Номера с 38-го по 41-й, то есть мы, — причина их радости. Собрать вместе сорок хронифицированных — такова была самая большая надежда двадцати живущих здесь и семнадцати прибывших после ИНТЕРМИНА-ЦИИ зомби. Дальнейшие надежды связаны со Шпербе-ром, который вернулся из французского изгнания и до сих пор обладает столь большим авторитетом, что ему доверили провести ИСПЫТАНИЕ, и ожидают его появления в ближайшие два дня. Хотя его миссия в ЦЕРНе и на Пункте № 8 далеко не первая, она сравнима ныне разве что с высадкой на Луну или физическим, собственноручным исследованием глубочайшей впадины морского дна, даже еще важнее, по крайней мере для нас, ибо означает овладение пространством во времени, шаг на утраченный нами мост, короче говоря: впервые после СОБЫТИЯ жизнь чревата ВОЗМОЖНОСТЬЮ.
— Послушай, ты же физик, — прервала ее Анна. — О чем ты говоришь?
Но Пэтти не смутилась. Она напомнила, что первой бросила команду безвременных ЦЕРНистов, став практикующим врачом, довольно быстро осознав безвыходность положения. Вплоть до РЫВКА не имелось ни малейшего шанса на улучшение нашей хроносферной ситуации. Но сам РЫВОК и связанные с ним ФЕНОМЕНЫ на Пункте № 8 привнесли нечто новое, волнительное, многообещающее в трупное окоченение ПОДЛОЖКИ. Как, что, каким образом, она, с одной стороны, не могла, а с другой — не хотела и не смела нам рассказать. Благодаря нам четверым, благодаря достижению числа сорок и, возможно, уже завтрашнему возвращению Шпербера, мы, безусловно, вступаем в новую эру, и открываются перспективы, всецело заслуживающие определения НЕВЕРОЯТНЫЕ, поскольку Шпербер, рискуя жизнью, проверяет, куда же ведет мост.
— Мост там? На Пункте № 8?
Завтра, в крайнем случае послезавтра, мы все узнаем, заверили они Бориса, который так недоверчиво сморщился, что я заподозрил у него где-то припрятанное оружие (потайной карман шорт?). Как только Шпербер вернется, будет устроено общее собрание. Тогда Мендекер, Хэрриет и Калькхоф детально расскажут о прошлых экспериментах и происшествиях. Настанет время принять решение, но вначале мы, конечно, обсудим все доказательства и зададим все мыслимые вопросы. А также выслушаем противоположную, или, скажем так, иную точку зрения Хаями.
Стало быть, наш приятель действительно добрался до Женевы. Мы, три гриндельвальдовца, памятуя об извращенных, отчаянных, сумасбродных экспозициях и инсталляциях в шале и обладая фотодокументами того, что (как мы теперь понимали) по большому счету было незначительно, а по моральным меркам зомби даже не слишком криминально, никак не могли разобраться, о чем должны сейчас говорить, а о чем нет. Нам на помощь пришел Антонио, рассказав, что японец с двумя эльфятами появился неделю назад. Так что все уже знали об эпидемии в Деревне Неведения. Он (Антонио) и Пэтти — всего лишь «лесополевые врачи» и не в силах на расстоянии поставить диагноз смертельной болезни. Двое мужчин умерли в дороге, и тем не менее у Хаями и обоих эльфят не обнаружено никакой инфекции. Правда, было решено никого не посылать на поиски Софи Лапьер, поскольку нет уверенности, что заболевание удастся вылечить и не допустить распространения эпидемии. Разумеется, если она появится на набережной Берж, ее обследуют и ей помогут, как физику и эльфятам. И все же надо признать, что ее, если она жива, ни в малейшей степени, увы, не коснется сострадание, позитивное сострадание, которое, возможно, будет рождено грядущими через несколько дней ДЕЯНИЯМИ.
Если бы мы не видели своими глазами Шперберовой листовки с аутентичным отпечатком его пальца и не испытали бы потрясающего РЫВКА, наверняка посчитали бы наших обоих докторов достойными эвакуации на карете «скорой помощи». Они стояли перед нами как наэлектризованные: Антонио Митидьери — помесь первоклассного хирурга и официанта пиццерии с манией величия и Пэтти, овеянная, пронзенная, переполненная какими-то трансцендентными лучами, в которые я охотно бы окунулся или в которых дни напролет купался или даже барахтался бы, кружился волчком, потеряв голову, как малая комета, падающая на превосходящее ее солнце (в идеальном, разумеется, смысле, потому что рядом со мной — Анна, прекрасная, далекая, безнадежная).
