Лена Элтанг - Каменные клены

я встал, когда ворота за ней закрылись, и быстро прошел в дом, никем не замеченный

в комнате хозяйки было темно, но я знал, что мне нужно, и мог двигаться на ощупь, рано или поздно мне придется двигаться так среди бела дня — привыкай, лу, сказал бы неумолимый суконщик, скоро тебе придется наугад бросать в людей копье из омелы [109]

довольно детских тайников, жестяных коробок и фальшивых могилок, набитых рок-н-рольными постерами и ношеной одеждой, сказал я вслух — нарочно, чтобы духи этой комнаты не противоречили мне, потом засунул руку под подушку и достал оттуда то, что хотел

дневник послушно открылся на той странице, которую я не дочитал в прошлый раз — значит, духам этой комнаты я был небезразличен

кровать саши еще не застелили, а плетеное кресло было завалено платьями и бельем, поэтому я сел на пол, облокотился о холодную стену и начал читать

я читал не торопясь, зная, что этот дневник не скажет мне больше, чем сказал украденный травник, но я и не хотел больше, я хотел — дальше

был бы я каким-нибудь насими из ширвана, сказал бы, что рот мой наполнился слюной восторга и горечью любопытства

чем дальше я читал, тем холоднее становилась стена, дочитав последнюю страницу, я посидел еще немного на полу, закрыл дневник, взял его двумя пальцами за край обложки, будто мертвую бабочку, сунул под сашину подушку и вышел вон

Было не было, есть только есть.

Двадцать первое июля. Не прошло и трех недель, как я вернулась из Хенли, в который не ездила, а у меня в доме гостьи, которых я не звала, стучат ложками на кухне — совсем как в те времена, которых я вспоминать не хочу.

Вот моя сестра поднимает глаза — зрачок, будто черный жучок на блеклом лепестке — и говорит: Фенье нужна няня. Видишь ли, я намерена заняться пансионом, вы с Эвертон совсем не справляетесь.

Вот моя племянница поднимает глаза: тетя Аликс, а почему собачек нет? Бабушка говорила, что у вас есть собачки с длинными ушами.

— Замолчи, — сестра дергает ее за руку, — собачек уже нет, они убежали. Никто не может ужиться с твоей тетей Аликс.

Я киваю головой и наливаю себе крепкого кофе из неаполитанского кофейника — с ним только Финн умеет управляться, хоть какая-то от нее польза. Такой кофе мы раньше называли тихий, мама делала его по утрам, чтобы не включать шумную машину для эспрессо — старый швейцарский аппарат принимался за дело с таким голодным урчанием, что постояльцы просыпались и требовали завтрак раньше обычного времени.

Полуденное солнце высветляет волосы Младшей, на минуту мне кажется, что это Хедда тянется к миске с салатом, выбирая для дочери редкие листики базилика. Мне кажется, что она довольна моим нарастающим отчаянием, как, впрочем, была бы довольна и убийством смотрителя — если бы смотритель существовал.

Похоже, я сама вызвала мисс Эдну А. из небытия и теперь сижу здесь разочарованной сивиллой и смотрю на полную кремовую шею сестры, украшенную моей цепочкой.

Нет, сивилла здесь ни при чем, скорее я сижу Одиссеем, выкопавшим яму посреди заветной рощи в киммерийских сумерках — чтобы увидеть тени умерших.

Кровь убитых животных густо стекала в яму на радость призракам, но кто же первым пришел лакать ее из ямы? Эльпенор, юный спутник, спьяну свалившийся с крыши четыре дня назад, вот кто явился удивленному вождю.

— А ты что здесь делаешь? — спросил его Одиссей, ведь он даже не заметил его смерти. Эльпенор на это ужасно обиделся.

И что теперь делать с этим обиженным Эльпенором? Дать ли ему напиться жертвенной крови или лучше — отвара для забытья, чтобы быстрее достигнуть Итаки? Дать, конечно, дать.

Время пойдет плавно, черный жучок станет расти и заполонит собой голубую радужку, а я займусь домом и девочкой — к чему нам няня? Раз я вызвала тебя сюда, Эдна А., то смогу и назад отправить, а там, глядишь, и придумаю что-нибудь.

Я виновата перед тобой и написала об этом чертову уйму страниц, но где, где на этих страницах сказано, что я хочу тебя видеть?

— Мы с ним переписывались примерно с января, — сказала Младшая, медленно очищая крутое яйцо, — видишь ли, я узнала о вашей помолвке и решила, что это никуда не годится. Там, где я жила последние четыре года, было невыносимо жарко и пыльно, вечно мне приходилось обмахиваться листьями и каждый час брызгать в лицо водой из бутылки. О, нет, только не доставай свой противный блокнот!

