Ознакомительная версия.
Я допил своё, Валенсия допила своё. Потом подтолкнула мне счет.
– Вы не против заплатить за это? Я еще салат с креветками ела.
Я вытащил ключ, чтобы открыть дверцу.
– Это ваша машина?
– Да.
– И вы хотите, чтобы я в такой старой машине ехала?
– Слушайте, не хотите садиться – не садитесь.
Валенсия села. Вытащила зеркальце и начала подправлять лицо, пока мы ехали. До меня там недалеко. Я остановился.
Внутри она сказала:
– Ну у вас тут и грязища. Вам надо позвать кого-нибудь убраться.
Я вытащил водку и «7-АП» и налил в два стакана.
Валенсия стянула сапоги.
– Где ваша машинка?
– На кухонном столе.
– У вас нет рабочего стола? Я думала, у всех писателей столы есть.
– У некоторых даже кухонных нет.
– Вы были женаты? – спросила Валенсия.
– Один раз.
– Что произошло?
– Мы начали друг друга ненавидеть.
– Я была замужем четырежды. До сих пор вижусь со своими бывшими.
Мы друзья.
– Пейте.
– Вы, кажется, нервничаете, – сказала Валенсия.
– Со мной всё в порядке.
Валенсия допила, затем вытянулась на кушетке. Положила голову мне на колени. Я начал гладить ее по волосам. Налил ей еще и гладил дальше. Я мог заглянуть ей в кофточку и увидеть груди. Я склонился и длинно поцеловал ее.
Ее язык метнулся ко мне в рот, вынырнул. Я ее ненавидел. Мой хуй начал вставать.
Мы поцеловались еще раз, и я залез к ней в блузку.
– Я знала, что когда-нибудь вас встречу, – сказала она.
Я снова поцеловал ее, на сей раз с некоторой жестокостью. Своей головой она почувствовала мой хрен.
– Эй! – воскликнула она.
– Это ерунда, – ответил я.
– Черта с два, – сказала она, – что ты хочешь сделать?
– Не знаю…
– Зато я знаю.
Валенсия поднялась и ушла в ванную. Когда она вышла, то была уже голой. Залезла под простыню. Я выпил еще стаканчик. Потом разделся и забрался в постель. Стянул с нее простыню. Что за громадные груди. Она наполовину из грудей состояла. Я сжал одну рукой – потверже, как только мог – и пососал сосок. Тот не отвердел. Я перешел к другой и тоже пососал. Никакой реакции. Я поколыхал ее груди туда и сюда. Засунул между них свой хуй. Соски оставались мягкими. Сунулся было хуем ей в рот, но она отвернулась. Я уже подумал, не прижечь ли ей задницу сигаретой. Какая масса плоти. Изношенная, стоптанная потаскуха с улицы. Бляди обычно меня зажигали. Хер мой был тверд, но духа в нем не наблюдалось.
– Ты еврейка? – спросил ее я.
– Нет.
– Ты похожа на еврейку.
– Я не еврейка.
– Ты живешь в районе Фэрфэкса, правда?
– Да.
– А твои родители – евреи?
– Слушай, чего ты заладил это говно – евреи да евреи?
– Не обижайся. Несколько моих лучших друзей – евреи.
Я снова потелепал ей груди.
– Ты, кажется, боишься, – сказала Валенсия. – Ты, кажется, зажат.
Я помахал хуем у нее перед носом.
– Вот это похоже на страх?
– Он выглядит ужасно. Откуда у тебя все эти толстые вены?
– А мне нравятся.
Я схватил ее за волосы, прижал головой к стене и всосался ей в зубы, глядя прямо в глаза. После этого начал играть ее пиздой. Долго она собиралась с мыслями. Потом начала раскрываться, и я засунул в нее палец.
Нащупал клитор и стал его разрабатывать. Затем оседлал. Мой хуй был внутри нее.
Мы в самом деле еблись. У меня не было никакого желания ублажать ее. Хватка у Валенсии была ничего. Я забрался в нее довольно далеко, но она, казалось, не реагировала. Плевать. Я качал и качал. Еще одна поебка.
Научно-исследовательская. Тут нет никакого чувства нарушения чего бы то ни было.
Нищета и невежество порождают собственную истину. Она моя. Мы – два животных в лесу, и я ее убиваю. Она уже подступала. Я поцеловал ее – и губы ее, наконец, открылись. Я закопался еще глубже. Голубые стены смотрели на нас. Валенсия начала слегка постанывать. Это меня подстегнуло.
Когда она вышла из ванной, я уже оделся. На столе стояли два стакана. Мы из них медленно тянули.
– А почему ты живешь в районе Фэрфэкса? – спросил я.
– Мне там нравится.
– Отвезти тебя домой?
– Если тебе не трудно.
Она жила в двух кварталах к востоку от Фэрфэкса.
– Вон мой дом, – показала она, – с летней дверью.
– Выглядит славно.
– Он славный. Не хочешь зайти ни минутку?
– А есть чего-нибудь выпить?
