– Зачем?
– Ну, Льва же убили – все это в придачу: тут же явная связь…
– Послушай, – резко начала Лариса, собираясь заявить Гарику то лее, что и следователю: в сомнительных авантюрах мужа она никогда не участвовала и тем более не собирается теперь распутывать их последствия. Но случилось так, и в том была, очевидна, чья-то высшая воля, что именно в эту самую минуту сознание ее вдруг стряхнуло с себя оцепенение последних дней. Несчастье не смогло полностью парализовать ее, и то, что было насущно необходимо, Лариса исполняла без особого труда. Однако способность размышлять и анализировать, связывать в единое целое разрозненные противоречивые факты и, вообще, все профессиональные навыки и возможности в эти дни словно дремали, не отвлекая ее сознание и позволяя ему спокойно и до конца пережить состояние горя, дабы его острые осколки, загнанные в подсознание, после не аукнулись какой-нибудь внезапной депрессией или неврозом. Теперь же настал момент, когда они оказались остро необходимы, хотя осознать это сразу Лариса, разумеется, не могла. Но как бы там ни было, пелена стремительно рассеялась – и картина странно совпадающих во времени загадочных смертей уже не казалась ей чужой, не касающейся ее никоим образом. Более того, умиротворенная тихая печаль последних дней, целиком заполнявшая ее душу, сменилась внезапным ощущением близкой опасности. Еще не будучи в состоянии сформулировать что-либо вразумительное, Лариса ясно осознала, что смерть Левы и других неизвестных ей людей непосредственным образом касается также лично ее и, более того, лично ей угрожает. – Послушай, – еще раз обратилась она к Гарику после долгой паузы, в течение которой он крайне напряженно наблюдал за ней, – все это действительно очень интересно. Могу я попросить тебя об одном одолжении?
– Если – в моих силах…
– Думаю, что в твоих. Необходимо собрать как можно более полную информацию об этом Егорове, его семье и той женщине, к которой он собирался уходить. Очень желательны были бы какие-нибудь фотографии, может быть, видеозаписи. Словом, все, что ты сумеешь найти. И я хочу, чтобы ты понял: это нужно не только мне, но и тебе, причем неизвестно, кому из нас – в большей степени. – Последняя фраза, очевидно, более всего сказанного подействовала на Гарика. Вероятно, он и сам подсознательно чувствовал нечто подобное, но, сформулированное вслух, смутное опасение обрело ясные черты, и он испугался по-настоящему.
– Я попробую, конечно, но ты понимаешь, особый интерес к этому делу сейчас может навлечь кучу неприятностей…
– Ничего подобного. Неприятности могут последовать, если ты будешь пытаться скрыть свой интерес к этому делу. Если же ты совершенно открыто займешься журналистским расследованием, во всеуслышание заговоришь о странных совпадениях, максимум, что тебе грозит на первый раз, – это угроза и требование прекратить поиски. Но к тому времени ты наверняка что-нибудь уже раздобудешь, а потом, собственно, уже сам по себе факт угрозы может стать очень ценной пищей для размышления.
– Да, ты права, наверное. Хорошо. Я займусь этим, обязательно займусь.
– И чем быстрее, тем лучше, потом может быть просто поздно, да и незачем.
– Господи, что ты имеешь в виду?
– То же, что и ты, иначе и не было бы этого разговора.
Они расстались довольно сухо. Гарик с трудом скрывал откровенную панику, которая охватила его после разговора с Ларисой. Она же не считала необходимым скрывать свою неприязнь к нему и намерение эксплуатировать в своих целях. Сотрудничество, таким образом, оказалось вынужденным, и это понимали оба.
Вернувшись домой, Лариса, впервые за последние дни, не поспешила к детям, а, сославшись на недомогание, уединилась в крохотной комнатке, долгие годы служившей им с Буниным супружеской спальней. Не раздеваясь и не разбирая постели, она легла поверх покрывала, накрывшись стареньким вытертым пледом. Так провела она бесконечное множество тоскливых вечеров и ночей, дожидаясь возвращения Бунина и наивно полагая поначалу, что ему приятно снова и снова убеждаться в том, что она терпеливо и преданно ждет его, не ложась спать; а позже, когда иллюзий уже не было, просто в силу сложившейся привычки. Сейчас ее снова ожидала бессонная ночь, наполненная на сей раз не тревожным ожиданием и горьким чувством безысходности, как прежде, а напряженными размышлениями, в результате которых она обязана была развязать зловещий узел странных совпадений и загадочных смертей. Сейчас Лариса отчетливо понимала, что этим она прежде всего спасет себя от страшной опасности, которая, возможно, уже в эти минуты крадется следом и тянет к ней свои цепкие холодные руки.