Я убрала блокнот в карман и села напротив нее за кухонный стол.

— Сондерс просто хочет стать хозяином «Кленов», — продолжала Младшая, — не мог же он влюбиться в Аликс, в этот пучок увядших анемонов, сказала я себе. Он хочет жениться на хозяйке «Кленов», и это понятно. Но ведь хозяек-то две! Почему бы тебе не поехать в Хочин вместо меня, дорогая сестра, и не обмахиваться там пальмовыми листьями? В общем, я взяла и честно написала ему, как обстоят дела, и спросила — не хочет ли он жениться на мне, по старой памяти.

Что ж, ты всегда была прямодушной девочкой, подумала я, разглядывая ее лицо. В лице появилась какая-то дряблая сладость, наверное, это влияние жаркого климата, ведь ей всего-навсего двадцать четыре года.

— Он ответил мне, что согласен, что так и не смог меня забыть и что мы, наверное, сможем выделить тебе комнату здесь, в «Кленах», — она обвела глазами кухню. — Правда, после свадьбы тебе придется уступить нам свою спальню и переехать в один из нижних номеров. Скажем, в номер четыре, там под окном жасминовый куст.

Я покачала головой и поставила на стол чайник и мамино веджвудское блюдо, выкупленное у кардиганского антиквара в две тысячи первом году. Долго мне пришлось его разыскивать по пыльным окрестным лавкам, а заплатить пришлось так, как будто купила на Сотби, в горячий день.

— Ничего, привыкнешь. Я знаю, как ты его получила, моего жениха, — сказала Младшая, ковыряясь ложкой в холодной овсянке, — это было легко, он всегда мечтал о собственном деле. Все эти девки дарили ему ракетки и стильные рубашки, но ни одна не решилась бы связаться с ним как положено, потому что это были богатые никудышные девки. Там, на холме, — она ткнула пальцем в заново застекленное окно, — ему в неделю платят примерно столько же, сколько на Мальдивах оставляют на чай после удачного погружения. Это оскорбительно!

Я согласно кивнула, забрала у нее тарелку и поставила на пол, к тарелке тут же подошла до неприличия растолстевшая Ку-ши и принялась шумно вылизывать масло из середины.

Никудышные девки? Да брось, сестричка.

Я знакома с одной из них, юной мисс Синтией Бохан из хеверстокского колледжа, вернее, бывшей мисс Бохан — и тебе до нее далеко.

Может быть, ты знаешь, сколько времени живет комар, до какой глубины море освещается солнцем и какова душа устрицы, но тебе далеко до описанного Аукианом пожилого раба, видящего все насквозь.

В конце июля, год тому назад, Прю прибежала ко мне в полночь, после танцев в «Кресте», и рассказала, что Синтия сбежала от мужа и уже две недели живет в отеле на холме с отставным нырялыциком по прозвищу Полуденные зубы.

— Ты ведь помнишь эту блондинку Синтию, — возмущалась Прю, спускаясь в погреб за портером, ее воробьиный голос, казалось, доносился из-под земли и от этого стал глуше и убедительнее. — Представь себе, ее муж снял все деньги с общего счета и грозит бедняжке судом. Вернее, он снял то, что осталось от их общего счета, после того как она оплатила апартаменты. — Прю засмеялась, и ее смех запрыгал в каменных стенах, покрытых холодной влагой.

— Помню, — сказала я, перегнувшись через перила и направляя луч фонарика на полки с припасами, лампочка в погребе давно перегорела, а отвинтить зарешеченный ржавый плафон я не решилась. — Разумеется, Воробышек, я ее помню.

Когда Прю ушла, я покормила собак, убрала пустую бутылку из-под портера, закрыла дверь и села за кухонный стол. Сердце у меня захолонуло, как говорила мама, даже пальцы онемели.

Синтия в красном вязаном пальто на ступеньках колледжа. Бедная неприступная Синтия, позволявшая мне дышать на свои озябшие руки. Синтия в лопухах.

Буквы С и Б на ее промокашке, обведенные старательным чернильным вензелем.

С. Б. — смуглый баловень, соленый бриз, степень безумия, каждой бочке затычка этот Сондерс. Не странно ли, что мы стали с ним сталкиваться на каждом углу: сначала сестра, потом мамин фарфор, теперь вот Синтия.

Вот он, человек, на которого указывают руны — глухой, как Хеймдалль, он подбирается к моему дому то с одной, то с другой стороны, будто упрямый шотландец Брюс к морской цитадели Лох Свин.