Мы вышли, так и не рассказав ни о гриндельвальдовских инсталляциях, ни о шильонской футбольной команде. На улице мы попрощались, не став планировать будущих встреч в духе новой спонтанности, благодаря которой уже несколько недель, похоже, царило удачное равновесие между необходимой безопасностью и желанным общением. Все равно скоро свидимся на набережных.
И в самом деле, в последующие дни мы повстречали почти всех женевских зомби. Поначалу с трудом удавалось контролировать чувства, даже при виде людей, вызывавших у меня ранее безразличие, если не неприязнь, на глаза наворачивались растроганные слезы, и переполняла заразительная, моментально передающаяся всей нервной системе радость встречи. Я обнял обоих супругов Штиглер и их четырехлетнюю дочь-эльфенка, поцеловал, того не желая, в дужку очков ЦЕРНиста Ла-гранжа. Сильно располневшая вдова Тийе, с которой я ни разу и словом не перемолвился, на второй секунде нашей встречи на улице Руссо приплюснула меня к грузовику, и так мощно собой объяла, обвила, вдобавок стукнув лобковой костью, что я едва смог оправиться и поздороваться с ее спутниками, Ирен и Марселем, донельзя высокомерными подростками, недобрым образом вызывающими в памяти инцестуальных инфантов испанской придворной живописи, и, очевидно, новым ублажателем Катарины, щуплым австралийцем Стюартом Миллером. Он набросился на меня почти так же неистово, как вдова. Мне вдруг вспомнилось, что, по словам Анны, он занимался физикой и тогда, три секунды тому назад, был заинтересован не столько в статье о ЛЭП или будущем адронном коллайдере, сколько в работе в ЦЕР-Не. Он обратил мое внимание, что мы как раз находимся в классическом квартале часовщиков, с усмешкой заметил, что я отказался от триангуляции и ношу теперь на запястье одни, причем не самые дорогие часы. На него произвели очень хорошее впечатление доступность и ясность двух моих статей, некогда вышедших в научно-популярных журналах. Тень от моей странной экс-экзистенции пала на меня так непосредственно и неожиданно, что мне захотелось скорее оттолкнуть от себя и прошлое, и фанатичного черноволосого австралийца с глазами навыкате, хотя, если разобраться, и он, и воспоминания не были мне так уж неприятны.
По пути на улицу Монблан мы миновали очень маленький, но буквально забаррикадированный беспорядочно опрокинутыми болванчиками, а следовательно, хорошо (и одновременно плохо) посещаемый нашим братом ресторан со звучным названием «Кризис». Там остался всего один кусок фруктового торта, поделенный пополам угрюмыми инфантами. Для взрослых нашлось несколько чашек с теплым эспрессо. Мы — настоящая саранча, пожаловалась Катарина, и в Женеве это особенно заметно. Для нее, для Стюарта Миллера, для обоих мрачно жующих инфантов нет ничего более важного и многообещающего, чем тот Великий Эксперимент, который Шпербер сейчас проводит над собой во имя всех нас. Необычайно важно, прервал ее Стюарт, чтобы люди вроде меня, имеющие репутацию вдумчивых и отстраненных, которые рано пошли своим путем и не были связаны ни с одним из кланов (слегка негодующий взгляд вдовы), чтобы именно они решились на общее дело, на общий шаг. Он с удовольствием поделится со мной своими взглядами на структуру нашей проблемы, но не сутью предстоящего испытания, о нем пока никто ничего определенного не знает, кроме Мендекера, Хэрриета, Калькхофа и Шпербера…
— Стюарт был одним из двух участников экспедиции в подземелье к ДЕЛФИ, — гордо, но не без умысла перебила его Катарина. — Им понадобилось две недели для стометровой шахты. Они механически вкручивали крюки и бетонировали их. Спускались на коротких веревках, при свете свечей. Кто второй? Каниси, японец. Покончил с собой.
— Из-за любовной печали и тоски по дому, — поспешил добавить Стюарт. — Романтик.
Как свидетельствуют их обширные фотоматериалы, на ДЕЛФИ нет ни единого следа каких-то невероятных происшествий; это всего лишь огромный, застывший глубоко в бункере скалы детектор, мирный гигантский микроскоп или, точнее, фемтоскоп.
— Можно сделать бесконечно много фотографий, но не заметить ничего особенного… Однако нам надо будет еще поговорить обстоятельнее, скоро.
