Ознакомительная версия.
— Да уже все, все, считай — приехали! — весело кричал сквозь лязг и рычание своего транспортного средства водитель, корявый дядька лет пятидесяти, одетый как подросток из неблагополучной семьи. Таких дядек Александра тоже не видела раньше. Впрочем, и таких подростков видела только в кино. В каком-то американском боевике. Гангстерском. Гангстерский водитель кричал: — Дорога хреновая, блин, а так туточки рядом! Можно было бы с другой стороны, да мне с этой до дому ближе! А назад соберешься — так ты с другой стороны езжай! С другой, говорю, стороны! Поняла, что ли? Во, приехали. Это тебе повезло. Думал — не доеду.
Раритетный грузовичок замер на опушке прозрачной березовой рощицы, возле еще одной ухабистой дороги, которая в эту рощицу сворачивала.
— Теперь ты сама дойдешь, — очень довольным тоном сказал водитель. — Тут два шага, не заблукаешься. А если чего — у людей спросишь, тебе покажут. Вон в той стороне деревня есть, Солохино, там еще не все помёрли, живет кто-никто… Спросишь — покажут. А до ночи не успеешь — так и переночуешь тут, любой пустит. Да ты успеешь, ты длиннобудылая, вон как по дороге махала, я тебя еле догнал. Ступай с богом, не поминай лихом.
Дядька взял двадцать рублей — сам таксу назвал и больше брать не согласился, — помахал Александре рукой в черной кожаной перчатке с металлическими шипами на тыльной стороне и с наполовину обрезанными пальцами, с четвертой попытки с устрашающим дребезгом захлопнул дверцу кабины — и грузовичок с неожиданной резвостью прыгнул вперед. Остановился, опять прыгнул, опять остановился — и попрыгал, уже не останавливаясь, качаясь и подскакивая на гребне окаменевшей волны прибоя, временами с грохотом обрушиваясь на дно колеи и тут же с ожесточенным ревом вылезая из нее куда придется — либо опять на гребень, либо на заросшую мощными сорняками обочину. Его рев был до того выразительным, что Александра почти понимала ругательства, из которых этот рев состоял. Неужели она только что сидела в этой машине? Сидела — это очень условно. Машина — это и вовсе о чем-то другом… Ладно, надо идти. А то до ночи не успеешь — и ищи потом деревню, в которой не все еще помёрли… Нет, не правы были ее предки, выбирая для своего поместья эту дыру. А может быть, и не ее предки… А может быть, и не выбирали. Сослали сюда опального — вот и все. Спросили по доброте душевной: в дыру жить поедешь или лучше мы тебя в болоте утопим? Опальный сдуру выбрал жизнь в этой дыре…
Александра не успела додумать сюжет до конца. Березовая рощица неожиданно кончилась, ухабистая дорога разошлась веером тропинок, растворилась в заросшем клевером лугу, а посреди луга на небольшом пологом холме стоял дом. Стояла усадьба. Старинная. Настоящая. Правильная. Красивая. Большой двухэтажный дом — да дворец, настоящий дворец! — был окружен оградой из чугунного кружева, редко разделенного квадратными каменными столбами. У чугунных же кружевных ворот, по обе стороны — каменные львы на низких тумбах. Или гипсовые львы? Ай, какая разница… Главное — восстановили. И сад за домом. И огромная круглая клумба перед парадным подъездом — как в кино. И парадный подъезд — как в кино. С пологими широкими ступенями полукругом, с тонкими белыми колоннами до самого балкона на втором этаже, с двустворчатой массивной дверью, задуманной для гигантов… Это какие же деньги сюда вбухали… И ведь не в казино, не в ресторан, не в гостиницу, не в санаторий для надорвавших здоровье бизнесменов деньги вбухали, а в обычный интернат. Вернее, не совсем обычный. В интернат для детей с нарушениями развития. Тем более молодцы.
— Чего — красота, правду я говорю?
Александра оглянулась. Бабулька и коза. Обе белые. На бабульке — халат и платочек, на козе — волнистая шерсть почти до земли. Или у коз не шерсть, а пух? Но вообще-то ни на шерсть, ни на пух не похоже. Похоже на густые, шелковые, волнистые волосы. Роскошная платиновая блондинка.
— Ага, и моя сучка — тоже красотка, правду я говорю?
Бабулька смотрела серьезно и требовательно. Ответа ожидала.
— Добрый день, — сказала Александра. — Извините, ради бога, я сразу не поздоровалась… Не заметила вас, извините. На дом загляделась. Правду вы говорите, очень красиво. И ваша… коза очень красивая. И место здесь — просто сказка.
— Драстуй, деушка… — Бабулька смотрела на Александру все так же пристально и серьезно. — Не местная? Своего отдать привезла или так, случаем заблукалась?
— Нет, я никого не привезла. Я посмотреть приехала. Мне рассказывали, что здесь раньше… кто-то известный жил. А потом, во время революции, дом разрушили. А потом восстановили. Почти все, как раньше было.
