Хочешь послушать, с чем обращаюсь обычно?
Слушай, бабушка, но слова меняются каждый раз. Это более-менее усреднённое обращение, бывает другое, а это другое.
«Господи моё родное, любимое и всевозвышенное, обращаюсь к тебе как к высшему и самому справедливому Судии неземному, прошу тебя об прощенье меня за все мои грехи, какие допускала в нелепости и по дурости ума своего недостойного перед тобою и другими людьми, родными и чужеродными, близкими и отдалёнными, со злыми намереньями иль с добрыми, с гадкими и недостойными словами, выпущенными из себя в воздух или про себя, и прошу тебя я, чтобы не оставил ты меня одну тосковать или умирать без никого рядом, без стакана воды, который никто не подаст, как и без упованья, что доживать придётся годы последние без любимой всем сердцем работы, к какой прикипела душа и вся я, целиком заодно с гармоничным телом моим, которое сделал для меня ты, как и для людей высокого искусства запечатлевать прекрасное на бумаге, холсте или лепить. И дай мне знать, не позабудь, коли заслужу молитвами своими, о тех, кто есть кроме меня на свете из родных мне людей, где бы они ни были живыми или мёртвыми…»
Примерно так, Шуринька, ничего?
Не будет раздражать его, как ты думаешь?
Или многого слишком желаю, как не заслужившая такой подати?
Сама, если честно, я далеко не уверена, что подходяще изъяснила, но даже с отцом Александром не решаюсь такое обговорить, только с тобой. С ним совестно, хоть и предлагал открыться на исповеди и не утаивать самого последнего.
Нет, не готова пока, умру со стыда, честно.
Но зато ходила на воинский парад, у нас торжество было в столице необычайное по случаю 60-летия ко Дню Великой Победы над фашистом. Тянулись события до 15 мая вплоть, начиная от 9-го. Парки гудели, стадионы, площадок понастроили музыкальных, Джорджа Буша приглашали принять участие в торжествах.
Приезжал, кстати, остался доволен. Мы ведь больше не враги, а с ним теперь заодно, особенно против мировой закулисы и терроризма. Им, сказать по правде, досталось как никому. В ноль первом году две башни самолётами снесло в самом сердце города Нью-Йорка, торговые палаты были в них, всемирного банковского значения, одинаковые как двойняшки. Валились как — ты бы видела, родная моя, это ни в сказке сказать, ни словами ни передать. Дым, гром, пожар, взрывы, тысячи людей полегло в ужасе той катастрофы, а самолётами теми арабские наёмники-камикадзе управляли, смертники изначально по призванию, убив лётчиков и погибнув сами.
Отец Александр сказал мне потом, но так, чтобы другие не слышали, что такие дела, скорее всего, могут вершить лишь носители исламских верований, потому что в них содержится много непонятного людям нашей веры, и что имеется моральный предел, а есть ещё сущий и не оправданный сердцем беспредел, когда бесчеловечные убеждения становятся выше самой человеческой жизни, включая их же собственную. Вот почему, сказал, православный никогда не сможет переступить границу дозволенного совестью и христианской верой, а исламист — не возьмусь сказать однозначно. Тем более фундаментальный. И что угроза всем нам, людям совести, веры и порядка, идёт от неуёмного и неподвластного разуму Востока, и всякие беды, если случатся, ждать надо от них, а не от китайцев или даже чёрных голодных африканцев, плодящихся невообразимо, невзирая на бесчисленные болезни.
Согласна с батюшкой или под вопросом?
Ненависть — плохое чувство, хотя я не уверена, что и по сию пору оно не преследует меня по отношению к Есфири, но знаешь, в чём-то я с ним согласна. Страшные они какие-то и ненадёжные. Даже наши, кто их кровей. А вообще, знаешь, он мне очень доверяет, но по-человечески, если отбросить церковное. Иногда даже думаю, что нравлюсь ему как женщина.
Допускаешь такое в мои годы и при его сане?
А на сам парад не пустили, выдавили, не дав ещё дойти до Красной площади, сказали, что нет у меня пропуска, и ступайте отсюда, бабушка-старушка, по телевизору его смотреть.
Говорю:
— Мой муж ногу на войне оставил, под Прагой. И кисть от одной руки.
Они:
— Вот и ехайте в вашу Прагу парад смотреть, а тут только по пропускам.
Представляешь, какие?
А морды сытые у них, недобрые.
И сами насмешливые.
Я почему про парад вспомнила-то. Потому что поздравляю тебя, моя самая любимая и единственная, с великим 60-м Днём Победы над гитлеровским захватчиком!
И с днём рождения тебя заодно, хотя и назад, 1 апреля!