Тревога, охватившая ее в ресторане, все более усиливалась, превращаясь в откровенный, почти мистический страх, ранее ей неведомый. Однако она слишком хорошо знала, что творит он с людьми, парализуя волю и затуманивая сознание. Посему Лариса намерена была противостоять ему из последних сил, и главным в борьбе с собственными эмоциями было – понять их природу, а значит – в итоге распутать проклятый узел.
В принципе ей уже было ясно, что все произошедшее в той или иной степени связано с молодой, странной и неприятной женщиной, побывавшей у нее на приеме совсем недавно. Тот день она помнила очень хорошо, потому что с самого начала это был очень недобрый день.
Гарик объявился у нее через два дня, по – прежнему напуганный, оттого угрюмый и, вопреки обыкновению, немногословный. Просьбу ее он выполнил, очевидно приложив для этого немалые усилия и пускаясь во все тяжкие: яркая пластиковая папка-скоросшиватель, которую он молча выложил на стол, была пухлой, до отказа заполненной копиями каких-то документов, газетными вырезками, компьютерными распечатками и фотографиями. Все эти бумаги были аккуратно подшиты, страницы пронумерованы, а маленькие полароидные фотографии, коих оказалось изрядное количество, предусмотрительно разложены по конвертам и снабжены исчерпывающими комментариями.
– Я оставлю это у себя, – бегло пролистав папку, сообщила ему Лариса.
– Разумеется, это – твой заказ.
– Сколько я должна тебе?
– Ничего. Считай, что это мой вклад… – Во что именно делает он свой вклад, вслух Гарик не произнес, но оба поняли – в дело их общей безопасности.
– Хороню, – спокойно согласилась Лариса. И, поскольку к этому не добавила ничего, сразу же приступив к изучению содержимого папки, Гарик, выдержав довольно долгую паузу, осмелился поинтересоваться:
– Что теперь будет?
– В каком смысле?
– Что будет со мной, и вообще, что ты собираешься дальше делать?
– Думать.
– А потом?
– Потом я смогу сказать что-нибудь более определенное.
Он молча поднялся и не оглядываясь направился к выходу. «Интересно, хватит мужества не проститься и хлопнуть дверью?» – глядя на худую и какую-то нервную его спину, подумала Лариса.
– До свидания, – глухо донеслось от двери.
– Будь здоров, – отозвалась она, в общем – то совершенно искренне желая ему здоровья. И только когда дверь за Гариком окончательно закрылась, Ларисе стало за себя стыдно.
В папке содержалось изрядное количество прелюбопытного материала, касающегося частной жизни покойного Александра Егорова и его семьи, включая биографические справки из личных дел, которые в недавнем прошлом заводились на всех работающих граждан империи; выписки из историй болезни, сделанные в разное время в разных больницах и поликлиниках; фотографии из семейного архива, запечатлевшие, казалось, совершенно разных людей, на самом деле – одних и тех же, разными были только этапы их жизни; забавные весьма информационно-аналитические записки, являющие собой странную смесь оперативных данных и досужих соседских сплетен, сочиненные, очевидно, в недрах различных государственных и частных спецслужб, проявлявших интерес к личности Егорова. Столь же полно освещалась и его предпринимательская деятельность, с той лишь разницей, что в этом разделе превалировали копии каких – то договоров, финансовых и банковских документов, газетные публикации, которых еще несколько лет назад выходило множество. Последней и единственной в этом году, по забавному стечению обстоятельств, оказалась та самая пресловутая заметка в разделе «Светской хроники», которую готовил, судя по всему, покойный ныне Лев Бунин.
Что ж, напуганный Гарик и впрямь потрудился на славу. Но весь этот старательно собранный архив теперь годился лишь для того, чтобы, пущей убедительности ради, проиллюстрировать стройную, исполненную безупречной логики картину, которую смогла воссоздать Лариса за два дня напряженной умственной работы.
Сейчас она была измотана и совершенно опустошена, но твердо уверена в том, что опасности для нее, равно как и для Гарика, а возможно еще нескольких людей, которые просто не попали в поле ее зрения из-за недостатка исходных фактов, не существует. Оттого ей стало мучительно, до слез стыдно перед несчастным Гариком, который, теперь уже по ее вине, продолжает существовать, снедаемый животным страхом. Однако опасность эта была отнюдь не плодом ее издерганного больного воображения – она существовала совершенно реально, пока нелепая смерть спившегося и почти лишившегося рассудка, несчастного человека вдруг не остановила ее. Впрочем, направляющая ее злая сила при этом устранена не была и, значит, уже в следующее мгновенье могла обернуться новой смертельной угрозой для любого человека, и в том числе снова – для нее и того же Гарика.