— В первую очередь нам надо будет решиться. Доверие — это лучшее, что у нас осталось. — Катарина Тийе, высокая, полная, со светлыми волосами и возносящимся к небесам носом, — по-прежнему жена политика.
Сорокалетний юбилей. Анна уже вспоминала о нем несколькими днями раньше, в том до сих пор непроницаемом сплетении сна и безумия. Кубота ни словом не упоминает о ночи на винодельне, и я лучше не буду его расспрашивать, чтобы не утратить остатков иллюзии. Зато теперь нам представилась возможность осуществить другую его мечту (если его первая мечта — а как же иначе? — была об Анне) и вновь открыть бар «Черепаха» ради спонтанной и уникальной вечеринки. Идея, разумеется, принадлежала Пэтти: это она придумала алгоритм, как, учитывая истеричную жажду безопасности некоторых (например, моих робких друзей Бориса и Анны), собрать максимум зомби в заранее не определенном и, соответственно, тайном для возможных террористов месте. Прогуливаясь по набережной, мы собрали больше дюжины зомби, чтобы затем предложить выбрать дом собрания последнему приглашенному в нашу компанию. Им стал бывший журналист из Базеля по имени Дитер Шмид, чуть не до смерти перепугавший меня легким движением руки, ибо, пока он недвижно стоял около парапета, я держал его за болванчика. Под его приветливым и несколько путаным руководством мы (все участники праздника обязались оставаться вместе до самого конца) перешли Рону по (незаминированному) мосту Машин, поплутали по благопристойным улочкам Старого города и наконец остановились около помпезного углового здания с многочисленными ступеньками, которые вели в полуподвал. Лишь при разрушительном воздействии пяти хроносфер удалось взломать без сомнения девственную нежно-зеленую дверь клуба «Фонтан фараона» (Горячее шоу! Нон-стоп!!! 22.00—05.00). Фараоновы наложницы где-то уснули пять лет и семь часов тому назад, зато уже потрудились уборщицы, и кто-то обновил запасы алкоголя, так что в чудесном сумеречном (как в гробнице) свете мы расселись за длинной стойкой в окружении картинок с подсветкой и скверных образчиков древнеегипетской порнографии. На мое необъявленное сорокалетие собрались шестнадцать зомби, включая обоих потомков Тийе, угрюмо взирающих на женщин и змей. Я не был хорошо знаком со всеми, например, четверо мужчин вспоминались мне расплывчато, как статисты из давних сновидений. Зато меня чрезвычайно радовало присутствие Анны (с Борисом) и Пэтти (с Антонио). Кубота не забыл рецепта своего легендарного коктейля «Time Breaker»[67] и вновь играл роль бармена, взяв в ассистенты ЦЕРНистского техника с толстым, как картошка, носом. Наши темы для разговоров были ограничены и безумны. Благодаря наслоению хроносфер мы слышали сидевших через три-четыре стула. В нишах поблескивали китчевые алебастровые бюсты, оплетенные медными змеями, на подсвеченных цветных фотографиях зияли раскрытые саркофаги, лоснились от масла прислужницы с неуместно грубыми (Ап-пенцелль? Грюйер2 ?) лицами, а наполовину разбинтованные женские мумии предавались странноватым мазохистским забавам. Почему же нас, зомби, не удержали путы времени? Почему шесть недель тому назад оно дернулось, разрешившись трехсекундной оргией АБСОЛЮТНО НОРМАЛЬНОГО ПРОДОЛЖЕНИЯ (Митидьери), почему стали возможны манипуляции или аномалии, почти волшебные четырехмерные извращения на Пункте № 8, о которых не мог рассказать подробнее ни один из гостей фонтанирующего фараона? Причин тому было больше обычного, как нашептывал коктейль (шампанское, коньяк, «Нуали Прат», дэш «Ангостуры», вермут, текила, сок лиметты, «Трипл сек», белый ром, черная оливка), особенно для меня, некоронованного и неверующего именинника. По ходу какой-то двусмысленной ситуации, когда наша хроносферная змея стала делиться на группки, Анна, выскользнувшая из холодного панциря рептилии, оказалась почти вплотную около моей груди, чтобы, дыша, потея, испуская аромат духов, возбужденно спросить, почему это я считаю, будто мои поступки не имеют значения, и с чего это я взял, будто моя жена давно вернулась домой с Северного моря. Гневная белокурая Спящая Красавица. Я мог бы представить, каково это — вонзать клинок в спину безобидному, пусть даже неприятному зомби, неторопливо, пока острие не коснется разложенного перед ним на столе перечня его грехов. Но лучше не буду.