А 2-го римский папа умер в этом году, Павел тоже 2-й. Хороший был человек, все об этом говорят, и все грустят по этой потере. Наверно, и Владлен бы грустил покойный, и тосковал, как истинный правоверный католик.
Всё, Шуринька, прощаемся, глаза мои начали давать первый сбой, раньше не замечала, а теперь надо очки.
Возношусь к тебе наилучшими словами почтения и вечного непроходящего чувства горячей родственной любви.
Твоя стареющая глазами внучка
Шуранька Коллонтай.
P.S. Забыла сказать, что Израиль вывел свои поселения из сектора газов, если Есфирь повстречаешь, то передай.
P.S. 2. А киргизстанские повстанцы выгнали своего президента с должности и делают для себя тюльпановую революцию. И вообще, все наши бывшие южные бушуют и рвутся к свободе. Так им и надо, помогай им Бог.
P.S. 3. И еще, чтоб не ждать до другого письма, успею заодно сказать, что все у нас здесь теперь китайское, как и по всем другим странам и торговлям, от заклепки до огурца, а другого — обыщешься. Размножились они неисчислимо и повсюду свое проталкивают за недорого, а оно тут же в негодность приходит и больше не чинится. Или ж аллергия на него. Говорят, недавно один китаец душу свою китайскую Диаволу продал, так она у него через неделю поломалась, и ку-ку. Так-то, моя хорошая…
Моя драгоценная и ненаглядная!
За последний год было два сердечных недомогания: одно так себе, а второе получилось нехорошим приступом, со всеми вытекающими и уколом «Скорой помощи».
Здравствуй, Шуринька!
Пишу в твой поминальный день кончины — думаешь, раз мне в этом году восемьдесят, так и потерялась совсем? Как бы не так, оклемалась старая, вернулась в каждодневную жизнь, и уже вполне себе ничего опять.
Сегодня ты скончалась, бабушка, не доступя всего пяти дней до своих восьмидесяти. А помнишь, говорила я, что переживу тебя?
Считай — уже, мне осталось двенадцать дней всего-то, по количеству твоих заповедей.
Знаешь, нынешнее моё здоровье года с два как назад начало всё же сопротивляться прежнему, всегда отличавшемуся крепкостью и надёжностью. Врачиха приехала со «Скорой», послушала, даже сделали прямо на месте кардиограмму, и сказала, что удивляюсь, мол, вам, бабушка, как вы за столько лет не обращались по сердечным делам к здравоохранению. Неужели, говорит, впервой прихватило в таком вашем возрасте.
Говорю:
— Да я, милая, ещё вчера три часа в позе сидела, истуканшей, одна нога под себя, другая свободно, в шортах и в соломенной шляпке с тёмными очками, хранила недвижимость, а вы мне про возраст. Попробуйте сами хотя б пятнадцать минут в этом состоянии посидеть, враз поймёте по себе, где здоровье, а где болит.
Она:
— Вы это про что, бабушка, вы какую недвижимость охраняете, от кого? Заявляли в органы правопорядка?
Я:
— Извините, доктор, это другое, а то другое, никак за все мои 57 лет позирования не научусь недвижимость от неподвижности правильно сказать.
Она:
— Может, всё же госпитализация? У вас есть кому за вами присмотреть, Александра Михайловна?
Я:
— Конечно, есть, дорогая моя. Павличек к вечеру вернётся и присмотрит, не беспокойтесь, милая. Поезжайте себе больных лечить, а я здоровая, я справлюсь.
Она:
— Тогда, пожалуйста, распишитесь вот тут, что отказываетесь от госпитализации, такой у нас порядок.
Я:
— Не вопрос, доктор, давайте подмахну, где надо.
И расписалась.
И уехали они.
А я дальше пишу тебе, прямо сейчас продолжаю.
Два главных события у меня есть для тебя, Шуринька моя.
Про первое сказала уже, что переживу, но только не сказала, для чего. А для того, что хочу помнить тебя больше того срока, чем ты знала и помнила обо мне, так для меня сильнее аукнется потом, когда пойду тебя отыскивать на небе. И недавно, правду сказать, когда так в рёбрах прижало, что сил не было терпеть, совсем уж собралась было.
Но теперь всё поменялось.
Об этом и пишу тебе, это и есть то другое событие, ради которого останусь теперь жить на столько, на сколько Отец небесный позволит мне задержаться у себя на Остоженке.
Короче.
Сижу с неделю тому, только со Строгановки своей вернулась, после двух ранних пар, отдыхаю от путешествия к дому. К тому же собралась после обеда в нашу Успеяния Богородицкую, к вечерней службе.
