При тусклом свете уличного фонаря мальчик рассматривал плакаты и усмехался.
— Что ты думаешь обо всем этом? — спросил Джозеф.
Мальчик пожал плечами:
— Я знаю? Сказано: волк в овечьей шкуре — опасен, но овца в шкуре волка — смешна.
— Где это сказано?
Мальчик улыбался, накручивая пейсы на палец.
— Ты это сам придумал, — сказал Джозеф, чувствуя, что его отвращение к парню проходит. — Скажи мне, почему ты вступил в Организацию?
Тот снова пожал плечами.
— А почему нет? — ответил он нараспев, улыбаясь смиренно и насмешливо.
Как видно, юный вундеркинд, несмотря на подострастную манеру и неуклюжесть, был весьма уверен в себе.
— Ты что, не можешь ответить как следует?
Мальчик неохотно отвернулся от афишного столба и взглянул на Джозефа. Под его кафтаном виднелась белая, застегнутая доверху грязная рубашка без галстука, на месте запонок были поломанные пуговицы. Его лицо с закрученными косицами по сторонам казалось бесполым и напоминало лицо херувима. Глаза и рот его были влажны, он непрерывно шевелил губами.
— Почему ты спрашиваешь о том, что знаешь сам? — спросил он.
— У нас с тобой могут быть разные на то причины, — ответил Джозеф. — Так почему ты вступил в Организацию?
— О-о, — жалобно протянул мальчик, — меня об этом спрашивают на каждом экзамене!
Мимо них шествовал верблюд, который вместе со своей поклажей перекрывал почти всю ширину переулка. Обоим собеседникам пришлось прижаться к стене. Араб, сидящий на куче мешков, спал. У немощеного конца переулка верблюд стал поднимать копытами тучи пыли.
— И что ты отвечал, когда тебя спрашивали? — не отставал Джозеф. Он вдруг ощутил, что ему очень важно узнать причины, которые свели их вместе.
— Что я отвечал? Я читал им главу 21 из Исхода и главу 19, стихи 1 и 21, главу 25, стих 19, главу 32, стих 43 из Второзакония.
— И что же сказано в этих стихах? — спросил Джозеф, чувствуя, что любопытство его проходит.
— Что в этих стихах? — насмешливо переспросил мальчик. — Вот что в них: «Изгладь память амалекитян из поднебесной… Да не пощадит его глаз твой: душу за душу… — Он отмстит за кровь рабов Своих, и воздаст мщение врагам Своим, и очистит землю Свою и народ Свой…»
Он начал прыгать на одной ноге, хлопать в ладоши, пейсы его болтались около ушей. Он был похож на большого ребенка, скачущего через веревочку. Джозеф смотрел на него со смешанным чувством восхищения и брезгливости.
— Достаточно, — сказал он.
— Теперь вы знаете, — сказал мальчик, успокаиваясь. Глаза его приняли прежнее выражение робкой насмешки. Другим голосом, как бы пытаясь успокоить Джозефа, он добавил: — Также сказано: «Во. многой мудрости много печали. А кто умножает познание, умножает скорбь. И как умирает мудрый? Так же, как глупец».
Он низко поклонился Джозефу и торопливо зашагал, подпрыгивая, как школьник, — с хлопающими по ушам пейсами, с бархатной сумкой под мышкой.
Было почти утро, и над горой Сион прозрачный серый шелк неба готовился к восходу солнца.
«Вот она — неразбавленная народная субстанция», — подумал Джозеф, провожая мальчика глазами.
Сердце с Богом — это не то же, что голова в облаках.
Достопочтенный отец П.Н.Уогетт, проповедь на Масличной горе, 1918
1
В мае небо над Башней Эзры подобно расплавленному голубому полю. Земля выглядит так, будто Бог сбросил на Галилею ковер. Если смотреть от Кафр-Табие, белые домики поселения под красными крышами похожи на кучку грибов, выросших на склоне холма. Двадцать пять человек было их на Собачьем холме, когда они пришли туда два года назад, а сейчас их около трехсот. И еврейский Бог благословил их скот и размножил их стада.
Пятницы и субботы, которые Джозеф проводил дома, были для него этой весной самыми счастливыми днями. Сказочную страну по имени Башня Эзры не тронули бури Ледникового периода, все яростнее сотрясавшие мир. Он снова влюбился в холмы и создал теорию, из которой следовало, что царь Соломон написал Песнь Песней, прогуливаясь по весенней Галилее. В противоположность этому, книга Экклезиаст явилась продуктом мрачных Иудейских гор, где этот царственный пессимист обитал постоянно. Песнь Песней определенно принадлежала Галилее: «Смоковницы распустили свои почки, и виноградные лозы, расцветая, издают благовоние… Ловите нам лисий и лисенят, которые портят виноградники».
