Теплое чувство зависти всегда вызывали у меня и пассажиры. Я всегда завидовал тем, кто уезжает. И еще больше тем, кто возвращается. Меня завораживали простые обыденные подробности их жизни: укладка багажа, нервное ожидание такси, последняя проверка сумочек и кошельков; завораживала их спешка, слезы и обмен бодрыми восклицаниями, усталость и беспокойство. Хоть, главным образом, завораживал, конечно, тот удивительный черный прогал, что открывается тебе в начале пути, излом, за которым ты смог бы уловить и невероятное потустороннее дыхание сквозняков, и внезапный слепящий свет фонаря, — в тех внутренних комнатах реальности, куда попадают только выпавшие из обычных обстоятельств пассажиры, зависнув среди жизни, словно мотыльки, на которых уже вовсю идет охота.
Сколько раз смотрел я вслед тяжелым запыленным машинам, что проезжали мимо меня в восточном или западном направлении, сколько лиц смотрело на меня отстраненно и независимо, не обращая на меня внимания и совсем не замечая перемен в окружающем ландшафте. Всякий раз мне хотелось ехать вместе с ними. Одни только названия станций, куда они направлялись, неприглядных в действительности, вызывали у меня желание немедленно присоединиться к поездке, которая должна была, по моему убеждению, завершиться чем-то приятным и неожиданным. Привлекала даже не сама по себе поездка, а редкое транзитное состояние, которое ускоряет сердцебиение и придает ему смысл и оправдание. Ведь движения путника всегда исполнены смысла и логики, перемещения его подчинены скрытому ритму, словно он участвует в необыкновенно важных событиях, которые могут случиться и со всеми нами, но о которых мы не всегда догадываемся. Нечего и говорить, что всего этого не почувствуешь без билета и дорожной сумки, это чудесное выпадение из обычных обстоятельств происходит, как только ты оказываешься на платформе, и прекращается, как только ты возвращаешься домой. Во всех остальных случаях остается провожать чужие автобусы, терпеливо дожидаясь их возвращения.
А главное — все они разные. Не бывает по-настоящему одинаковых вокзалов: то, что с виду они похожи друг на друга, свидетельствует скорее о нашем невнимании или нежелании остановиться и пристально все рассмотреть. Даже типовые советские строения с серыми фасадами и холодными камерами хранения лишь на первый взгляд ничем не отличаются. В каждом без счета ловушек и потайных комнат со всегда замкнутой дверью, каждая скрывает бесчисленные печальные происшествия, которые связывает между собой разве что нежелание очевидцев о них рассказывать. Вокзалы — удивительные архитектурные сооружения, которые часто нас разъединяют, хотя, казалось, должны делать ближе и доверчивей по отношению друг к другу. Но они потеряли способность объединять, они разделяют нас потоками воздуха и неразборчивыми объявлениями, к которым мы по привычке прислушиваемся. Наверное, что-то похожее произошло однажды с церковью.
Я хотел бы и дальше двигаться от одного вокзала к другому, останавливаясь на каждом, делать пересадки, выбираться из раскаленных июльских вагонов, стоять у касс, нервничая, подозревая и не доверяя, бродить по залам и кафетериям, засыпать в сырых креслах и смотреть, как за окнами возникают очертания городов и стран, медленно приближая меня к конечной остановке. Я хотел бы и дальше ждать их появления в утренних сумерках и оставлять их за спиной в густой майской темноте, хотел бы узнавать их, возвращаясь через пару лет, хотел бы снова после долгого отсутствия заблудиться в их нечеловеческих переходах. Мне достаточно одного их существования, чтоб не чувствовать себя потерянным и забытым, движение вокруг них оправдывает напрасность этой жизни, и неурегулированность будущего, и необязательность памяти.
Безнадежные железобетонные вокзальные конструкции в промышленных городах Украины, запущенные и перенаселенные, с голубями на крышах и круглосуточной торговлей. Черные, пустые вокзалы Польши, аскетичные и давно не ремонтированные, словно брошенные железнодорожниками на произвол судьбы. Постсоциалистические и постапокалиптические вокзалы Венгрии, с названиями, которые невозможно повторить, не то что запомнить, и от произнесения которых на языке появляется осадок, словно от имен женщин, которые тебе нравятся, но с которыми ты даже не успел толком познакомиться. Вылизанные и печальные австрийские вокзалы, где жизнь пробуждается лишь на краткий миг, пока пассажиры проходят по платформе, спускаются в подземный переход и исчезают за углом, а после снова настает цепкая послеобеденная тишина. Суматошные вокзалы Италии и уютные вокзалы Швейцарии, безумные вокзалы Москвы и призрачные вокзалы Берлина — я хотел бы ждать на их перронах, пить в их барах, знакомиться с носильщиками и дежурными, теряя зонтики и перчатки и находя равновесие и покой.
