— Папа, только ради Бога, — сын говорил уже из коридора, — не устраивайте тут вечер воспоминаний. Придёт, заберёт письма, и пусть уходит. Я вернусь вечером усталый, я не хочу никого видеть. Хорошо?
— Хорошо, хорошо, — Евгений Сергеевич не слушал и кивал машинально. Он дождался, пока за сыном хлопнет дверь, безошибочно протянул руку и включил радио. «Московское время — пятнадцать часов», сказал диктор. «Три часа дня», синхронно сообщили говорящие часы на запястье.
* * *
Дорогая Ариадна Аркадьевна!
Вот уже месяц, как я здесь, а всё не верится. Всё время кажется, что это шутка, сон, что я скоро проснусь и пойду в школу. В школу, ха—ха! Школа теперь нам только снится. Дожили. Я лично, вот шуточки, дожила до того, что мне снится — представить себе не могу! — школа. И это еще и не ночной кошмар. Хотя, если мне приснится, например, Зоя Борисовна, я не ручаюсь, что не буду кричать во сне. Впрочем, я ведь себя не слышу, может быть, я и сейчас кричу. Может быть.
Настроение у меня разное, если не писать о главном, то хорошее. Тут красиво донельзя, всюду цветы и фрукты (январь, называется), в прошлый понедельник мы ездили к морю. Море — как любое море, стихия она и есть стихия, мне нравится. Мы там гуляли целый день, и у меня сгорел нос, можете меня поздравить. Теперь я являю собой среднее арифметическое между пингвином и бакланом. Не спрашивайте меня, что такое баклан. Я не знаю. Я знаю только, что когда я гляжусь в зеркало, я его вижу.
Говорят, в январе еще бывают и дожди, но мы пока ни одного не застали. Дело в том, что дождь — это огромное благо, подарок и вообще всенародный праздник. Я было предположила, что это еще и выходной день, но надо мной долго смеялись. Говорят, если каждый дождь устраивать выходной день, то зимой тут вообще никто не будет работать. Тётя Инна при этом задумчиво добавила «впрочем, тут и сейчас зимой мало кто работает», но дядя Саша возмущенно спросил: «а я?!?», и разговор на этом окончился. По—моему, тут как раз многие работают, потому что куда ни придёшь, всё вечно заняты: они работают. Я пока что в основном болтаю или гуляю с сыном и собакой тёти Инны и дяди Саши, или валяюсь на диване. На нём обычно спит та собака, с которой мы гуляем, у неё раньше был свой диван, а теперь на нём сплю я, поэтому по утрам собака приходит облизывать мне нос и щеки. В первый раз я ужасно растрогалась, потому что решила, что это она меня так полюбила, но дочка хозяев Катюша испортила мне всю малину: она объяснила, что «Ванда всегда так ведёт себя с теми, кто спит на её диване». Диван, кстати, удобный. А Ванда вообще обалденная, она — ирландский сеттер, и, по—моему, самый красивый из всех ирландских сеттеров, какие только бывают. В доме её жутко балуют, впрочем, балуют тут всех — Ванду, Катюшу, меня (кормят вкусненьким и стараются отвлекать от грустных мыслей), даже не знаю, что будет, когда мы отсюда уедем. Уедем, кстати, скоро: папа уже начал искать квартиру.
Ну вот, только расположилась нормально написать письмо, как пришли отвлекать и зовут обедать. А оказия, между прочим, через час! Поэтому пока что закругляюсь, только вот о главном еще попытаюсь написать. Хотя сложно написать о главном, потому оно и главное. Если коротко, то я очень скучаю. Вот. А длинно я об этом не буду, потому что не буду. «Вот пишу, а слёзы душат и капают…». Шучу, шучу, какие там слёзы, я здесь под тёплым ветром высохла, как русло реки Замбези в середине июля.
Надеюсь, что у Вас всё хорошо, и у Евгения Сергеевича тоже, и что Антон успешно сдал свою первую сессию.
Доколе свидимся. Будьте здоровы и счастливы, насколько это возможно.
Очень Ваша,
Ася.
* * *
— Ты понимаешь, это не называется «любила». Любить можно родителей, любить можно какого—нибудь мальчика там, наверное, любить можно историю и литературу, а я его не любила — я им жила. Я им дышала. Я выходила на улицу, чтобы встретить его на ней. Неважно, что он жил в другой части города, неважно, что реально шанс встретить его был примерно такой, как шанс встретить Эльдара Рязанова возле метро Рязянский Проспект, я выходила на улицу только и безусловно для того, чтобы там его встретить. Я ходила в театры, чтобы рассказать ему о спектаклях. Я читала книги, чтобы с ним их потом обсудить. Когда звонил телефон, я была каждый раз уверена, что это он. Хотя на самом деле он и звонил—то мне всего пару раз за три года. По делу, конечно.
— Ась, а он — знал? Знал, что ты к нему — так?
