Я, собственно, не был уверен, что Никита до сих пор меня слушает, понимал, что говорю больше сам с собой и сам себе жалуюсь, и приготовился, что сейчас он в своей ошеломляющей манере задаст вопрос о футболе или компьютерных играх. Но он притих на заднем сиденье, смотрел в окно. Дорога переваливала гору, и синий лес внизу стал виден на десятки километров. Я спросил, уже в шутку:
— Ну а ты-то как считаешь? Телевизор ты дома не выключаешь, он тебе постоянно что-то сообщает, у тебя достаточно информации, чтобы иметь свое мнение. Ты анархист?
Никита думал долго. А потом честно ответил:
Я не знаю.
Геннадий Николаевич Айги — русский поэт, народный поэт Чувашии. Первая книга его стихотворений вышла в 1958 году на чувашском языке, тогда же он был исключен из Литературного института им. А. М. Горького “за написание враждебной книги стихов, подрывающей основы метода социалистического реализма”. Год спустя Айги все-таки получил диплом, представив к защите переводы. Большое значение имели для молодого поэта встречи с Борисом Пастернаком, посоветовавшим стихотворцу перейти на русский язык.
Переехав из Чувашии в Москву, Айги в течение десяти лет работал в Государственном музее Владимира Маяковского, а с 1972 года стал заниматься исключительно литературным трудом, сочетая поэтическое творчество с переводческой и составительской работой.
В 1968 году Геннадий Айги выпустил в переводе на чувашский язык антологию “Поэты Франции”, представляющую стихи 77 авторов XV — XX веков (в 1972-м книга была удостоена премии Французской Академии). Составленная Айги и снабженная его предисловием антология чувашской поэзии выходила в переводах на венгерский, итальянский и английский языки.
Долгое время русские стихи Айги печатались только за рубежом. С 1987 года Айги начал публиковаться и на родине. Первая в России книга его стихов “Здесь” вышла в 1991 году. В 2000-м он стал первым лауреатом учрежденной в России Пастернаковской премии. Среди его международных наград — европейская премия имени Петрарки (1993), звание командора Ордена искусств и литературы (Франция, 1998). Геннадий Айги номинировался и на Нобелевскую премию.
Роман Якобсон называл Айги “экстраординарным поэтом современного русского авангарда”. Своими творческими предшественниками поэт считал Велимира Хлебникова, Владимира Маяковского, Казимира Малевича, пробудивших в нем стремление “предельно заострять поэтический язык”.
Геннадий Айги скончался 21 февраля 2006 года в Москве, похоронен на родине, в деревне Шаймурзино.
Пять стихотворений
1
сна-шевеленье — побольше меня!
а в подспудье
дальнее “а-это-ты”:
огнь-узнаванье (все более — лес
озаряясь поляной)
2
пусты как в поле дома и деревья свободны
и есть
только оставленное
в мире
всеми — спокойствие
словно для воли бескрайней
(блики из окон мертвы)
3
и вдруг с вещами чувствую:
не делаем ли что-то как с людьми
а чувствуем ли мы с людьми
что делаем мы что-то как с вещами
4
а жизнью живых
как кружащимся снегом
будто подчеркивается
мертвость мертвых
5
и
будто Работою Мира твоя голова
звезды — ум вырывающие ввысь
ветры за звездами — свет вырывающие
(все шире — Туманность)
1993, Берлин.
У. В. за работой
и
отступающие глаза
(под
навес
бровей)
словно смотрящие в тайге в открытую дверь охотничьей хижины
и дальше через поляну
медленно устанавливают
впадины в далеких горах — и давно — одиноко — ими
тоска
молчит
(У. В. — берлинский художник Ульрих Вернер.)
24 января 1992.
Давнее рисование
спичка шептаться могла и свеча
миром была принимая в себя — и казалось что крохи
в сумерках утешающе теплились хлеба
светом — в сердца исходящим
(…а почему бы и нет?..) — и рука тишиной отягчалась
все более “зримой”:
глаз
будто в родник… — припадая… — (следы начинались
зернистые
первые
скользя — как в гору!