– Ты шерри можешь?
– Конечно…
Мы вошли. На полу валялись полотенца. Проходя, она пнула их под кушетку. Затем появилась с шерри. Очень дешевое пойло.
– Где у тебя ванная? – спросил я.
Я нажал на слив, чтоб не было слышно, и вытравил шерри наружу.
Смыл еще раз и вышел.
– Еще налить?
– Конечно.
– Дети приходили, – сказала она, – поэтому в доме такой бардак.
– У тебя есть дети?
– Да, но о них Сэм заботится.
Я допил.
– Ну, ладно, слушай, спасибо за выпивку. Мне пора двигать.
– Ладно, мой номер у тебя есть.
– Точно.
Валенсия проводила меня до летней двери. Там мы поцеловались.
Затем я дошел до «фольксвагена», влез в него и отъехал. Завернул за угол, остановился прямо посреди дороги, открыл дверцу и выблевал второй стакан.
Раз в три или четыре дня я виделся с Сарой – либо у нее, либо у меня. Мы спали вместе, но секса не было. Подбирались мы близко, но никогда не приступали всерьез. Заповеди Драйера Бабы блюлись крепко.
Мы решили провести праздники вместе у меня – и Рождество, и Новый Год.
Сара подъехала на своем фургоне 24-го около полудня. Я посмотрел, как она паркуется, потом вышел навстречу. К крыше фургона были привязаны доски. Подарок на Рождество: она собиралась построить мне кровать. Моя нынешняя – чистое издевательство: просто коробка с пружинами, а из матраса кишки торчат. К тому же, Сара привезла органическую индюшку плюс гарниры. Я должен был заплатить за них и за белое вино. И еще для нас обоих были маленькие подарки.
Мы внесли в дом доски, индюшку и прочую фигню. Я выставил наружу кроватную раму, матрас с изголовьем и положил на них табличку: «Бесплатно». Первым ушло изголовье, рама с пружинами – второй, и, в конце концов, кто-то забрал матрас. У нас – бедный район.
Я видел кровать Сары, спал на ней, и мне понравилось. Я никогда не любил усредненных матрасов – по крайней мере, из тех, что мог себе позволить.
Больше половины жизни я провел в постелях, более приспособленных для дождевых червей.
Сара сама себе сделала кровать, и теперь должна была построить еще одну такую же для меня. Сплошная деревянная платформа, поддерживаемая 7-ю ножками четыре-на-четыре (седьмая прямо посередине), а сверху – слой твердого 4-дюймового поролона. Инженерные замыслы у Сары хорошие. Я держал доски, а она забивала гвозди. Недурно она с молотком управляется. Весу-то всего 105 фунтов, а гвоздь забить может. Отличная получится кровать.
Много времени у Сары это не отняло.
Затем мы ее испытали – не-сексуально, – а Драйер Баба улыбался нам с небес.
Мы поехали искать новогоднюю елку. Мне-то елку не сильно хотелось (для меня и в детстве Рождество не было счастливым), и когда мы обнаружили, что все площадки пусты, я не очень расстроился. А Сара на обратном пути была несчастна. Но стоило прийти домой и пропустить по нескольку стаканчиков белого вина, как она воспряла духом и стала везде развешивать рождественские украшения, гирлянды и мишуру – причем, кое-что прямо мне на голову.
Я читал, что в канун Рождества и на следующий день люди совершают больше самоубийств, чем в какое-либо другое время. Праздник этот, очевидно, либо мало, либо вовсе ничего не имел общего с днем рождения Христа.
От всей музыки по радио тошнило, от телевизора становилось еще хуже, поэтому мы его выключили, и она позвонила своей матери в Мэн. Я тоже с Мамой поговорил, и Мама оказалась вовсе не дурна.
– Сначала, – призналась Сара, – я думала познакомить вас с Мамой, но она старше тебя.
– Забудь про это.
– У нее славные ножки.
– Забудь.
– У тебя предубеждение против старости?
– Да, старость – у всех, кроме меня.
– Ты ведешь себя, как кинозвезда. У тебя всегда были женщины на 20 или 30 лет моложе?
– Когда мне было двадцать – нет.
– Тогда ладно. У тебя когда-нибудь была женщина старше – я имею в виду, ты жил с ней?
– Да, когда мне было 25, я жил с 35-летней.
– И как?
– Ужасно. Я влюбился.
– А что ужасного?
– Она заставляла меня ходить в колледж.
– И это ужасно?
– Это не тот колледж, о котором ты думаешь. Она там была всеми преподами сразу, а я – студенчеством.
– Что с нею стало?
– Я ее похоронил.
– С почестями? Ты ее сам убил?
– Ее кир убил.
– Веселого Рождества.
– Еще бы. Расскажи мне о своих.
– Я пас.
– Слишком много?
– Слишком много, однако, слишком мало.
Тридцать или 40 минут спустя в дверь постучали. Сара встала и открыла. Внутрь вошел символ секса. В самый что ни на есть канун Рождества.
Ознакомительная версия.
