— Из-за любовной печали и тоски по дому, — поспешил добавить Стюарт. — Романтик.
Как свидетельствуют их обширные фотоматериалы, на ДЕЛФИ нет ни единого следа каких-то невероятных происшествий; это всего лишь огромный, застывший глубоко в бункере скалы детектор, мирный гигантский микроскоп или, точнее, фемтоскоп.
— Можно сделать бесконечно много фотографий, но не заметить ничего особенного… Однако нам надо будет еще поговорить обстоятельнее, скоро.
— В первую очередь нам надо будет решиться. Доверие — это лучшее, что у нас осталось. — Катарина Тийе, высокая, полная, со светлыми волосами и возносящимся к небесам носом, — по-прежнему жена политика.
Сорокалетний юбилей. Анна уже вспоминала о нем несколькими днями раньше, в том до сих пор непроницаемом сплетении сна и безумия. Кубота ни словом не упоминает о ночи на винодельне, и я лучше не буду его расспрашивать, чтобы не утратить остатков иллюзии. Зато теперь нам представилась возможность осуществить другую его мечту (если его первая мечта — а как же иначе? — была об Анне) и вновь открыть бар «Черепаха» ради спонтанной и уникальной вечеринки. Идея, разумеется, принадлежала Пэтти: это она придумала алгоритм, как, учитывая истеричную жажду безопасности некоторых (например, моих робких друзей Бориса и Анны), собрать максимум зомби в заранее не определенном и, соответственно, тайном для возможных террористов месте. Прогуливаясь по набережной, мы собрали больше дюжины зомби, чтобы затем предложить выбрать дом собрания последнему приглашенному в нашу компанию. Им стал бывший журналист из Базеля по имени Дитер Шмид, чуть не до смерти перепугавший меня легким движением руки, ибо, пока он недвижно стоял около парапета, я держал его за болванчика. Под его приветливым и несколько путаным руководством мы (все участники праздника обязались оставаться вместе до самого конца) перешли Рону по (незаминированному) мосту Машин, поплутали по благопристойным улочкам Старого города и наконец остановились около помпезного углового здания с многочисленными ступеньками, которые вели в полуподвал. Лишь при разрушительном воздействии пяти хроносфер удалось взломать без сомнения девственную нежно-зеленую дверь клуба «Фонтан фараона» (Горячее шоу! Нон-стоп!!! 22.00—05.00). Фараоновы наложницы где-то уснули пять лет и семь часов тому назад, зато уже потрудились уборщицы, и кто-то обновил запасы алкоголя, так что в чудесном сумеречном (как в гробнице) свете мы расселись за длинной стойкой в окружении картинок с подсветкой и скверных образчиков древнеегипетской порнографии. На мое необъявленное сорокалетие собрались шестнадцать зомби, включая обоих потомков Тийе, угрюмо взирающих на женщин и змей. Я не был хорошо знаком со всеми, например, четверо мужчин вспоминались мне расплывчато, как статисты из давних сновидений. Зато меня чрезвычайно радовало присутствие Анны (с Борисом) и Пэтти (с Антонио). Кубота не забыл рецепта своего легендарного коктейля «Time Breaker»[67] и вновь играл роль бармена, взяв в ассистенты ЦЕРНистского техника с толстым, как картошка, носом. Наши темы для разговоров были ограничены и безумны. Благодаря наслоению хроносфер мы слышали сидевших через три-четыре стула. В нишах поблескивали китчевые алебастровые бюсты, оплетенные медными змеями, на подсвеченных цветных фотографиях зияли раскрытые саркофаги, лоснились от масла прислужницы с неуместно грубыми (Ап-пенцелль? Грюйер2 ?) лицами, а наполовину разбинтованные женские мумии предавались странноватым мазохистским забавам. Почему же нас, зомби, не удержали путы времени? Почему шесть недель тому назад оно дернулось, разрешившись трехсекундной оргией АБСОЛЮТНО НОРМАЛЬНОГО ПРОДОЛЖЕНИЯ (Митидьери), почему стали возможны манипуляции или аномалии, почти волшебные четырехмерные извращения на Пункте № 8, о которых не мог рассказать подробнее ни один из гостей фонтанирующего фараона? Причин тому было больше обычного, как нашептывал коктейль (шампанское, коньяк, «Нуали Прат», дэш «Ангостуры», вермут, текила, сок лиметты, «Трипл сек», белый ром, черная оливка), особенно для меня, некоронованного и неверующего именинника. По ходу какой-то двусмысленной ситуации, когда наша хроносферная змея стала делиться на группки, Анна, выскользнувшая из холодного панциря рептилии, оказалась почти вплотную около моей груди, чтобы, дыша, потея, испуская аромат духов, возбужденно спросить, почему это я считаю, будто мои поступки не имеют значения, и с чего это я взял, будто моя жена давно вернулась домой с Северного моря. Гневная белокурая Спящая Красавица. Я мог бы представить, каково это — вонзать клинок в спину безобидному, пусть даже неприятному зомби, неторопливо, пока острие не коснется разложенного перед ним на столе перечня его грехов. Но лучше не буду.
