Всю свою жизнь после Паши моего думала я, что нет больше и уже не будет у меня никого, кроме тебя, Шуринька.
Ты была и есть для меня целая огромная планета 2467, сияющая надо мной, греющая и озаряющая своим планетным светом мою неумную недозревшую душу, дающая надежду, что не всё в этом мире так плохо, так безнадёжно и так погано устроено — что нет мне, бездарной и невежественной колотушке, места среди достойных людей, как и нет надежды обрести у сердца покой, если ты не сильная, не образованная как надо и не столь же гармонично развитая личность, как вы с Пашей, родные мои.
Я же, малый осколок знаменитости твоей, жалкий обрывок извечной Мессалины, чучело и фуфел подлинной красоты, вечно грелась в лучах её и только глупо надеялась, что вознесусь когда-нибудь так высоко, чтобы дотянуться до неё кончиком пальца, эхом голоса своего или хотя бы краешком незрелой мысли.
Пишу, словно собралась помирать, даже странно, что меня на это потянуло, когда только жить начала и дышать полной грудью.
А Павлик, бабушка, ещё не знает, но узнает про всё после и, может, напишет мне, как я пишу тебе сейчас, в никуда, в небо, в тёплый воздух между нами, в память и взаимную любовь, которой дела нет, живые мы или мёртвые, видим мы друг друга или нет, эмоцией назвать то, что промеж нас, или же просто чувством, верим мы друг в друга или только надеемся покамест, что поверим, что всё равно придёт она к любому человеку рано или поздно, вера его, и одарит самой наилучшей из гармоний, какие придуманы на этом свете, потому что на другом свете она уже будет другая, но на этом пока другая.
От утренних пар я отказалась, нужно кормить Павлика. По утрам жарю ему сырники и всегда держу теперь сметану, уж очень они ему полюби…
На этом месте обрывается последнее из написанных Александрой Михайловной Коллонтай писем, попавших в поле моего зрения по очень странному стечению обстоятельств.
С Полом Коллонтаем, молодым, но уже довольно успешным канадским кинопродюсером, я познакомился не так давно, после того как нашёл его данные, опубликованные на специальном сайте для кинематографистов, ищущих компании, специализирующиеся на оказании профессиональных услуг по производству за рубежом разнообразной кинопродукции. Либо готовые выступить в качестве сопродюсеров при совместном производстве фильма. Америка, Канада — если честно, на тот момент мне было всё равно, сценарий мой не предполагал такой уж конкретной географии, достаточно было всего лишь пересечь океан. Однако, взвесив, я решил, что всё же пускай будет Канада, съёмки там, скорее всего, обойдутся дешевле.
Начал перебирать, пытаясь наткнуться на русскоговорящих, и мне сразу повезло. Первый же из них, с кем я связался, оказался именно таким. Это и был Пол.
Потом мы с ним не раз созванивались, в результате я ему выслал свой сценарий, испытывая немалое удовлетворение уже оттого, что теперь можно будет сэкономить как минимум на затратах по переводу с русского на английский.
К моей радости, сценарий ему понравился, тем более что основное действие в нём происходит в канадском Торонто, где у него, как он подтвердил мою догадку на вполне хорошем русском, всё схвачено и обойдётся нам дешевле, чем где-либо ещё.
Затем плавно перешли к бюджету. Он полагал, уложимся в три миллиона с небольшим, я же настаивал на полутора и без участия звёзд.
Шаг за шагом мы сближали позиции, и когда в предварительном порядке уже сошлись на сумме порядка двух с хвостиком, он сообщил, что приедет разговаривать уже предметно, и выслал своё полное резюме. Я ответил ему своим, и оба мы почувствовали, что противопоказания для создания совместного проекта у нас практически отсутствуют.
Зная, какие в России цены на гостиницы, Пол попросил зарезервировать для него что-нибудь вменяемое, без излишней роскоши, заметив при этом, что расходы всё равно потом придётся отнести на бюджет фильма, так что интерес в этом у нас тоже общий.
Встречал его я сам, и сам же отвёз в отель. Перед тем как оставить отдохнуть после длительного перелёта, договорились о встрече на следующее утро у меня в офисе. Однако встретиться нам довелось лишь ближе к обеду: он позвонил и, извинившись, попросил передвинуть апойнтмент на несколько часов поздней. А когда появился наконец, то вкратце пояснил, что пришлось переехать из отеля, поскольку в Москве у него обнаружилась самая настоящая живая бабушка, родная, живущая в центре города, и что это ему невероятно удобно для перемещений по Москве, к тому же ничего не будет стоить.