А еще эта чуть слышная грусть, которая появляется, как только сюда попадаешь. Ведь что такое вокзал? Ловушка со множеством дверей, каждая из которых ведет в черноту и ночь, вызревший овощ в господних руках, наполненный соком и сиянием, плачем и молчанием, игрушка для самых маленьких, для веселых смышленых детей, которые хорошо знают, как проворачиваются все его тщательно смазанные шестеренки, знают все его потайные закоулки и лестницы, все его тайны и шифры, и считывают эти шифры легким июльским утром, сохраняя их в своей памяти и дырявых карманах.
И детям открывается что-то особенное, то, что взрослые просто не замечают, потеряв способность понимать простые и важные вещи. Для детей путешествие значит гораздо больше, чем для взрослых. В дороге они выходят из-под контроля, из-под родительского надзора, поскольку дорога делает всех нас равными. Дети прячутся в залах ожидания, где время замирает, а пространство сжимается, где воздух пахнет землей и огнем, а нищие глядят на них глазами демонов, пытаясь остановить и возвратить родителям. Но преодолев все препоны и обходя стороной всех часовых, дети оказываются на вечерних платформах, от которых отправляются составы, растворяясь в чернилах темноты и временами поблескивая оттуда цыганским золотом фонариков. Я часто вспоминаю ту веселую пару, моих давних знакомых, беззаботных, малолетних, на которых я наткнулся в зале ожидания моего старого доброго железнодорожного вокзала. Хоть я и не жил рядом с ним, но что-то случилось той ночью, и мне пришлось кантоваться в тусклых залах в ожидании, когда же появится нужный мне поезд, примерно в четыре утра, с востока, пройдя сквозь несколько границ.
Бешеная затяжная оттепель гремела над башнями главного входа, снег таял, всасывая электричество, ветер сбивал дыхание, оглушая свежестью и влагой. Тяжело взлетали птицы, и, поближе к огню и кухне, беззвучно выходили из темноты собиратели бутылок, сосредоточенные и погруженные в себя, словно рыбаки. Они ждали, сидя в пластиковых креслах, — она спала, положив голову ему на колени, он читал газету рекламных объявлений. Увидев меня, взмахнул рукой, и я сел рядом с ними. Он начал тихо рассказывать, что вот, мол, они ушли из дома, потому что все их достали, никто их не понимает и понимать не хочет, вот Алиса и предложила забить на все и свалить куда-нибудь на море, а он, Миша, сразу согласился, потому что вместе ничего не страшно, и никто не нужен, и клали они на всех, и очень хорошо, что они меня встретили и можно обо всем этом мне рассказать. Поэтому они дождутся утреннего на Юг и больше никогда и ни за что сюда не вернутся. Останутся где-то там, рядом с морем, и он будет о ней заботиться, а она его поддерживать. И тихими весенними вечерами они будут приходить на вокзал в далеком приморском городе и провожать поезда, глядя вслед темным вагонам.
Вот только снег лежит на крышах, и ноги в кедах промокли, и Алиса что-то плохо себя чувствует, и разговаривает во сне, учит там какое-то домашнее задание. И пока он все это рассказывал, Алиса улыбалась, не открывая глаз, словно не верила тому, что он говорил. А когда Миша тоже утомленно откинулся к стенке, я встал и пошел к бару, чтобы не мешать им с их снами. И уже около четырех, когда вот-вот должны были объявить мой поезд, я краем глаза заметил, как Алиса скованно поднялась и, взяв Мишу за руку, потянула его к выходу, обратно в город. На руках у нее были пестрые перчатки без пальцев, на голове — растаманская детская шапочка.
Все правильно, подумал я, так и должно быть. Вокзалы не спасают нас от наших демонов. Они лишь предоставляют нам временный приют и отдых. Прячут нас на какой-то миг от злого глаза, отделяя от остального мира и погружая в черные воды транзита. Они обогревают нас, как печи, и кормят, как пекарни. Мы спим в них, будто в ночлежках, и выходим из них, словно из тюрем. Они светятся в темноте, созывая к своему огню всех беспокойных и недовольных, всех, кто не согласен сидеть на месте и ждать, пока что-нибудь переменится к лучшему. Вокзалы согревают нас своим дыханием, как домашние животные, и мы вбегаем в них, словно прячемся от дождя. А вбежав и оглядевшись, стараемся как можно быстрее оказаться от них подальше, хватаясь за едва слышный шепот, который уверенно ведет нас по направлению к мартовскому морю.