Неужели ЦЕРНисты организовали РЫВОК? Неужели они продвинулись так далеко?
Никто в это не верит, никто этого не утверждает, очевидно, это отрицают даже Мендекер, Хэрриет и Калькхоф, находящиеся в данную минуту на Пункте № 8 для поддержки и документирования шперберовского испытания.
Как я пришел в Женеву, не через Цюрих ли, осведомляется у меня Стюарт Миллер, почти прижимаясь ко мне, как и Анна. А был ли я на Цюрихском озере, на Бюрклиплац? Можно подумать, он видел, как я целовал ту азиатку. Он явно настроен подробно поговорить со мной о пассивно-активных восточных практиках, прямо сейчас, но за его худощавой спиной вырастает Катарина, чья германская полнота и простота не сочетаются с маслянистым, экзотично благоухающим, черно-золотым эротизмом в духе Клеопатры. К этой обстановке не должна бы подходить и Пэтти, тоже светловолосая, тоже полная, однако подходит, благодаря своей лучистости и тому почитанию, которое у всех вызывает ее добровольная врачебная деятельность, а возможно, и в силу скрытых способностей и знаний, витающих вокруг нее некой аурой, словно у приехавшей с официальным визитом восточной владычицы. Воодушевившись вторым коктейлем, я на ощупь пробираюсь вглубь, незаметно прикрывая глаза, когда ее сияние становится нестерпимым. Уподобляясь настойчивой Анне, я хочу отыскать в Пэтти ее тайну, фанатичное ядро, гигантский бриллиант, который должен где-то храниться. Как я слышал, она придерживалась струнной теории и, будучи дамой столь жадной до вычислений, столь абстрактной, столь очарованной энергией, не могла найти удовлетворения в ЦЕРНе, поскольку сил, максимально возможных в кольце ЛЭП, никогда не хватило бы для определения даже одной трепещущей, двумерной микрониточки или макаронины, из которых, по ее убеждению, состояла Вселенная. Чтобы достичь планковской энергии, необходимый ей ускоритель, используя наличные в году Ноль технологии, должен был иметь объем нашей галактики. Она верила (когда-то верила) в десяти– (по выходным в одиннадцати-) –мерное пространство-время, и, внимая ей, мы сначала поднимались к искрящимся кончикам ее волос, перепрыгивали с накрашенного сегодня красным (или черным) лаком ногтя на большом пальце на элегантный коготок оттопыренного мизинца другой руки и оказывались затем глубоко-глубоко между ее маммилярных магнитов, утешительных и питательных, но ненадолго, ибо, мощно ускорившись, мы устремлялись к неизмеримым глубинам и к малым малостям, чтобы, как визжащие метеоры пронзив мерцающие оболочки атомов, попасть прямо в ядро ядра и, отпихнув парочку жирных кварков, добраться наконец до исходной точки, которая везде и повсюду, необозримая в гигантской координатной системе Вселенной, и которая не ударит литой пулей в наш бедный рассудок, но откроется зверски запутанным и коварным, как кубик Рубика, шестимерным пространством Калаби-Яу. Однако время, на фоне устрашающе-прекрасно сплетенной девятимерной паутины ковра, было абсолютно нормальным Эйнштейновым воображаемым пространством, ни на что не намотанным…
— Но только в одном измерении! — раздается голос где-то в области моей левой подмышки.
Чтобы удержаться во время лекции Пэтти, я обнял приятную на ощупь вертикальную колонну, подпирающую балдахин над стойкой, — как выясняется, позолоченный пенис в руку толщиной со струйками вен, от которого я отшатываюсь, чтобы пропустить настырно вынырнувшую кудрявую голову Стюарта Миллера. Если трехмерное пространство возможно расширить до шестимерного многообразия Калаби-Яу, то же самое относится и ко времени. В нем тоже может быть много измерений, заявляет Миллер. Очевидно, он обогнал нас на один или два коктейля. Рассматривает ли теория Пэтти как раз то, что, со всей вероятностью, случилось на ДЕЛФИ, а именно РАЗРЫВ пространственно-временного полотна, который неуклонно влечет за собой изменение топологии. Разрывы предупреждаются, поскольку суперструны подобно мембранам ложатся вокруг прорванной девятимерной поверхности, терпеливо, но устало возражает Пэтти.