— Ты чего, сдурела? Какой знал? Как ты себе это представляешь, мне что, надо было ему «письмо Татьяны» писать? «Я вас люблю, куда деваться»? Мирка, я была его ученицей! Его лучшей, любимейшей ученицей! Он мной гордился, понимаешь? Души не чаял! Как пе—да—гог! Я знала английский, как никто в нашей школе. Он был уверен, что это потому, что он — такой замечательный учитель. То, что я занималась дополнительно по всем книгам, которые находила, только ради того, чтобы он считал меня лучшей, ему совсем необязательно было знать. Не говоря уже обо всём остальном.
— А как же вы встречались и общались? Он что, так со всеми встречался и общался?
— Как встречались, никак не встречались — в школе встречались! Он вышел из класса, я по коридору шла случайно. Здравствуйте, Александр Аркадьевич! Здравствуй, Асенька. Как дела, Александр Аркадьевич? Спасибо, всё хорошо, Асенька! И так за день семнадцать раз. Я в этом коридоре, возле его кабинета, практически ночевала. Все перемены там проводила, и всё время после уроков — чтобы случайно его потом на остановке встретить. Случайно, да? Каждый день. По четыре часа ждала, по пять. Там окно вечно было выбито, в том закутке, где я ждала, зимой температура — как на улице, подоконник покрывался льдом, и я вместе с ним. Но без этого мне вообще незачем было жить.
— А с этим — было?
— А с этим — было.
* * *
Дорогая Ариадна Аркадьевна!
Новости бывают двух сортов: хорошие, и те, которые неприлично упоминать. На сей раз из хороших новостей есть вот что: я поступила в университет, на факультет экономики и журналистики. Хочу стать журналистом по вопросам экономики. Правда, один мой сокурсник почему—то утверждает, что для этого необходимо, как минимум, разбираться в экономике — но, мне кажется, он врёт. Ладно, поживём — увидим, пока что я купила два толстых учебника по введению в экономику, том «Алеф» и том «Бет», и положила их на свой письменный стол, на самое видное место. По—моему, вполне достаточно.
В прошлые выходные ездили с друзьями на Кинерет — это у нас такое море под названием озеро тут. Купались, ночевали прямо на траве, в спальниках, к утру замёрзли, как бараны (интересно, а бараны вообще мёрзнут? не должны бы, у них вообще шкура толстая… вот вечно я так, напишу какое—нибудь сравнение, а потом маюсь — логичное оно получилось, или нет), отогревались нанайскими плясками. Я плясала громче всех, поэтому получила приз: меня силой спихнули в воду, чтобы я перестала оглашать воздух. Но это не помогло! Потому что в воду—то они меня, конечно, спихнули, но рот мне при этом заткнуть забыли!!! Или пожалели? Может, и пожалели. Вообще—то, я плохо плаваю. То есть теперь уже лучше. После того. как доказывала своим друзьям, что хождение по водам — это фигня, а вот пляски на воде… Они обозвали это «плясками святого Витта». Я предложила изменить на «пляски святого Асса». Они согласились.
А еще, между прочим, есть один молодой человек. Мой ровесник, 16 лет. Я ничего не хочу сказать про него особенного, но он мне нравится. Я ему, кажется, тоже, хотя об этом, наверное, неприлично судить. Мы уже четыре раза гуляли, и сегодня пойдём гулять еще раз, чему я — давайте уж признаюсь — ужасно рада. Интересно, почему? (тут должна быть нарисована рожа, полная недоумения, но вместо неё честный художник был вынужден изобразить морду, расплывшуюся в мечтательной улыбке).
Кстати (некстати), Вы совершенно зря уговариваете меня не тратить столько денег на звонки. Во—первых, не такие уж это и большие деньги, а во—вторых, я всё равно буду это делать. Потому что если я не буду этого делать, то больше мне пока что в жизни будет делать, в общем, и нечего. То есть могут, конечно, найтись еще пара вариантов времяпровождения, но они
* * *
— Я говорила дома, что иду в библиотеку, у нас как раз тогда открылась классная такая библиотека недалеко от дома, с читальным залом, зашибись! — жаль, что я там так ни разу за три года не побывала — а сама ездила провожать его через полгорода на метро.
— Зачем?
— Что «зачем»? Зачем ездила провожать? Затем, что другого способа пообщаться с ним у меня не было. Не считать же общением это моё трепыхание в школе. Вокруг него всё время тусовалась масса народу, девочки, мальчики, он жутко интересным был, то есть почему был, до сих пор есть, но теперь там уже другие девочки—мальчики, а тогда у меня просто не было сил себе проход во всей этой массе пробивать. К тому же, понимаешь, тем, кому было всё равно, было проще. Они могли зайти — а, здрасьте, Александр Аркадьевич, мы общаться пришли! И он общался с ними, как миленький. Отчего ж нет. А я, как идиотка, ждала по два часа под дверью, убегая за угол, когда кто—то из них выходил.