— …шорох — Его разговор… — через нас
здесь: с Миром)
25 февраля 1992.
Флоксы ночью в Берлине
Г.
как будто с головы
незримо силы падают!
и в том бессилии “душою” называемом
поют-кричат деревни-и-туманы
где солнца как живые
грустны — огромны — далеки! —
средь их лоскутьев
(так — куст: как будто на отшибе Родины:
“родной” не назову:
дрожит)
22 июля 1992.
Перед картинами Андреи Шомбург
окна Духа на этих холстах
(приснившиеся
зренью души
в виде полей и полян)
стойко-спокойные в их неподвижности
внутренне
скользят и подрагивают
у нас на глазах становясь
(будто ровно и вечно)
живущими (как безымянная зелень): —
о да: драгоценностями! —
целомудрия чувств
и болящей
(тонко)
руки
30 ноября 1992, Берлин.
"Грехопадение". Из дневника (1968 год)
А сколько надо еще обдумать, продумать, додумать!
А. Штейнберг — Ф. Каплан. 3.I.68.
Философско-психологические истоки этого текста возникли в юности Аарона Захаровича Штейнберга (1891 — 1975), когда он определил свое призвание: “<…> нет ничего, что любил бы я в себе больше, чем философию” (Дневник, 23.V.1910)1. Пафосом его жизни стало осуществление духовного подвига: “<…> я справлю новоселье в новом чудесном здании из философского камня и мрамора…” (Дневник, 2.VI.1909). Уверенность в себе и оптимизм сохранились и во второй половине жизни. Но судьба русско-еврейского интеллигента ХХ века вела в противоположном направлении: от себя, единственного, навстречу всем возникающим вызовам времени. Отвечая на них, Штейнберг менял культурные пространства, расширял сферы приложения своих сил: в философии истории и философии религии, литературоведении, критике, публицистике, журналистике, а с 1944 года — и в качестве общественного деятеля.
Перед самим собой, в дневнике, Штейнберг всегда был исповедален, контролировал последовательность своего поведения. Серьезный кризис-самооценка произошел после смерти старшего брата Исаака 2 января 1957 года2, когда Аарон испытал ощущение “окончательной близости”. “Итог, подведенный смертью, побуждает меня заняться подведением итогов заблаговременно, покуда еще живо сознание ответственности за еще не завершившуюся жизнь. Чувствую себя как бы наследником опустевшего престола. „Брат умер” — смогу ли воскликнуть: „Да здравствует брат!”?” (Дневник, 1.VI.1957).
Итоги своей работы Штейнберг начал подводить в 60-е годы; поводом стали юбилеи: 1961 — 70-летие, 1966 — 75-летие. Он работал одновременно над томом избранных сочинений по философии истории (в переводе на английский язык); над монографией о Ф. Достоевском для лондонского издательства3 и над воспоминаниями. Отчет же личного и философского пути не был “публичным” проектом; Штейнберг занимался им беспрерывно, задавая себе вопросы: целостная ли он личность? не изменил ли себе? как следует потратить оставшееся время? что такое память, время? — и т. д. Для осознания сделанного Штейнберг принимается за систематизацию своих дел и увлечений4.
В 1966 году Штейнберг пережил второй кризис: смерть жены Софьи Владимировны5. После этого, чтобы приблизиться к ушедшей, он решил пройти через “новый опыт” — “существования между жизнью и смертью”. “Коротко и ясно: ощущаю реально, как это перо в моей руке, что я нахожусь на границе между жизнью и смертью, что хотя жизнь еще не совсем кончилась, но смерть уже началась — „смерть после жизни”…” (Дневник, 25.XII.1967). Традиция иудаизма, согласно которой предстоящая смерть требует от человека серьезного отношения и подготовки к ней, переплетенная с европейской и русской традицией покаяния, была внутренним фоном; поверх него работала личная интенция. Штейнберг заботится о форме, в которой может быть выражено такое состояние. “Мне легче всего выразить это по-русски6. Хоть, когда я об этом думаю по ночам, я слышу разные языки и особенно часто библейский. Первая задача, значит, описать, как это ощущается, что жизнь кончилась и продолжается внутри, как живая смерть”.
