончил Приднепровскую государственную академию строительства и архитектуры и аспирантуру. Сооснователь и соредактор альманаха современной литературы “СТЫХ” (Днепропетровск). Публиковался во многих журналах, альманахах и в Сети. Автор четырех стихотворных сборников. Лауреат литературной премии “Международная отметина имени Давида Бурлюка” (2007). Живет в Днепропетровске.
В “Новом мире” публикуется впервые.
Jul. 29th, 2010 at 9:01 AM
сегодня с утра мелкий дождь
совсем мелкий
наверное
еще школьник младших классов
многого еще не знает
ко многому стремится
но еще такой мелкий
мелкий
пацаненок
с вечной улыбкой
на лице
Aug. 14th, 2010 at 6:40 PM
господи
помоги нашим телам
не отстать от души
ибо
тело тянет нас к тебе
а душа
все норовит
эдак
вывернуться
и
что-нибудь вытворить
не простое
судьба называется
Jul. 17th, 2010 at 4:26 PM
иногда
кажется
что рим
развалили украинские чиновники
а не варвары
* *
*
возле церкви
сидели на земле
две
потерянные кем-то женщины
инвалид
в скрипучей словно