— Может, и как раньше, — равнодушно согласилась бабулька. — Почти три года все строили и строили. Кто раньше жил — это я не знаю. Говорят, барин какой-то. Может, даже и граф. А счас ихние дети живут.
— Чьи дети? — не поняла Александра.
— Барские. Которые больные уродились. Не во всяком доме больного дитя держат. Чтоб соседи не видели, либо чтоб самих стыд не жег, либо ходить за ними не схотели — так его сюда… Тут им неплохо, за это ничего не скажу. И кормят уж не как везде, и смотрят во все глаза, и нянек всяких незнамо сколько… Я им козье молоко ношу. Не всем — троим, кому матери заказали. Плотют хорошо. Эти часто к своим ездят, матери-то, которые мне плотют. Почти что каждую неделю. А есть, которые раз в год — и то много. А есть, которые и вовсе не ездют. Да таким-то дитям, может, и все одно, они все одно ничего не помнят, им что мать, что Красотка моя — на одно лицо. Да нет, неплохо им здесь. А все одно — не родной дом. И люди не родные. Хорошие, нехорошие — это дело десятое. А вот не родные — это дитё, какое ни будь больное, а все одно чует. Правду я говорю?
— Наверное, правду, — согласилась Александра. — Но ведь все равно хорошо, что для больных детей создали нормальные условия. По крайней мере, они здесь меньше страдают, чем… чем страдали бы, если бы таких условий не было.
— Они здесь — меньше, другие там — больше… — Бабулька поджала губы и осуждающе покачала головой. — Ты из каких будешь? Ты барыня? Или сама работаешь?
— Работаю, — соврала Александра. Нигде она уже не работала. — Я няней работаю. Вернее — воспитательницей.
— А, из простых, — наконец подобрела бабулька. — Ты чего это, пешком сюда чапала? А отсюда как? Пойдем, я тебе директора покажу. Он скоро домой поедет, так тебя и довезет. Он сам-то в городе живет. А тебе куда?
— И мне в город. А это удобно — просить его подвезти?
— Так кого ж еще просить? Не этих же?.. Да они бы и позвали — так я не согласилась бы. Это ж неспроста дитё такое получается. Это ж за какие грехи такое? А! Вот то-то. С ними рядом даже и нельзя, с родителями-то такими. Правду я говорю? Ну, пойдем уж, покажу я тебе все. А то, я гляжу, ты не понимаешь. Пойдем, пойдем, а то и мне пора молока им надоить. Красотка моя заждалась уже. Опоздаю на чуток — и не отдаст молоко, сучка такая… Правду я говорю?
Потом Александра чаще вспоминала эту бабульку, чем восстановленную усадьбу, на которую она специально приехала посмотреть. И ведь не только посмотреть приехала. Где-то в глубине души шевелилась надежда: а вдруг там, в доме, где когда-то жили ее предки, она сумеет как-нибудь остаться? Это же интернат теперь. В интернате можно работать няней, воспитательницей, учительницей. В принципе, она умеет все, она и с совсем маленькими начинала заниматься, и со школьниками занималась… Со школьницей. Ника тоже считалась ребенком с нарушениями развития. И какой результат? Никто из педагогов не верил, что такое возможно. И врачи не верили. Даже родители не верили. А потом Герман Львович подарил ей три желания… Конечно, она сможет быть полезна в этом интернате. А этот интернат… нет, этот дом — он может стать для нее настоящим домом. Местом, где хочется жить. Где ты всем нужен и все нужны тебе. Где просто хорошо.
Она увидела этот дом — и тут же захотела горячо и безоглядно поверить, что прабабушка, княгиня Александра Павловна, действительно жила в этом доме. И действительно была княгиней. И была счастлива.
Она увидела этот дом — и решила, что обязательно будет здесь работать. И жить. И будет счастлива.
Она увидела этих детей — и вспомнила очень жестокое и очень честное признание Нины Максимовны: «Мне не все дети нравятся». И еще вспомнила, что так и не зашла в диагностический центр.
Она увидела директора — и познакомилась с ним, и задала ему несколько вопросов, и ответила на его вопросы, и прошла за ним, как за экскурсоводом, по всем залам, холлам, комнатам, галереям и переходам этого дома-дворца. И молча слушала его, как экскурсовода.
— Восстановили очень хорошо, — гордо говорил директор, осанистый, важный, медлительный господин в траурном костюме. Правда, галстук у него был красным. — О-о-очень хорошо восстановили, я доволен. Конечно, пришлось кое-что осовременить, не без этого. Водопровод, канализация, электричество — как же без этого? Но вы посмотрите, как все это не бросается в глаза! Очень грамотно сделали, очень, очень. Я доволен. Конечно, все это потребовало огромных затрат. Когда принимали бюджет, даже специальную статью расхода вписали. Я лично готовил предложения. Многие приняли. Я очень доволен.
Ознакомительная версия.