Хищные лисенята переполнили мир, но Башня Эзры стоит твердо. Молодые деревца, посаженные Шимоном, отбрасывают негустую тень, обещая в будущем лесную прохладу. Как странно, что память о резком, полном горечи Шимоне воплотилась в виде молодой еловой рощи. Шимон-еретик умер для киббуца, но другой, легендарный Шимон вырастал вместе с рощей. Точно так же, как в сознании тех, кто пришел после смерти Дины, существовала мифическая Дина — символ чистоты и совершенства, сохранившийся от прежних, легендарных дней.
С ростом киббуца его структура становилась все более разнородной. Так в зрелой органической клетке яснее становится различие ядра и периферии. Периферия состояла из концентрических слоев, различающихся по возрастам, хотя возрастные границы между слоями со временем стирались. Но ядро сохраняло свою особенность. Реувен, Моше, Даша, Эллен, пастух Арье, Мендель-дудочник, Сара, которая после смерти Дины заведовала детским домом, Макс-оппозиционер — все они были отцами-основателями, старожилами. На последнем общем собрании большинство из них было переизбрано на те же административные должности, которые они занимали, хотя в секретариат влились новые силы из периферийных слоев. Можно было легко предсказать, что в ближайшие несколько лет в руках «стариков» еще будут оставаться ключевые позиции, пока периферия в своем растущем недовольстве не произведет собственных лидеров и не захватит власть в секретариате. Это произошло в старых киббуцах и, несомненно, произойдет в Башне Эзры. Отсутствие привилегий для бюрократии только замедляло ее развитие. Не существовало ни армии, ни полиции, ни партийного аппарата. Вся деятельность занимавших руководящие должности находилась под постоянным общественным контролем, а принцип полного экономического равенства исключал возможность подкупа избирателей. Единственное преимущество этой бюрократии заключалось в большей ответственности и в возможности более непосредственно влиять на дела киббуца. Это давало ощущение власти, вернее, это была только тень власти — безо всякой материальной подоплеки, без гарантий устойчивости; но для тех, кто ее желал, она была достаточно реальной и ценилась больше, чем они хотели себе признаться. Потому что инстинкт власти не был уничтожен, он был только укрощен. Но на большее, размышлял Джозеф, нельзя было и рассчитывать.
Конечно, при попытке увеличить свой масштаб и действовать принудительными мерами образцовое общество, созданное в киббуце, неминуемо разрушится. Оазисы не поддаются расширению. Все, что удалось доказать, сводилось к одному: что при определенных условиях можно добиться иных, чем традиционные, форм человеческой жизни. И опять-таки, на большее нельзя и рассчитывать.
В эту последнюю в мае пятницу Джозеф лежал под расплавленным небом возле Пещеры предков и жевал травяной стебель. На обратном пути из Иерусалима он навестил Эллен и ребенка в родильном доме киббуца Ган-Тамар. В белоснежной постели, возле красных маков, стоящих в вазе на тумбочке, она выглядела очень счастливой и почти хорошенькой. Цветы принес Джозеф и, видя, как Эллен благодарна ему, он сам был захвачен смесью чувств из жалости, симпатии и вины за то, что неспособен испытывать по отношению к ней что-то большее. Но если не анализировать эту смесь слишком внимательно, она вполне может сойти за нечто настоящее. А что оно это «настоящее»? Сколь различные понятия называются словом «любовь»! Кто знает, было ли чувство, которое он испытывал к Дине, более настоящим, чем то, что он чувствует сейчас? Может быть, если бы Эллен была недосягаемой, а Дина — матерью его ребенка, его чувства тоже поменялись бы местами?
Так или иначе, ребенок оказался девочкой, и назовут ее Диной. Имя предложила Эллен. Как это похоже на Эллен — предложить такое имя!
Опираясь на локоть и жуя сладкий стебель, Джозеф увидел приближающегося к нему Реувена. За последний год Реувен стал еще спокойнее и незаметнее. Он один, по-видимому, обладал абсолютным иммунитетом к соблазнам власти. Но так ли это в действительности? Может быть, за скромной, сдержанной манерой скрывалась способность извлекать из власти особое, утонченное удовольствие? Как обманчивы простые слова, которыми пользуются люди для характеристики друг друга! Скромность кажется простым, неделимым качеством, таким же простым и неделимым, как элемент азот. А на самом деле ни то, ни другое не просты…