Расскажи, попросил я, скорей из вежливости, нежели проявляя реальный интерес к его семейным делам.
Ты понимаешь, сказал он, странная история какая-то, сначала они про неё много лет вообще молчали, будто и в помине не было и нет, а потом, когда спросил, просто плечами жали, что отец, что Фируся, другая моя бабушка, вдова покойного деда Павла, которого я не знал. Отец так просто морщится и не желает обсуждать — чем-то, судя по всему, эта пожилая московская женщина крепко ему насолила.
Я же у Пола интересуюсь, откуда сам он про неё узнал, — снова из вежливости, и чтобы уже поскорей расставить всё по местам, завершиться с посторонними разговорами и начать обговаривать бюджет уже постатейно.
Ну, а он говорит, копался в дедовом запаснике, в бейзменте, уже когда хайскул заканчивал, и напоролся на пэкидж, перевязанный бумажной верёвочкой. У них так не пакуют, и именно это его заинтересовало — подумал, может, там какое-нибудь йо-хо-хо и фляжка заныканного от бабушки русского рома.
Оказалось, это письма, всего девять, в плоской коробке — так, судя по всему, никогда и никем не читанные после помещения их в эту полуподвальную захоронку. Семь писем от моей московской бабушки, этой самой, у которой теперь живёт, адресованных её же бабушке, тоже Александре Михайловне и тоже Коллонтай. Одно письмо к деду Павлу, написанное его второй женой, то есть, получается, моей прабабушкой, уже давным-давно умершей, кстати говоря, в вашей сталинской тюрьме. И одно письмо, так и не распечатанное, адресованное А.М. Коллонтай к А.М. Коллонтай и отправленное с адреса на Малой Калужской улице.
— Так ты понял что-нибудь? — спрашивает меня Пол.
Ну хорошо, говорю, хотя и не вдумываюсь в весь этот переплёт, в голове у меня исключительно состав съёмочной группы и гонорарные статьи бюджета, уже кручу их мысленно так и сяк, готовясь к обсуждению и попутно отрезая лишнее, но в то же время успеваю поинтересоваться у Пола, как бы всё ещё демонстрируя интерес к его делам, про то, в чём, мол, загвоздка эта ваша семейная состоит, где у вас какая проблема и с чем.
Почитай, отвечает он, сам всё поймёшь, уверяю тебя, что тебе, как сценаристу, будет небезынтересно. Я, говорит, если откровенно, далеко не все обороты речи понял там и часто даже не все слова. Говорю я по-русски ничего себе, как видишь, а пишу и читаю слабо, не было практики.
Отвечаю, хорошо, мол, при возможности гляну, но только давай уже, наконец, перейдём к нашим делам, а то тебе уезжать скоро, а у нас с тобой ещё конь не валялся, уж не говоря о том, что нормальные инвесторы даже не просматриваются пока ни с одной, ни, как я понимаю, с другой стороны.
Кино, скажу я вам, друзья мои, — это сначала гипноз самого замысла, затем эйфория запуска в производство, чуть позже гордость процессом и предвкушение славы, а уже только после этого всё остальное, включая полное разочарование, сочувственные взгляды коллег по искусству и друзей по ремеслу, непредвиденные финансовые потери и очередной крах мечты о лёгких мультимиллионах.
Разумеется, письма я взял и, как водится, отложил на потом.
А на другой день случилось то, что резко поменяло все наши планы. По крайней мере, ближайшие, намеченные на этот первый визит Пола в Москву. Умерла новообретённая бабушка его, Александра Михайловна, не успев даже как следует познакомиться с внуком. Разом. Утром он уехал ко мне в офис, мы собирались осматривать первый павильон «Мосфильма», самый большой, а потом идти по цехам, постпродакшн и всё прочее. А вернулся — она в кабинете, где он спал, за письменным столом, голова на столешнице, в руках авторучка, перед ней недописанное письмо.
Всё.
Ну, Пол туда-сюда, задёргался, не знает, что делать. В итоге мне звонит. Я приехал, тут же «Скорую», милицию, агента, всё как положено. Но всё равно кошмар, согласитесь.
Пришлось ему продлевать визу, по чрезвычайке, и заниматься похоронами. Я — постоянно рядом с ним, он же тут у нас как ребёнок, всё чужое, да к тому же места у них своего на кладбище нет. Говорю, как же так, ты же, помнится, рассказывал, что потомок той самой Коллонтай, которая на Новодевичьем лежит, революционерки, борца за женские права, соратницы Ленина — Сталина по революции. Так и давай её туда пробивать станем, на подзахоронение, отдельной доской, так разрешают, я знаю.
